Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая

— Все, — кивнула Ольга. — Генрих Иваныч, мне вам сегодня перевязку делать.

— А я забыл совсем! — усмехнулся Штаубе. — Вот что значит — не болит.

— Теперь. Мясорубка и соковыжималка? — спросил Ребров.

— Так мы ж с вами вместе третьего дня проверяли. Все работает.

— А елка у нас будет? — спросил Сережа.

— Вот ты и займись. Возьми пилу, спили неподалеку. Только небольшую.

— Это как?

— С тебя. А Ольга Владимировна установить поможет.

— Витя, у нас всего одна бутылка шампанского.

— Хватит, — Ребров положил перед собой кипу скрепленных скоросшивателем бумаг. — Завтра в 12 раскладка. Последняя в этом году. Прошу это помнить. А теперь все свободны.

31 декабря в одиннадцатом часу вечера машина Реброва въехала на территорию дачи и остановилась, сигналя. Дверь в доме отворилась, Ребров сбежал по ступенькам, по расчищенной дорожке пошел к машине. На нем была темно-синяя тройка, в руках он держал розы. Из машины вышли Ольга, Сережа и пожилая женщина в старомодном зимнем пальто.

— Витенька! — произнесла она.

— Мама! — Ребров подошел, обнял и стал целовать ее. — Милая… наконец-то… это тебе.

— Господи! Розы зимой… а я опоздала!

— Пустяки, мама. У нас все готово.

— Поезд опоздал на час, — сказала Ольга, вынимая из багажника сумку, — мы с Александрой Олеговной чуть не разминулись.

— Да, да! — засмеялась старушка. — У меня без приключений не обходится! Ну, слава Богу! Витенька, что же ты совсем раздетый? Голубчик, ты простудишься.

— Пустяки, мама. Пойдем, стол давно накрыт.

Они направились к дому.

— Ах, как у вас славно! — вздохнула Александра Олеговна.

— Какой лес, какая тишь. После этих поездов… вообрази, мне даже чая не дали!

— Главное — доехала. Как самочувствие?

— Прекрасно, прекрасно, Витенька. Я так счастлива! У тебя такие милые друзья, Оленька, Сережа… ах, какой дом!

Они поднялись по ступенькам, вошли в прихожую.

— Когда же это все построили? До войны?

— В 49-м, мама, — Ребров помог ей снять пальто.

Вошел Штаубе во фраке.

— Мама, познакомься пожалуйста: Штаубе Генрих Иванович.

— С приездом Александра Олеговна! — Штаубе поцеловал ее руку.

— Спасибо, Генрих Иванович! Очень приятно с вами познакомиться, Витя мне писал о вас.

— А сколько я о вас слышал! — улыбался Штаубе, держа ее руку.

— Дня не пройдет, чтоб Виктор Валентинович о маме не вспомнил!

— Вспоминать-то вспоминал, но письмами не баловал! — Александра Олеговна погрозила Реброву пальцем. — Раз в месяц, не чаще!

— Каюсь, каюсь, — склонил голову Ребров.

— Не беспокойтесь, Александра Олеговна, мы его перевоспитаем! — Штаубе подставил ей согнутую руку.

— Очень надеюсь! — старушка взяла его под руку.

Они прошли в гостиную. Посередине стоял накрытый стол, у окна горела разноцветными огоньками украшенная елка.

— Ах, какая прелесть! — остановилась Александра Олеговна. — Друзья мои, как у вас славно! Витя, я так счастлива!

— И я счастлив, мама, — Ребров поцеловал ей руку. — Как хорошо, что ты приехала.

— Мы так за вас волновались, что успели жутко проголодаться! — улыбался Штаубе, подойдя к столу и зажигая свечи в шандале. — Надеюсь, вы тоже?

— Еще как! Глядя на такой стол! Прекрасно! Но, но, но! — она подняла палец. — Здесь не хватает как раз того, что я привезла! Витя, ты не догадываешься?

— Паюсная икра? Балык?

Она покачала головой:

— Этих прелестей в Саратове давно уже нет и в помине. Дайте мне, пожалуйста, мою сумку.

— Вот она, мама.

Александра Олеговна вынула из сумки банку, сняла крышку, подала Реброву.

— Раковые шейки! — воскликнул Ребров. — Раковые шейки в винном соусе! Невероятно! Генрих Иваныч, помните, я рассказывал вам? Ольга Владимировна! Сережа! Где они?

— Переодеваются, — Штаубе взял из его рук банку, понюхал. — О! С ума сойти!

— Это любимая закуска моего покойного мужа, Витяного отца, Валентина Евграфовича. Были времена, когда раки у нас в Саратове продавались на каждом углу, как семечки. Теперь это такой же деликатес, как икра!

— Мама, это просто невероятно! Это мое детство. Вечер, терраса, отец, Анатолий Иванович, Зоя Борисовна… Миша. Он жив?

— Михаил Матвеич? Конечно! Получил новую квартиру за мостом, Ниночка вышла замуж, он ждет правнука. Огромный привет тебе.

— Спасибо.

Вошли Ольга и Сережа. На ней было длинное вечернее платье темно-фиолетового бархата, Сережа был одет в белую шелковую рубашку с огромным золотисто-черным бантом, в черные, продернутые золотой ниткой бриджи, белые гольфы и черные лакированные туфли, усыпанные серебряными звездочками.

— Ах, какая прелесть! — всплеснула руками Александра Олеговна, — Витя, какая у тебя жена! Оленька, вы потрясающе красивы, вы так похожи на Грету Гарбо, вернее, — вы ее красивее, грациознее, женственней! А Сережа! Юный принц! Наследник престола!

— А я? — бодро приосанился Штаубе.

— Вы — барон, владелец чудного замка под Москвой!

— Всего лишь? — поднял брови Штаубе.

Все засмеялись.

— Господа, к столу! — хлопнул в ладоши Ребров.

— К столу! — Сережа подпрыгнул и сделал пируэт.

— С удовольствием! — улыбалась Александра Олеговна.

Сели за стол. Ребров налил женщинам вина, Штаубе и себе — водки, Сереже — апельсинового сока.

— Друзья… — начал Ребров, но Штаубе поднял рюмку:

— Не, не, Виктор Валентиныч. На правах хозяина дома, я первым прошу слова.

— Витя, подчинись! — посоветовала Александра Олеговна.

Ребров склонил голову.

— Друзья, — заговорил Штаубе, — поистине чудесный вечер сегодня: на меня, персонального пенсионера, министра среднего машиностроения славных времен застоя свалилась целая, понимаете, тонна счастья. Для старика, товарищи, это слишком!

Все засмеялись.

— Ну, правда, посудите сами: сидеть бы мне сейчас у себя на Кутузовском с моей домработницей, с Марьей Михайловной, тихо бы кушать, смотреть телевизор. В двенадцать мы бы с ней выпили шампанского (подогретого, чтоб горло не застудить), а в час я б уже задавил храповицкого…

— Позвольте, Генрих Иваныч, а сослуживцы, друзья юности?

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая