Противостояние. Том I - Кинг Стивен - Страница 43

• Предыдущая
• 43/159
• Следующая

Ник вернулся в кабинет, сел и перечитал написанное. Там я научился читать и писать. Но это было не так-то просто. Он жил в мире тишины. Письмо представлялось ему шифром, а речь — танцем губ, зубов и языка. Мать научила его читать по губам и выводить на листе собственное имя буквами, которые расползались и всячески ему сопротивлялись. «Это твое имя, — сказала она. — Это ты, Никки». Но для Ника эти не слышимые им слова матери не имели смысла. Связь между этим словом и самим собой он понял, лишь когда мать дотронулась до листа бумаги, а потом до его груди. Худшее, что выпадает на долю глухонемого, не сама жизнь в безмолвно движущемся мире, а то, что он не знает названий предметов. Только в четыре года он начал понимать, что такое слова. Только в шесть лет он узнал, что эти длинные зеленые штуки называются «деревьями». Он стремился к познанию мира, но никому не приходило в голову учить его, а он не мог об этом попросить: он был ОТВЕРЖЕННЫМ.

Когда мать умерла, он почти совсем отгородился от — мира. Приют был местом ревущей тишины, где жестокие тощие мальчишки потешались над его немотой. Как правило, к нему подбегали двое: один — закрыв руками рот, другой — прижав руки к ушам. Если никого из взрослых не было рядом, они били его. За что? Да просто так. Или разве только потому, что среди неисчислимого класса невинных жертв есть некий подкласс: жертвы жертв.

У него пропало желание общаться. А вслед за этим и процесс мышления затормозился и стал распадаться. Он бездумно перемещался в пространстве, созерцая мир безымянных предметов. Он наблюдал за детьми на игровой площадке, за движениями их губ и зубов, которые смыкались и размыкались, словно белые разводные мосты, за ритуальным танцем их языков, сопутствующим таинству речи. Иногда он ловил себя на том, что целый час следит за каким-то одиноким облаком на небе.

А потом появился Руди. Крупный лысый мужчина со шрамами на лице. Шесть футов пять дюймов его роста были для низкорослого Ника Андроса все равно что двадцать. Впервые они встретились в комнате отдыха в подвале приюта, где стоял стол, шесть или семь стульев и телевизор, который работал, только когда ему хотелось. Руди присел перед Ником на корточки, так что их глаза оказались примерно на одном уровне. Потом он поднял свои огромные, покрытые шрамами руки и поднес их сначала ко рту, а затем к ушам.

«Я глухонемой».

Ник угрюмо отвернулся: «Пошел ты!»

Руди дал ему подзатыльник.

Ник упал. Его рот открылся, и из глаз потекли безмолвные слезы. Ему не хотелось находиться рядом с этим покрытым шрамами верзилой, с этим лысым страшилищем. Никакой он не глухонемой, это очередная жестокая шутка.

Руди осторожно помог ему подняться и подвел к столу, на котором лежал чистый лист бумаги. Руди указал на лист, потом на Ника. Ник хмуро посмотрел на бумагу, а потом на лысого человека и покачал головой. Руди кивнул и снова указал на чистый лист. Он достал карандаш и протянул его Нику. Тот отбросил его так, словно это был раскаленный уголь, и опять покачал головой. Руди показал на карандаш, потом на Ника, а потом на бумагу. Ник вновь покачал головой. И Руди дал ему еще одну затрещину.

И опять потекли безмолвные слезы. Лицо в шрамах не выражало ничего, кроме бесконечного терпения. Руди снова показал на бумагу. На карандаш. На Ника.

Ник зажал карандаш в кулаке и написал те единственные четыре слова, которые знал и которые с невероятным трудом извлек из глубин своего покрытого паутиной, заржавевшего механизма сознания: НИКОЛАС АНДРОС, МАТЬ ТВОЮ.

После этого он сломал карандаш пополам, а потом угрюмо и вызывающе посмотрел на Руди. Но Руди улыбался. Он перегнулся через стол и крепко сжал голову Ника своими сильными, мозолистыми ладонями. У него были теплые и нежные руки. Ник уже забыл, когда в последний раз к нему прикасались с такой любовью. Так до него дотрагивалась только мать.

Руди отнял свои руки от лица Ника и подобрал заточенный обломок карандаша. Он перевернул лист чистой стороной, постучал кончиком карандаша сначала по белому полю бумаги, а потом по Нику. Он сделал это снова. Еще раз. И еще раз. И наконец Ник понял.

«Ты такой же чистый лист».

Ник заплакал.

Руди оставался с ним следующие шесть лет.

…там я научился читать и писать. Мне помог человек по имени Руди Спаркман. Мне очень повезло, что я встретил его. В 1984 году приют закрыли. Многих детей удалось пристроить, но я не попал в их число. Мне сказали, что меня отдадут в какую-нибудь семью, а государство оплатит мое содержание. Я хотел быть с Руди, но он тогда служил в Африке, в Миротворческих силах ООН.

И я сбежал. Думаю, меня не очень-то искали, ведь мне-было уже шестнадцать. Я считал, что, если я буду жить тихо, со мной все будет в порядке, и до сих пор все шло хорошо. Я по очереди осваивал дисциплины средней школы, потому что Руди всегда говорил, самое главное — образование. Когда я немного обустроюсь, я собираюсь сдать экзамены по программе средней школы. Скоро я буду готов к этому. Мне нравится учиться. Может быть, когда-нибудь я поступлю в колледж. Я понимаю, что это звучит странно. Ведь я всего лишь глухонемой бродяга. Но мне кажется, это возможно. Как бы то ни было, такова история моей жизни.

Наутро шериф Бейкер пришел в половине восьмого, как раз тогда, когда Ник освобождал мусорные корзины. Выглядел он значительно лучше.:

«Как вы себя чувствуете?» — написал Ник.

— Неплохо. До полуночи я горел как в огне. Такого жара у меня не было с детства. Аспирин не помогал. Джейи хотела уже вызвать дока, но в половине первого полегчало, температура спала. Я уснул мертвецким сном. Как дела у тебя?

Ник показал пальцами кольцо: мол, все о’кей.

— Как наши гости?

Имитируя их брань, Ник несколько раз открыл и закрыл рот и потряс воображаемые прутья решетки. Лицу он придал выражение ярости.

Бейкер откинул голову назад и весело расхохотался, потом несколько раз чихнул.

— Тебе бы на телевидении выступать, — сказал он. — Ты написал, как обещал, свою биографию?

Ник кивнул и протянул два исписанных листка бумаги. Шериф сел и начал внимательно их читать. Дочитав до конца, он посмотрел на Ника таким долгим и пронизывающим взглядом, что Ник в смущении и недоумении опустил глаза. Когда он снова поднял их на Бейкера, тот спросил:

— Значит, ты с шестнадцати лет живешь сам по себе?

Уже шесть лет?

Ник кивнул.

— И ты действительно освоил всю программу средней школы?

Ник написал в блокноте: Я здорово отстал, потому что поздно научился читать и писать. Когда приют закрыли, я только начал догонять сверстников. Там я успел сдать шесть зачетов и еще шесть сдал экстерном в заочной школе «Ла Салль» в Чикаго. Я узнал о таком виде аттестации из рекламы на спичечном коробке. И мне осталось сдать еще четыре зачета.

— Что тебе осталось сдать? — спросил Бейкер, потом повернул голову и заорал: — Эй вы там, заткнитесь! Вы получите свой кофе с булочками, когда я сочту нужным, и ни минутой раньше!

Ник написал: Геометрию. Высшую математику. Двухгодичный курс языка. Это условия приема в колледж.

— Язык. Ты имеешь в виду французский? Немецкий? Испанский?

Ник кивнул.

Бейкер рассмеялся и покачал головой:

— Непостижимо. Глухонемой учится говорить на иностранном языке. Не обижайся, сынок. Ты же понимаешь, я вовсе не хочу посмеяться над тобой.

Ник улыбнулся и кивнул.

— Так почему же ты все время колесишь по стране?

Ник написал: Пока я был несовершеннолетним, я боялся надолго задерживаться на одном месте. Боялся, что меня упекут в другой приют или куда-нибудь в этом роде. А когда по возрасту я уже имел право на постоянную работу, времена изменились к худшему. Говорили, что биржевой рынок рухнул, но из-за своей глухоты я этого не слышал (ха-ха).

— В большинстве мест ты можешь рассчитывать только на то, что тебе позволят свободно перемещаться и впредь, — сказал Бейкер. — В тяжелые времена оскудевает источник человеческой доброты, Ник. Что же касается постоянной работы, то я постараюсь подыскать тебе что-нибудь поблизости, если только из-за этих парней ты окончательно не возненавидел Шойо и Арканзас. Но… мы ведь не все такие.

• Предыдущая
• 43/159
• Следующая