Тридцатая любовь Марины - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая

Марина спрятала Сашино посвящение, а Нинино разорвала и бросила в корзинку.

Дворник в юбке, накрошив льда. воткнул мокрый лом в снег и побрел за лопатой.

Марина посмотрела на часы. Без четверти три.

— Ну, ладно, Света. К следующему разу приготовишь начисто сонатину и прелюд. А дома… дома…

Подойдя к пианино, она полистала «Школу». Вот этюд этот разберешь сама. Запомнила?

—Да…

— Ну и хорошо.

Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.

— Проходи, Олег.

Плоскогрудая Света стала собирать свои ноты в капроновую сумку.

Олег громко ввалился со щедро расстегнутым портфелем, шмыгая носом, пылая круглыми девичьими щеками. Тупорылые ботинки были мокрыми, низ форменных брюк — тоже. Галстук с крохотным, намертво затянутым узлом съехал набок.

— Господи, откуда ты? — улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете

— А я это… опаздывал… и это… — ответно улыбнулся он. хлюпнув носом.

Марина поправила ему галстук, чувствуя на расстоянии как пылает пухленькое красивое лицо.

Этот двенадцатилетний Адонис нравился ей У него были курчавые светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный подбородок.

Помимо этого он был патологически глуп. Ленив и косноязычен, как и подобает классическому любовнику Венеры.

Олег порылся в растерзанном портфеле, выудил испачканную чернилами «Школу» и мятую тетрадь. Прислонившись к подоконнику и улыбаясь, Марина рассматривала его:

— Почему ты такой неряшливый, Олег?

—Да я просто спешил… вот…

— Ты всегда куда-то спешишь…

— Да нет… не всегда… иногда…

Он давно уже чувствовал ее расположение и носил невидимый венок любимчика с угловатой удалью, позволяя себе глупо шутить с Мариной и задушенно смеяться в собственный воротник.

При этом он безнадежно краснел и моргал своими густыми ресницами.

Его отец был стопроцентный прол — отливал что-то на Заводе Малогабаритных Компрессоров, в Доме культуры которого и преподавала музыку Марина.

Мать Олега заведовала овощной базой.

— Ну, как этюд? — спросила Марина, когда он сел за инструмент и привычно сгорбился, положив большие клешни рук на колени.

— Ну… я в начале там нормально… Марин Иванна… только это, в конце там… сложно немного…

— Что ж там сложного? — она подошла, поставила его «Школу» на пюпитр и нашла этюд.

Олег испуганно посмотрел в ноты, потер руки и робко начал.

Играл он неплохо, но природная лень не пускала дальше.

— Немного живее, не засыпай. — сразу подстегнула его Марина и безжалостно нажала на левое плечо, качнув вбок, — Свободней левую, басов не слышно совсем.

Во время игры он забывал обо всем, по-детски оттопыривал верхнюю губу и шлепал ресницами.

Глаза его округлялись, нежная шейка тянулась из школьного воротника.

— Пальцы, пальцы! — воскликнула Марина, клюнув ногтем исцарапанную крышку «Лиры», — Остановись. Опять путаница. Пятый, третий, первый, четвертый. Сыграй еще.

Он повторил.

— Теперь снова, только легче и свободней.

Он сыграл легче и свободней.

«Все может, если захочет. Как партия…» —подумала Марина, любуясь им,

— «За таким вот теленочком и гонялась Хлоя по лесбосским лугам. Мой миленький дружок, лесбийский пастушок…»

Из его кудряшек выглядывала аппетитная розовая мочка.

Марина представила, как содрогнулся бы этот угловатый увалень, когда б ее губы втянули эту мочку, а язык и зубы с трех сторон сжали бы ее.

— Пауза! Пауза! Почему забываешь? Снова сыграй…

Он вернулся к началу.

«Интересно, есть у него волосики там. или нет еще?» — подумала она и. улыбаясь, представила, как, зажав в темный угол этого испуганно пылающего бутуза, стянула бы с него штаны с трусами и настойчивыми прикосновениями заставила б напрячься растущую из пухлого паха пушечку… Опустевший школьный спортивный зал гулко разносит Олегово хныканье и Маринин горячий шепот, поднятая ушедшим классом пыль еще висит в воздухе, запертую на швабру дверь дергает шатающийся по коридору лоботряс. Олег смолкает, покоряясь угрожающим ласкам. Марина валит его на рваныи кожаный мат, ее губы втягивают в себя терпко пахнущую головку, а рука властно забирает эластичные яички…

— А теперь как, Марин Иванна?

