Урок - Богат Евгений Михайлович - Страница 63

Осталось невыясненным, кто же ударил первой, но точно установлено, что после первых ударов Пантелеева упала. Ее подняли: после новых ударов она упала опять. Ее подняли… Когда она упала в третий раз, один из мальчишек не выдержал однообразия, монотонности ударов и падений. «Ногами ее, — посоветовал он. — Ногами». Девочки последовали совету.

Остальные двое бивших (тоже из восьмых классов) учатся хорошо, занимаются музыкой и фигурным катанием, любят телевизионную передачу «В мире животных», верховодят мальчишками и рабски зависят от их оценок и суждений. Когда я беседовал с ними до суда и после, дома, в школе, в тюрьме, удивляло, что они чуть ли не с первого класса дерутся, были биты не раз и били сами, отчаянно самолюбивы, сочетают раннее увлечение косметикой и вообще всем внешнеженским с чертами мальчишеско-мужского склада характера и образа действий.

— Ногами ее, — посоветовал один из мальчишек. — Ногами.

Особенно рьяно последовала его совету Кира Говорова. Она била Пантелееву чересчур сильно, как бьют по мячу мальчишки, когда учатся играть в футбол. Она била сильно, но не безрассудно; упоенно, но не настолько, чтобы не помнить себя и того, что она делает; ее раздражало, что Пантелеева съежилась на земле в комок и закрыла руками голову; она норовила раскрыть ее, повернуть удобнее для удара и возмущалась Лидой Медведевой, которая отошла в сторону. «Затеяла разбираться, — сердилась она, — а не разбираешься». И Лида, устыдившись, — ведь действительно именно она убедила остальных, что нора «разобраться с Пантелеевой», — подошла и несколько раз ударила ее.

Пантелеева лежала неподвижно.

— Поднимайся, — наклонились над ней девочки.

Она поднялась, плача, — форма изодрана, белый воротничок порван, лицо разбито.

— Теперь, — потребовали от нее, — опустись на колени и извинись перед нами.

Пантелеева стояла неподвижно, будто она не услышала.

— Если хотите поставить на колени, надо ударить по сухожилию, — дал компетентный совет тот самый мальчик, что раньше советовал бить ногами.

— Я опущусь сама, — быстро пообещала Пантелеева, — но велите уйти мальчишкам — мне стыдно при них.

Мальчики отступили, скрылись за молодыми, в человеческий рост, елями. Пантелеева опустилась на колени, залепетала:

— Извините, больше не буду говорить, что Медведева высокомерна, а Говорова любит мальчиков… Ой!

Она подняла голову. Мальчики вышли из-за елей, подходили к ней. Теперь они опять стояли рядом. Их было не меньше двадцати — из старших классов. И, чувствуя их напряженное любопытство, девочки, несмотря на то, что Пантелеева извинилась перед ними на коленях, стали опять ее бить…

Остальные двадцать наблюдавших при всем разнообразии характеров и увлечений похожи на Виктора Мишутина и Женю Ромашова. Они любят фантастику, испытывают острое любопытство к новой технике, отличаются футурологическим складом ума. Их речь пересыпана новейшими терминами, они бегло рассуждают о квантах и пульсарах. Возможно, это объясняется особенностью города, где они живут, — нового, небольшого, насыщенного научно-исследовательскими институтами. С Виктором Мишутиным и Женей Ромашовым их объединяет уверенность, что жизнь все время должна показывать им что-то интересное. Они чувствуют себя в жизни удобно и защищенно, как в большом зале, ниспадающем торжественно, амфитеатром, к арене событий. Любимые выражения: «Если бы мне удалось посмотреть…» и «Хочу увидеть…».

Состав этих двадцати не был постоянным. Несколько старшеклассников ушли в школу на уроки алгебры и геометрии; школа эта экспериментальная, алгебру начинают одолевать в ней с первого класса, а в восьмом и девятом уже углубляются в высшую математику. Поэтому самые добросовестные и старательные вынуждены были уйти, но они вернулись после урока — в надежде досмотреть…

Женя Ромашов не уходил никуда — уже два раза его послушались, и он, бывший тяжелоатлет и борец, наблюдал усердно, чтобы ни одна подробность не ускользнула, будто бы судил на ринге.

Девочки топтали Пантелееву утомленно. Они выбились из сил, побледнели.

…Вдруг Виктор Мишутин, будто бы очнувшись от дурного сна, кинулся к Кире Говоровой, с силой отшвырнул ее, закричал:

— Дуры! Это садизм!

Стало тихо, стало на редкость тихо — было слышно, как поскрипывают под майским ветром нагие, чуть зеленеющие ветви старых берез.

— Ударьте в последний раз и пойдем… — выговорил в абсолютной тишине Женя Ромашов.

И опять, в третий раз, решили его послушать. Кира Говорова подбежала, занесла каблук над лицом лежавшей навзничь Пантелеевой, но опустить его не успела… В ту же секунду Виктор Мишутин сильным ударом в челюсть кинул Ромашова на землю. Кира растерянно опустила ногу. Мишутин зашагал не оборачиваясь к школе, за ним потянулись мальчишки, за мальчишками — девочки.

На полдороге Мишутин их остановил: «Вернемся, посмотрим». Они вернулись и поначалу ничего не поняли: ее не было на поляне. Они усомнились, та ли это поляна, но алые пятна на старых листьях и молодой траве сомнений не оставляли.

(Лариса Пантелеева, когда все ушли, поднялась из последних сил, побрела, упала, ее увидели, доставили в больницу.)

Они стояли молча, растерянные, опустошенные. Одна из девочек посмотрела осуждающе на мальчишек:

— Эх вы! Как в зоопарке стояли…

— Мы наблюдали, потому что вы били, — пояснил Женя Ромашов.