Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - Сомтоу С. П. - Страница 34

• Предыдущая
• 34/89
• Следующая

Амелия Ротштайн сидела в плетеном кресле в оранжерее, где цвели орхидеи. Здесь было душно и влажно, а за стеклянной стеной лежала холодная булыжная мостовая — задний двор дома Гольдбаха, приюта для стариков-музыкантов. В оранжерее было пианино. Старик играл, Амелия пела, и тут к ним вошли Памина и Тимми, которые приехали на такси, потому что Тимми сразу сказал, что, если взять лимузин, за ними увяжется толпа оголтелых репортеров, и им вряд ли удастся от них отделаться. Памина шла первой, Тимми — сразу за ней. Он выключил на ходу свой сотовый и убрал его в карман куртки.

С годами голос тети Амелии огрубел и приобрел нервное вибрато, но Памина сразу заметила, что Тимми Валентайн его узнал. Причем не по записям, которые Амелия сделала вместе со Стивеном Майлзом. Тимми узнал этот голос «вживую». И узнал это произведение, Амелино любимое: «An de Musik» Шуберта.

И если одна из бредовых фантазий Памины сбылась — вот он, Тимми, стоит рядом с ней, точно такой же, как и на фотографии пятидесятилетней давности, — почему бы не сбыться и всем остальным? В конце концов, почему ей нельзя стать вампиром? Кровь — такая сладкая и пьянящая... как хорошо выдержанное вино... и когда она слизывала кровь с пальца Тимми, она была настоящая — совсем не такая, как было в тот раз, когда она резанула ножом черного кота своего кузена Отто... и из раны хлестала кровь, и Памина потом запила ее шнапсом, который стянула из кухни.

На том месте, где говорилось о музыке, что сжигает сердце и тем самым облагораживает этот мир, Амелия резко оборвала песню. Какой же она стала старой... бывшая примадонна, седая старушка в очках... и как ей, наверное, странно смотреть на него... ведь он все такой же... двенадцатилетний, ни капельки не изменившийся... призрак из давнего времени, когда она только еще начала сознавать свою женскую сущность. Памина ужасно гордилась собой. Она принесла тете Амелии частичку ее прошлого, и теперь лицо старой женщины просто светилось от тихой радости. Интересно, что она чувствует?

— Конрад Штольц. Но ты изменился, nicht wahr[7]? — сказала Амелия. — Ангел спустился на землю.

— Спасибо, — ответил он. — Ты даже не представляешь, как много это для меня значит: встретиться с кем-то, кто знал меня в прошлой жизни. И, знаешь, да, я действительно спустился на землю; я стал настоящим.

— Значит, это правда, — сказала Амелия. — Когда я видела тебя в последний раз, ты был текучим, как тень, и зеркало не могло уловить твое отражение. А сейчас... Здесь мало света... Но ты действительно настоящий. Материальный. Тебе, наверное, больно и тесно в этом материальном теле. А у меня все по-другому... старею, потихоньку прощаюсь с реальностью.

Памина растерянно смотрела на них. Все происходило совсем не так, как она себе это представляла. Она столько дней представляла себе эту встречу... придумывала — каждый раз заново — их беседу... воображала, каким восхитительным и притягательным должен быть их самый темный секрет. Что-то было между ними... что-то такое... Памина считала, что это должно быть похоже на ту историю про Дориана Грея, которую им задавали читать в школе... как будто Амелия и Тимми заключили договор, по которому один из них будет стареть и чахнуть, а второй навеки останется молодым. И может быть, эта встреча станет неким катализатором, который запустит реакцию и обратит вспять эти процессы. Может быть, прямо сейчас, у нее на глазах, Тимми постареет и рассыплется в прах, а ее тетя опять станет молоденькой девочкой. Вот будет классно! Они будут вместе ходить по клубам, где встречаются неоготы. И она подобьет Амелию проколоть соски. Все ближайшие родственники Памины были спокойны и невозмутимы, как члены тевтонского ордена, но она всегда подозревала, что тетя Амелия — такая же сумасбродная, как и она сама. — Скажи ей, что я не вампир, — попросил Тимми Амелию.

Они смотрели друг другу в глаза: пожилая женщина и мальчик, — и Памина вдруг поняла, что это правда. Это было паршиво, ужасно паршиво. После всех этих препятствий, которые ей пришлось преодолеть, прокрасться за кулисы, заигрывать с этим охранником, испечь пирог... Она тупо уставилась на татуировки гвоздей у себя на руках и не смогла поднять взгляд на тетю, даже когда та неровной походкой подошла к ней и обняла ее дрожащими руками.

— Слишком поздно, — сказала тетя Амелия, — в нем больше нет магии.

— Но он был...

— Да. Когда-то он был вампиром. В моей гримерке, в оперном театре, он сидел у меня на коленях, как маленький черный котенок, и пил мою кровь... и не только кровь. Он высасывал всю меня, но это лишь придавало мне сил, потому что это дитя ночи так сильно нуждалось во мне. Да, я любила его. Но, понимаешь, все это было в другой жизни. Когда в этом мире еще была магия.

Памину охватило такое дикое отчаяние, какое знакомо только молодым. Нет, она не плакала.

— Я жила лишь предвкушением встречи с тобой, — сказала она Тимми. — А теперь у меня ничего не осталось...

Нет, это несправедливо. Получается, тетя Амелия знала настоящего Тимми, Тимми из ее фантазий... а у нее не осталось даже мечты, которая помогала ей жить, в ее одиночестве и отчуждении...

Но кровь у нее на губах была такой сладкой...

— Я пойду, — тихо проговорила она. Мысль о самоубийстве молнией промелькнула в сознании. Она задумалась, было ли это всего лишь очередной детской фантазией, или она и вправду решится покончить с собой... бледное, бездыханное тело... обнаженная мертвая девочка на снегу с капельками крови, застывшими на губах... накрытая черным саваном... губы цвета спелой клубники... еще мертвее, чем она чувствует себя сейчас.

— Нет, — остановил ее Тимми, — не уходи...

Он посмотрел на нее, и его взгляд был исполнен какого-то странного желания. Она растерялась, потому что не ожидала ничего подобного. Ей казалось, что Тимми Валентайн не может испытывать страсти. Он должен быть таким же холодным и отстраненным, как и музыка его песен. Он должен парить над этим жестоким миром, словно луч лунного света, как туман, застилающий все в этой жизни. Это было волнительно и притягательно...

Он протянул ей руку и улыбнулся. Едва заметной улыбкой, такой притягательной и волнующей.

Пи-Джей ждал в холле, когда подъехало ее такси.

— Прости, пожалуйста... — начал он, но Хит обдала его брызгами дождя и обняла крепко-крепко, не давая договорить. Потом она села на диван, а Пи-Джей подозвал коридорного и распорядился насчет ее багажа.

— Извини, — сказал он, возвратившись к ней.

— За что мне тебя извинить? — спросила она. — О Господи, какой перелет... я почти не спала... эти кошмары...

— Извини, но не смог встретить тебя в аэропорту, — объяснил Пи-Джей. — Понимаешь, тут у нас что-то странное происходит. Я нервничаю.

— С Тимми все в порядке?

— Да. Он наверху. У себя в номере... знаешь, ему дали президентский номер, ну, тот, в котором как-то останавливался Гиммлер... три спальни... но сейчас мы к нему не пойдем, потому что... ну, он там с девочкой.

— С девочкой? Хочешь сказать, очередная поклонница? В смысле, они там что, занимаются сексом? Но я думала, Тимми не может...

— Да знаю, знаю... наверное, что-то произошло.

Хит откинулась на парчовые подушки... золотые нити кололи ее голые руки... сделала глубокий вдох. Валиум все еще действовал... или, может быть, нет? Неужели все это время, пока она летела в самолете, она еще и парила над Аппалачами, приняв облик ворона... вырывала сердца, как у той девочки... устраивала кровавые пиршества? Сны были такими живыми и яркими... как будто это были не сны, а ее собственные воспоминания. Даже здесь, в этом роскошном отеле, под хрустальными люстрами эпохи Регентства, какая-то часть ее существа — или сознания — все еще парила там, в лунном свете, над сеновалом в Кентукки. Она как наяву слышала запах сена, и крови, и пота спаривающихся лошадей.

• Предыдущая
• 34/89
• Следующая