— Вполне, — шире улыбнулась она. обняв себя за локти, — Слушай, Олег, а у тебя подружки есть?

Посмеиваясь, он пожал плечами:

— Неа..

— Почему?

Угловато он повторил тот же жест.

— Такои взрослый мальчик, симпатичный… — Марина подошла, потрепала его кудряшки. — Только ленивый предельно.

— Да нет. Марин Иванна, я не ленивый…

— Ленивый, ленивый, — ласково качала его голову Марина, чувствуя шелковистость курчавых волос. — Больше заниматься надо. больше. Ты талантливый парень. Если будешь лентяем — ни одна девочка с тобой дружить не станет.

— Ну и не надо…

— Как же не надо? Придет время и будет надо…

Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.

Он захихикал, втягивая голову в плечи.

— День-то матушка! — засмеялась Марина, раскачивая его. — Ладно, давай сонату. Разбирал?

— Ага.. немного, — насторожился он и со вздохом полез в ноты.

— Трудно было?

— Очень…

— Не ври. Ничего там трудного нет.

Слюнявя палец, он нашел нужную страницу, посмотрел, подняв брови и приоткрыв рот.

— Начинай.

Неряшливые мальчишеские руки нащупали клавиши.

«В мужчинах прежде всего отталкивают руки и ноги…» — вспомнила Марина Сашину фразу, — «Толстопалые руки и вонючие заскорузлые ноги…»

Спотыкаясь, соната стала раскручивать свое мажорное кружево.

Марина выудила из сумки «Мишку», развернула, откусила половинку.

Бирюзовый глаз в черной оправе покосился на нее.

Она подошла к Олегу и поднесла оставшуюся половинку к его губам. Он по-жеребячьи шарахнулся назад.

— Бери, не отрывайся.

И взял, как жеребенок берет теплыми губами с ладони, — нежно, осторожно…

«Прелесть ты моя». — подумала Марина. — «Выпила бы тебя всего за одну ночь. Весь твой свеженький кефирчик».

Он играл, гоняя во рту конфету. — хрупкую, податливую, пряную и соблазнительную, как сама жизнь…

После смерти отца время полетело быстрей.

Дядя Володя увез маму в Ленинград, комнату сдали, Марина переехала в Москву к бабушке.

Варсонофьевский немноголюдный переулок, многолюдный центр, шум, асфальт, новая школа, новый каменный двор, — все это ворвалось в жизнь Марины быстро и решительно, сломив ее кратковременную ностальгию по редким соснам и частым сараям.

Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в неделю пекла торт «Гости на пороге», разрешала играть во дворе до поздна (только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и в Большой Театр.

В двенадцать лет Марина познакомилась с Игорем Валентиновичем, — пианистом, литератором и старым другом бабушки.

— Это чууудный человек, — вытягивала морщинистые губки бабушка, — В консерватории преподавал семнадцать лет, три романа написал, ТАМ побывал… вот так…

— Где там?

— На Севере.

— Там где папа?

— Да.. там, — усмехнулась бабушка, поправляя перед зеркалом свою шляпку, — Слава Богу, что согласился. Вместо того, чтоб по дворам-то гонять, позанимаешься месяца два у него. Дороговато, но ничего. Мы люди не безденежные…

— Он в консерваторий работает?

— Нет. Теперь дома В этот же день они поехали к нему.

Игорь Валентинович жил в огромном высотном здании на площади Восстания.

— Очень рад, — проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.

Сам он был, как и голос, — сухощавый и высокий, с бабушкой держался галантно и улыбчиво.

Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат и после ознакомительной беседы Марина села за рояль.

— Не волнуйся, главное, — шепнула с дивана бабушка, наклоняясь вперед.

— Пусть, пусть волнуется, — усмехнулся Игорь Валентинович, — Лишь бы играла. Не низко?

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая