Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Шульман Нелли - Страница 18

• Предыдущая
• 18/347
• Следующая

— Так, — Федор вытер куском хлеба тарелку, — а ведь у нас еще гусь жареный?

— Я больше не съем, — запротестовал Джованни. Федор, оглянувшись на жену, что наклонилась к печи, подмигнув Джованни, вытащил из сундука бутылку зеленого стекла.

— Разве что немного, — вздохнул мужчина. Федор, разливая по стаканам водку, хохотнул: "Как раз столько, чтобы и на гуся хватило, и ядра мы бы с тобой отлили".

Джованни вдохнул запах пороха, свежей зелени, ветра с реки, что дул в открытые ставни: "Надо будет Констанцу сюда, потом привезти. Уж больно тут хорошо".

Федор поднял стакан, и рассмеялся: "Как говорили у нас в Гейдельберге — Zum Wohl, Иван Петрович!

— Zum Wohl, — согласился Джованни и, выпив, покрутил головой: "Уже и отвык тут от вина, Федор".

— Все равно, — мужчина стал разрезать гуся, — в Петербурге тебя так не покормят. Я хоть там и родился, а все равно — Федор широко улыбнулся, — лучше здешних гор ничего нет. Да, Марья Михайловна? — он смешливо поднес белую, маленькую руку жены к губам.

— Нет, — согласился Джованни. Марья вздохнула: "Хорошо, что Иван Петрович здесь до конца лета. Можно Мишу не с обозом отправить, а с ним — все же свой человек уже нам стал, присмотрит".

— Еще по одной, — сказал Федор. Поймав укоризненный взгляд жены, он покраснел: "Ей-богу, Марьюшка, нам двоим сия бутылка — только горло промочить".

— Ешьте лучше, — велела девушка. Забрав бутылку, Марья спрятала ее обратно в сундук.

Федор улыбнулся и, подтолкнул Джованни: "Ничего, мы вот следующим летом в гости к Ивану Петровичу наведаемся. Там уже, Марьюшка, ты так не похозяйничаешь".

— Обязательно приезжайте, — ответил Джованни: "Хорошо, что комнаты у меня совсем рядом с Летним садом. Будем там с Констанцей гулять, как привезу ее".

— Ну, все, — он улыбнулся и отодвинул тарелку, — пойдем, Федор, посмотрим — что там у нас в оружейной. Спасибо вам, Марья Михайловна, — Джованни чуть поклонился.

— Вы там осторожней, — сказала девушка, когда они уже выходили из сеней. Марья стала убирать со стола и вдруг застыла, опустив ручник. Она повернулась к красному углу. Перекрестившись на маленькую, в серебряном окладе икону Богородицы — с прозрачными, большими зелеными глазами, девушка тихо сказала: "Заступница, Владычица, отведи ты от нас эту смуту, прошу Тебя".

Изба вздрогнула, и Марья успокоила сбя: "Пушки пробуют, каждый день комендант велел это делать. Ничего страшного".

Она сложила грязные тарелки в деревянное ведро. Взяв гусиное крыло, девушка стала сметать крошки со стола.

В комендантской избе было накурено и крепко пахло потом. Поручик Тихановский бросил на стол бумаги, и устало потер небритый подбородок: "Башкиры говорят, Пугачев уже в тридцати верстах отсюда. Веры им нет, конечно, у страха глаза велики, но дозорных, господа, мы теперь и на ночь оставлять будем".

— Ночи теперь теплые, — зевнул кто-то из офицеров, — все же май месяц на дворе, не простудятся.

— Федор Петрович, — Тихановский взял перо, — а что у нас сейчас с вооружением?

— Сто сорок семь снарядов с картечью и почти семь сотен ядер, Сергей Сергеевич, — Федор отхлебнул чаю. Тихановский подумал: "Ну и вымахал наш инженер, кружка вроде большая, а в его ладони — ровно игрушка детская".

— Мы с Иваном Петровичем до конца недели еще три сотни отольем, — добавил Федор. "Ружья, пули — это все в полном порядке. Пушек, жаль, маловато".

— Пушки взять уже неоткуда, — вздохнул Тихановский. Помолчав, он сказал: "Ей-богу, Федор Петрович, отправил бы ты этого немца куда подальше, я же за него перед столицей отвечаю".

— Да куда я его отправлю? — горько отозвался мужчина. "Ежели одного его из крепости отпустить — так это все равно, что убить средь бела дня, сами знаете, что у нас тут вокруг делается. И он не немец, англичанин".

— А то Пугачев будет в сем разбираться, — сочно заметил Тихановский.

— Вот еще что, господа, — Федор, оглядевшись, захлопнул дверь в сени, где сидел наряд солдат, — надо нам часть пороха и оружия в шахтах спрятать. В тайности, понятное дело.

— Это еще зачем? — недовольно спросил один из офицеров.

— Затем, — комендант набил трубку, — что ежели Пугачев все же тут появится, лучше, чтобы у нас запасной арсенал был. Федор Петрович, только это с надежными людьми делать следует, — Тихановский поднял на него голубые, чуть покрасневшие глаза.

— Рабочих возьму, и, — Федор улыбнулся, — Ивана Петровича, мы с ним все под землей излазили. Ходы там, как свои пять пальцев знаем. Сегодня на рассвете и займемся.

— Ладно, — комендант широко, отчаянно зевнул, — пора и на покой, господа. Будем надеяться, что Емелька нас стороной обойдет, а ежели нет — так зубы об нас обломает.

Федор вышел на крыльцо избы и вскинул голову — звезды были крупными, чистыми, сиял, переливался Млечный Путь. Он услышал умоляющий, мальчишеский голос: "Теперь я смотрю! Иван Петрович, скажите ему, чтобы вперед всех не лез. А что это за звезда?"

— Сириус, — раздался мягкий голос Джованни. "Древние называли его Песьей звездой, псицей, а китайцы — "Небесным Волком".

Федор, даже не думая, нашел глазами блестящую точку, и вздохнул: "Сенека и Птолемей писали, что Сириус — красный. Правильно: "Когда пучки лучей этой звезды меняют цвет, на земле появляется множество воров и разбойников".

Он перекрестился и, пройдя по чистому, выметенному двору крепости, толкнул дверь своей избы.

Марьюшка сидела при свече, чиня одежду. Федор сдвинул синий платочек, и поцеловал белокурые, пахнущие свежестью волосы: "В баню ходила, я видел, солдаты топили. А я — Федор посмотрел на свои большие руки, покрытые царапинами с въевшейся в них темной, рудничной пылью, — я грязный".

— Это ничего, — жена взяла его руку и, приложив к щеке, на мгновение застыла. "Ничего, Федя. Почты не было?"

— Да какая почта, — он махнул рукой, — сама же помнишь, как повенчались мы с тобой, на Покров, так последнее письмо от Степана и пришло. Он же на корабле, не с руки ему писать.

Марьюшка легко поднялась. Пробежав по горнице, девушка принесла малахитовую шкатулку. "Я почитаю, — сказала она, улыбаясь. "Уж больно красиво, Федя, а ты там никогда не был?"

— В Венеции, — он посадил жену к себе на колени, — нет. Я же учился, не было времени у меня туда-сюда разъезжать. Читай, — он сбросил с ее головы платок и распустил косы — белокурые волосы упали тяжелой волной ему на плечо.

— Город сей весь стоит на воде, — начала Марья, — на лошадях тут не ездят, а только пешком ходят, или на лодках — длинных, черных, они называются — "гондолы". Церковь святого Марка Евангелиста вся выстроена из белого мрамора. Утром, когда выходишь на площадь, и слышишь, как щебечут, перекликаются птицы — чувствуешь себя, как в раю. Здесь я бы и хотел жить, но, конечно, — она остановилась и улыбнулась, — до этого мне надо стать адмиралом и выйти в отставку.

— Федя, — она сложила письмо и поцеловала мужа в щеку, — это что же получается, мы с братом твоим и не увидимся, долго?

— Это еще отчего, — удивился муж, — придет же когда-нибудь Степана эскадра обратно. Мы с тобой, Марья, тоже не век на Урале сидеть будем, я еще поучиться хочу. Так что увидишь ты свою Венецию, обещаю.

В избе было тихо, у ворот крепости сменялся караул, и Федор подумал: "Господи, на Покров повенчались только — а как будто я ее всю жизнь знал, Марью. Как же мне повезло".

В полутьме ее глаза горели, переливались, как звезды за распахнутыми ставнями. "Словно Сириус, — вдруг сказал Федор. "Твои глаза — такие же яркие". Он поцеловал сначала один, потом второй. Марья вдруг рассмеялась: "Ты, как на завод приехал, я на тебя сразу глаз положила. И матушка покойница, помню, все меня наставляла — у сего мужика будешь, как за стеной каменной".

• Предыдущая
• 18/347
• Следующая