Норма - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/62
• Следующая

Вика хохотнула, большая грудь ее дрогнула.

— Серьезно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…

Рука Марины скользнула по груди, коснулась соска и стала ползти по складкам живота:

— И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…

— У всех одинаковые.

— Неправда.

— Да ну тебя! Ну, морда там, ну грудь — ясно, но пупки-то у всех одинаковые! Плесни немножко…

Марина приподнялась, взяла со стола бутылку, налила в стакан. Из-за голубой ночной лампы вино казалось фиолетовым. Марина отпила глоток и протянула Вике:

— Пей.

Вика обеими руками приняла стакан, медленно выпила, поморщилась:

— Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.

— Не нравится?

— Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешевкой погналась.

Вика стряхнула с живота яблочное семечко. Марина подвинулась к ней, поцеловала в уголок губ. Вика повернулась. Они обнялись. Стали целоваться. Потом упали на кровать.

Марина оказалась сверху. Целуя плечи и грудь Вики, она стала ползти вниз, но Вика приподнялась:

— Маринк, слушай, давай попозже… я что-то не отойду никак. Не хочется что-то…

Марина оперлась руками о тахту, поцеловала Вику в живот:

— Ваше слово — закон, мадам. Может, кофейку выпьем?

— Давай.

Они встали, прошли на кухню. Марина задернула шторы, зажгла свет… Вика села за стол, зевая, посмотрела на отделанный деревом потолок:

— Симпотная кухонька.

— Нравится?

— Ага.

— Это муж покойный.

— Он что — умер?

— Разбился.

— Давно?

— Шесть лет назад

— Тебе с ним хорошо было?

— По разному.

— Ласковый был?

— В постели?

— Ага.

— Да нет, что ты. Разве мужчины могут быть ласковы. Он веселый был. Хозяйственный. А ласковым — никогда…

— Это точно. Я весной с одним попробовала и опять то же самое. Лишь бы засунуть. А потом спать.

Марина понимающе кивнула, стала заваривать кофе.

Вика легко шлепнула ее по заду:

— А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая…

— Тебе волосатые не нравятся?

— А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У тебя вон какая чистенькая…

Вика быстро раздвинула маринины ягодицы и поцеловала сначала между, потом их:

— Сладкий кусочек… булочки…

Марина улыбнулась, поставила полную турку на огонь:

— Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?

— Ну, как же точно можно… ведь не написано…

— Но что-то чувствуется, правда? Какие-то волны, поля…

— Конечно. Ты так посмотрела быстро, ну я и подумала.

— Я флюиды испускала. Волны любви.

— А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты ее на поручне держала. Думаю, если уберет, значит пустой номер.

— А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?

— Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.

— А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная…

— А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.

— Все-таки бог есть, правда? Это ж не случайность!

— Черт ее знает. А может — случайность.

— Нет, это закономерно все. Любимые должны быть вместе.

Кофе закипел, Марина быстро сняла турку с огня, разлила по чашкам:

— Вообще так здорово, когда с новой любимой, правда?

— Еще бы. В новинку. Слаще. У меня вон одна живет изредка ну как бы постоянная. Но надоедает, всетки. Ссоримся часто. А до нее тоже была одна. Лариска. Старше меня лет на семь. Так мы с ней поругались здорово. У нее одно на уме — свечку суй ей и клитор соси. Одновременно чтоб. Я говорю — на хуя тебе я тогда? Найди мужика, он хуй вместо свечки засунет. Она обиделась… но попочку твою я сегодня помучаю.

— А я твою грудь. Пей, прелесть моя.

Они взяли чашки. Марина подвинула вазочку с вареньем:

— Бери.

— Нет, я так люблю.

Склонились над чашками.

Длинные Викины волосы поползли с плеч. Придерживая их, она отхлебнула и Марина отхлебнула из своей:

— Оля-ля… арабик, аромат…

— Это что, сорт такой?

— Ага. На Кировской покупала.

— Развесной?

— Ага.

— Здорово. Пахнет сильно.

— Его не бывает что-то последнее время.

— Редко?

— Ага. Пей с конфетой.

— Я не люблю сладкое.

— Ну, как хочешь. А я люблю.

Марина развернула конфету. Вика подула на кофе, подняла голову:

— Маринк, а что это над раковиной висит?

— Ааааа, — улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. — Угадай.

Вика встала, подошла к раковине. Над ней висело сооружение из двух небольших, обтянутых марлей колб. На горлышке нижней поблескивало металлическое кольцо, от него тянулась вниз полупрозрачная трубка. Из трубки в раковину капала мутно-коричневая жидкость.

— Черт ее знает, — Вика откинула назад волосы, — Поебень какая-то…

Марина встала, подошла к ней, обняла:

— Детка, этот аппарат собирал академик. Мой дедушка. Не чета нам с тобой. Так что немудрено, что ты не понимаешь.

— Ну а зачем он тебе?

— Ты в институтах не училась?

— Конечно. Чего я там не видела.

— А ты кем работаешь?

— Соками торгую.

— А я преподаю в МГУ.

— Ни хуя себе! Ты что, профессор?!

— Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.

— Ни хуя себе! Во влипла я!

— Так вот… — Марина провела пахнущими кофе губами по смуглому Викину плечу, — аппарат этот для обработки нормы.

— Правда?

— Да.

— Здорово…

— Это мой дедушка сделал. Он химик был. Ты норму пробовала хоть раз?

— Однажды рискнула. У Зинки Лебедевой кусочек отщипнула.

— То-то, киса. А я регулярно. Двенадцать лет. Но благодаря моему гениальному дедушке, она уже ничем не пахнет. Ясно?

— Ясно. Молодец дедуля. И долго так висеть ей?

— Сутки. Норму с вечера намочишь в крутом таком содовом растворе, размягчишь, чтоб кашицей стала. А потом в аппарат. Туда мела, соляной кислоты и немного едкого натра. Вот. В горячей воде час, а потом над раковиной. А через сутки она отвисится, колбы разъединяю, там внутри формочка стеклянная, такая же, как норма — квадратная… формочки — плюх… — Марина провела рукой по Викиному животу, погладила гладко выбритый лобок. — И милости просим. Такая же норма.

— А не вредная она после всех этих кислот?

— Нет, что ты. Они нейтрализуют. Ничем не пахнет. Как глина.

— Но тогда может лучше делать из чего-нибудь?

— Нет, киса. Это не то.

Прижавшись к ней, Марина гладила ее гениталии.

— Почему не то?

— Потому что это не норма. Это подделка. А за подделки у нас… прелесть какая, … как ракушечка раскрывается… за подделки у нас не милуют. А тут все в норме. В норме…

Они обнялись. Целуя Марину, Вика потянула ее за руку:

— Пошли, пошли скорей.

— Что, наконец захотелось, киса? — таинственно засмеялась Марина, —

Пошли…

Миновав темный коридор, они оказались в комнате. Вика быстро легла на тахту, подложила под зад подушку, но вдруг приподняла голову:

— Слушай, Маринк, но после аппарата-то все равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?

Марина осторожно ложилась на нее валетом:

— Да нет. Конечно, говном остается. Тут, как не перегоняй, ни фильтруй — все равно. Из говна сметану не выгонишь…

— Это точно.

Марина опустилась на Вику, провела руками по расслабившимся бедрам любовницы, погладила колени:

— Но ты на этот счет не беспокойся, киса. Тебе ведь все равно не жевать.

Вика улыбнулась в темноте и, недолго поискав, нашла губами в нависших над лицом гениталиях набухший влажный клитор Марины.

• Предыдущая
• 12/62
• Следующая