Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая

Штаубе, Ольга и Сережа ждали его в столовой. Ольга складывала грязную посуду, старик с сердитым лицом сосал головку, Сережа крутил кубик Рубика. Ребров подошел к столу, рассеянно взял из вазы яблоко, откусил.

— И Генрих Иваныч, и я тебя предупреждали, — сказала Ольга.

Ребров отошел к окну. За окном было темно и падал снег.

— Оль, а он по пальцам не показывал, не делал? — спросил Сережа. Ольга отрицательно качнула головой.

— Он просто хунвейбин! — Штаубе выплюнул головку в руку.

— Я вам, Виктор Валентинович, говорил еще месяц назад, когда вы сделали первую пробу! Нравственность у этого типа вообще отсутствует! Это мыслящее животное! Этот негодяй с невероятным хладнокровием, с прямо-таки адской наглостью пользовался вашей снисходительностью!

— Нашей снисходительностью, — вставила Ольга.

— И потом, что это за тон, что за тропино? Почему, например, тогда, перед праздником он молчал и показывал — три? И почему теперь все псу под хвост? Почему нет фаллей? Почему мы опять в дураках?

Ребров жевал яблоко, глядя в окно.

— А вы знаете, — Сережа рассматривал собранный кубик, — Генрих Иваныч сегодня опять приманивал слюнявчиков.

Ребров повернулся. Ольга замерла с тарелкой в руках. Штаубе стал приподниматься с кресла, зажав в кулаке головку.

— Генрих Иваныч, — произнес Ребров и, бросив яблоко, кинулся к Штаубе.

— Нет! Ебаный! — закричал Штаубе, замахиваясь палкой на Сережу, но Ребров перехватил его руку, завернул за спину. Ольга схватила левую руку старика:

— Головку! Отдайте головку!

— Ебаный! Ебаный! Стервец! — кричал Штаубе.

Ребров сдавил ему горло, старик захрипел, упал на колено. Ребров отбросил в сторону его палку. Ольга разжала пальцы старика и тут же вложила головку в подставленный Сережей рот.

— Сережа, пластырь и наручники! — скомандовал Ребров.

Сережа выбежал.

— Вы… вы только гадить… не дам… — хрипел Штаубе в руках Реброва.

— Вы же подписали! Вы подписали! Как же так! Ольга Владимировна, кушетку… кушетку…

Ольга отодвинула от стены узкую кожаную кушетку.

Вбежал Сережа с пластырем и наручниками.

— Нет… сте… рвецы… сами же… нет, — хрипел Штаубе.

Ребров и Ольга подтащили его к кушетке и положили на нее лицом вниз.

— Сережа, — скомандовал Ребров, Сережа залепил старику рот пластырем. Затем, навалившись втроем, они обхватили руками старика кушетку и защелкнули на них наручники. Ребров сел на ногу Штаубе, Сережа крепко схватился за протез.

— Ольга Владимировна, у меня в кабинете, в столе, в нижнем ящике. Слева. И над большой конфоркой, она быстрей нагревает.

— Я знаю, — Ольга быстро вышла.

— Где это было? — спросил Ребров.

— Там… на Новаторов. После Борисова когда. Я за резиной сбегал, а потом вернулся. А Генрих Иваныч в булочной…

Ребров мрачно кивнул. Штаубе со стоном дышал носом.

— Генрих Иваныч, — медленно проговорил Ребров, — сегодня вы меня очень огорчили. Очень. Получать такие ножи в спину… это, знаете, больно. Это гадко.

Он привстал и принялся расстегивать штаны старика. Штаубе замычал. Сережа помогал Реброву. Они спустили черные потертые брюки старика до колен, стянули трусы. Ребров закатал на спину кофту с рубашкой. На левой ягодице Штаубе стояли два клейма размером с рублевую монету, в виде креста в круге. Одно клеймо было совсем старым, другое, судя по темно-лиловому цвету — недавним.

— Наш союз, наша дружба, Генрих Иванович, держится не только на взаимной любви. Но и на вполне конкретных взаимообязательствах. Оскорбляя, унижая себя, вы оскорбляете и унижаете нас. Сережа, пописай в чашку.

Мальчик отпустил протез, подошел к столу и немного помочился в чашку. Вошла Ольга, держа в руках небольшой саквояж и толстый стальной прут с деревянной рукояткой, к концу которого было приварено стальное тавро — крест в круге. Тавро было раскалено.

Штаубе забился, застонал. Ребров сильней прижал его ногу к кушетке:

— Рядом с Бородилинским, здесь… Сережа! Протез…

Сережа поставил чашку с мочой на пол, схватился за протез. Ольга примерилась и прижала тавро к ягодице старика. Зашипела раскаленная сталь, показался легкий дымок, Штаубе забился на кушетке. Ольга отняла тавро, взяла чашку, вылила мочу на багровое клеймо. Затем раскрыла саквояж, вынула пузырек с маслом шиповника, вату и стала осторожно смазывать ожог:

— Вот… Штаубе, милый… и все позади…

Голова старика тряслась, из глаз текли слезы.

— И по сонной, Ольга Владимировна, сразу по сонной, — пробормотал Ребров.

Ольга не торопясь закрыла пузырек, достала и распечатала одноразовый шприц, распечатала и насадила иглу.

— Сережа, голову подержи…

Мальчик прижал голову Штаубе к кушетке. Ольга щелкнула по ампуле, переломила, вытянула шприцем содержимое. Штаубе мычал и плакал.

— Сейчас, милый… — она умело воткнула иглу в сонную артерию, медленно ввела прозрачную жидкость. Штаубе дернулся всем телом, слабо застонал, закашлял через нос. Сережа отпустил его голову, она осталась лежать на боку. Ребров слез с ноги старика и осторожно снял пластырь с его рта.

— По… по петел… — слабеющим голосом произнес старик.

— Вы… вы не… плохо…

Ребров снял с него наручники. Ольга накрыла ожог пропитанной маслом марлей и залепила пластырем. Штаубе спал. Его раздели догола, сняли протез и перенесли в спальню, где облачили в пижаму и уложили в кровать.

— Пусть завтра спит, сколько может, — Ребров накрыл Штаубе толстым стеганым одеялом.

— Да кто же его будет будить, — Ольга погладила старика по голове. Сережа выплюнул головку в руку:

— Ну, я пойду кино посмотрю.

— Какое кино, Сережа, — Ребров глянул на часы. — Первый час уже. Спать, немедленно. У нас завтра масса дел.

Мальчик со вздохом передал ему головку:

— Спок но.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Сереженька, — поцеловала его Ольга.

Мальчик вышел.

— Устал… — Ребров потер виски.

— Хочешь коньяку? — спросила Ольга.

Он рассеянно кивнул.

— Пошли в каминную.

— В каминную? — Ребров посмотрел на головку, потом на спящего Штаубе. — Двинулись.

Ольга погасила свет, Ребров сунул головку в рот.

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая