Парк Юрского периода: миллионы лет спустя - Беркли Джон - Страница 13

— Довольно банальная истина, — заметил Малколм. — Знаете, Джон, человек, пожалуй, самое странное и страшное существо из всех, существующих в природе. Суперэгоист, пытающийся подчинить себе все. Все он хочет повернуть на благо, но на благо себе. Себе, другим людям, потенциальным потребителям, не важно. Людям! Вот что. Разговоры о созидании и разрушении вести с ним так же бесполезно, как с новорожденным о пользе диетического питания. Малышу нужна материнская грудь. Человек искренне считает, что не может обойтись без каких-то вещей, и берет их, разрушая все остальное с идиотской улыбкой. Даже если ему сказать: через год ты высосешь из земли всю нефть, газ, выкопаешь весь уголь, все ископаемые, и планета полетит в тартарары, думаете, его это остановит? Никогда в жизни. Человечество, действительно, делится на две части. Но не на разрушителей и созидателей, а на глупцов и слепых. И те, и другие опасны. Потенциально.

— И что же вы предлагаете? — спросила вдруг Элли. — Истребить и тех и других? Загнать в резервации, чтобы не топтали траву и не вырубали леса? Что?

— Ничего, доктор Сетлер, — Малколм улыбнулся. — Абсолютно ничего. Ни то, ни другое, ни третье, что бы вы ни предложили. Процесс необратим. Люди привыкли к своей жизни. И ничто не остановит их. Ничто.

— Мда, — хмыкнул Хаммонд. — А я смотрю, вы — неисправимый оптимист, Малколм. Глобальный оптимист.

— Еще бы, — захохотал тот. — Я признаю только большое.

— Я так и думал, — улыбнулся Хаммонд. — Я так и думал.

Грант посмотрел на него с интересом. В принципе, ему больше была близка позиция Джона, но и в словах Малколма заключалась определенная доля истины. Скажем: созидатель, балансирующий на узкой грани между благом и катастрофой. Человек странен, но далеко не однозначен и не прост. Нельзя говорить: это он делает во благо, а это — во зло. Жизнь куда сложнее рассуждений. Хотя бы тем, что всегда есть варианты. Всегда. Не полярные. И можно рассматривать ситуацию с нескольких точек зрения и находить аргументы для обеих сторон. Но в одном-то Малколм прав безусловно: обязательно найдется идиот, слепец или еще кто-нибудь, кто по этой глупости, слепости, а может, и просто из гуманных побуждений вселенского масштаба перевернет самое хорошее дело так, что всем станет тошно. Сотворит нечто, достойное фильмов Хичкока, или романов Дина Р. Кунза, или еще чего-нибудь не менее жуткого. Такого, что земля застонет. Он вздохнул, возвращаясь к действительности, и вдруг понял, что Хаммонд уже несколько минут увлеченно рассказывает о чем-то, и все слушают его, причем слушают с интересом, и сам он, Алан Грант, тоже делает вид, что слушает, точнее, внимает, и даже качает головой иногда.

— … на растительность это повлияло благотворно, — продолжал повествовать Хаммонд, оживленно жестикулируя пухленькими ручками, — но вызвало сильные воздушные потоки, к счастью, теплые. Тем не менее, нам пришлось отказаться от пассажирских перевозок на вертолетах. Для посетителей мы будем использовать катера. Это, наверное, даже к лучшему. С воды остров смотрится просто ошеломляюще.

(Гранта передернуло. «Ну, вот и появился созидатель», — подумал он.)

— А вы не боитесь, что ваши эксперименты приведут к нарушению природного баланса? — спросил вдруг Малколм.

— Землетрясения, наводнения, извержения вулканов? — лукаво улыбнулся Хаммонд. — Нет. Не боимся. Видите ли, доктор, в основе этого парка лежат жесткие расчеты, проверяемые годами. Тысячи экспериментов, тысячи опытов, целая команда ученых. Нет.

— Никогда не знаешь, что может произойти, — возразила Элли. — Эксперименты, расчеты, это, конечно, хорошо, но естественная природа отличается от лабораторного стола. Те результаты, что получались в лаборатории, могут не оправдаться в реальной обстановке.

— Меня окружают пессимисты, — грустно заключил Хаммонд. — Я думаю, мы возобновим этот спор после осмотра парка, когда вы увидите все собственными глазами. А пока, я думаю, будет лучше, если вы пристегнетесь. Когда геликоптер начнет снижаться, немного покидает. Горки. Так что, держитесь.

— Этого-то я и боялся, — с веселым отчаянием пробормотал Малколм. — Держитесь, ребята, у меня уже начинается приступ морской болезни.

Вертолет дрогнул. Двигатель вдруг завыл, пискливо и тонко. Налетевший порыв ветра заставил машину забиться в приступе механической агонии. Дребезжало все, начиная подвесными полками и заканчивая заклепками в борту. Мотор выбивался из сил. Когда «кобру» особенно трясло, у Гранта лязгали челюсти. До боли в скулах. Ветер, всемогущий, злобный, забавлялся с вертолетом с упоением капризного ребенка. Он выл в тон двигателю. Этакий тревожный дуэт, вселяющий мысль о неизбежной катастрофе, груде дымящихся обломков и малозначимости человеческой жизни. Геликоптер вдруг резко рухнул вниз, так же резко затормозил и мягко коснулся полозьями земли. Все вздохнули с облегчением. Хаммонд отстегнул ремень, улыбнулся и возвестил:

— Ну, вот мы и прибыли, джентльмены. Добро пожаловать в Юрский парк!

С земли остров выглядел еще более впечатляюще, чем с воздуха. Деревья-великаны обступили вертолетную площадку, расположившуюся на берегу небольшого озера, в перламутровую воду которого с ровным рокотом низвергался двенадцатиметровый водопад. В траве пестрели роскошные исполинские орхидеи нежнейших оттенков. В воздухе висел густой сочный аромат сладких тропических плодов. К нему примешивался запах хвои, свежей смолы и душистой мяты. Элли огляделась и засмеялась довольно.

— Здесь чудесно, правда, дорогой?

Грант улыбнулся:

— Да, здесь неплохо.

— Доктор Сетлер более откровенна в своих оценках, — заметил польщенный Хаммонд.

— Она всю жизнь смотрит на деревья, — возразил Грант, — я же ковыряюсь в земле.

— Но, тем не менее, вы можете убедиться, что доктор Сетлер не преувеличивает, — заметил бородач.

— Разумеется. У нее, вообще, тонкое чувство прекрасного.

Малколм засмеялся:

— У вас болит зуб, Алан?

— С чего вы взяли?

— Слишком уж вы мрачный, — он провел вокруг себя рукой. — Оглянитесь. Настоящий рай. «Гринпис» умер бы от восторга.

Грант пожал плечами:

— Я и не говорю, что здесь плохо.

— Но ваш вид говорит об этом.

— Вам показалось, — ответил Грант и предпринял попытку улыбнуться. Удалось.

— Хотите совет? — спросил Малколм. — Забудьте, что вы работаете. Расслабьтесь. Просто уик-энд. Думаю, вам сразу станет легче.

— Я постараюсь воспользоваться этим советом.

Из-за кустов вынырнули два открытых «Лендровера». Выкрашенные в красный цвет, с разбегающимися по капоту желто-оранжевыми языками нарисованного пламени и странной эмблемой на дверцах: черный скелет Тираннозавра, под которым белая, с черной же каймой, надпись: «Юрский парк».

Хаммонд широким жестом радушного хозяина пригласил гостей в машины.

— Для начала мы посетим лаборатории, затем — обед и, собственно, осмотр самого парка. Вот наша программа на сегодня.

Малколм опять хохотнул и первым залез на переднее сиденье «Лендровера». За ним последовали Элли и Грант. Хаммонд и Эль Спайзер разместились во втором автомобиле.

Машины тронулись. Через полкилометра на пути выросло десятиметровое проволочное ограждение, на котором висела табличка: «ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ВОЛЬТ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!». «Лендроверы» медленно миновали узкие пропускные ворота.

— Ого, — усмехнулся Малколм. — Эти ребята здорово охраняют свой парк от внешнего мира.

— Или внешний мир от парка, — предположила Элли.

— Возможно и такое, — согласился Малколм. — Но мне почему-то больше нравится первый вариант.

— Боитесь?

— Нет. Просто думаю о том, что же за экспонаты в этом парке. Такие заграждения, пожалуй, великоваты даже для слона. Разве что Хаммонд вывел новую породу китов… Сухопутный кит, как вам?

— Не очень, — честно призналась Элли.

— Мне тоже, — вздохнул зоолог. — Но это было бы, по крайней мере, интересно.