Жребий викинга - Сушинский Богдан Иванович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/96
• Следующая

— Почему нужно отводить их за реку? — мрачно поинтересовался великий князь. — Что советует воевода Акун, почему сам он не прибыл сюда?

— Я говорю то, что велел сказать тебе Акун. Он слишком долго пробыл на солнце, и слабые глаза его потеряли зоркость.

— Особой зоркостью он никогда и не отличался.

— Считай, князь, что теперь уж совсем ослеп[38]. Непонятно только, почему ты решил назначить воеводой не только из норманнов, но и из всех наемников именно его, почти слепого.

— Ну, не такой уж Акун и слепой, но зато не настолько горяч и бездумен в боях, как вы с Рагнаром. Передай Акуну, что отводить войско не разрешаю. Ни один ваш воин пока еще и мечом не взмахнул.

— Наши воины еще понадобятся тебе, конунг. Для той битвы, в которой мы обязательно иссечем врага, положив его полки, словно скошенную траву.

— Вон сколько моих «косарей» уже отдыхают на ниве, — кивнул великий князь на усеянную телами низину.

— Это всего лишь ополченцы, — презрительно осклабился Эймунд, — которые не были воинами и уже никогда не станут ими. Молиться же тебе следует на моих воинов, на викингов. Пока они целы, главная твоя битва еще впереди, не будь я первым викингом норманнов.

— Это не твои, это мои воины, — сурово напомнил ему князь. — Тебя я нанял точно так же, как и их всех.

— Хорошо, считай, что я этого не говорил. Вместо этого сказал: наши воины еще понадобятся тебе, — не стал Эймунд вступать в спор с князем. — Но уже не для нынешней, а для других, грядущих битв.

— Не нужно говорить мне о грядущих битвах! — неожиданно сорвался великий князь. — Мы уже стоим на поле брани. Пока еще стоим на нем. Вы ведь опытные воины, будем считать, что значительно опытнее меня. Силы мстиславичей вам известны. Как они ведут себя в поле, видите. Так советуйте же, что делать, советуйте!

— Видят боги и вороны, что это была не твоя битва, князь, — обвел викинг устланную телами низину, простиравшуюся неподалеку от подножия высокого холма, на котором они стояли.

— Но она еще не проиграна.

— Теперь, конунг, тебе уже нужно думать не о том, как бы выиграть эту битву, сколько о том, чтобы она не стала для тебя последней.

Ярослав понимал, что викинг прав, и все же что-то удерживало его от принятия того единственно приемлемого решения, которое ему сейчас подсказывали. Он вел себя как игрок в кости, который давно понял, что все, что мог проиграть, он уже проиграл и что сегодня не его день. Тем не менее все тянулся и тянулся к костяшкам, этим дьявольским меткам, которые привораживали его призрачной удачей.

— Я не могу уводить свои полки днем, — наконец решился он. — Это будет похоже на бегство.

— Бегство с поля боя ради спасения остатков своего воинства — всего лишь один из полководческих приемов.

— Причем самых воинственных остатков, — саркастически обронил князь.

— Но мы-то не бежим, а отводим свои войска за реку, как бы в поисках более удобного поля сражения.

— Не мудри, варяг[39]. Уходить следует ночью.

— Если только горные псы Мстислава дадут нам возможность продержаться до темноты. Но ведь не позволят, зря потеряем еще несколько сотен воинов. Так что нужно или отходить, или же гнать кавказцев к стану Мстислава.

— Есть еще одно решение.

— Какое? — спросил норманн, когда стало ясно, что пауза, которую держал великий князь, слишком затянулась. — Запереться в нашем укрепленном лагере и гибнуть под стрелами мстиславовых лучников да от голода?

— А что, многие наши предшественники прибегали и к этому способу, — пожал плечами Ярослав.

Однако произнесено это было таким тоном, что викинг сразу же догадался: это еще не окончательное решение.

— Неужели ты не понимаешь, князь, что Мстислав легко мог захватить подходы к броду на том берегу?

— Мог, однако не додумался до этого.

— Просто он дает нам возможность уйти. Еще древние полководцы знали: если врага лишить возможности отступить, он будет сражаться, сколько хватит стрел и сил. Мстиславу не нужна еще одна схватка, он хочет вернуться к себе победителем, сохранив при этом свои полки.

Ярослав сел на коня и вместе с Эймундом и тремя норманнами-телохранителями поднялся на вершину более высокого прибрежного холма. Несколько минут он сосредоточенно осматривал расположение своих войск и передовые кавказские заставы Мстислава, которые тоже умерили свою прыть и, прекратив стычки с разъездами киевлян, терпеливо выжидали.

— Так каким же будет это наше «третье решение»? — не удержался викинг.

— Продержаться до темноты, затем переправиться на тот берег, — оглянулся князь на две сотни воинов боярина Кретича, которые укрылись за небольшими валами на левом берегу реки, — и до утра подготовить большой лагерь за рекой.

Норманн выслушивал его с кривой ухмылкой. Он все еще улавливал в голосе князя неуверенность, которая уже начала раздражать его. К тому же Ярослав по-прежнему не приказывал, а всего лишь размышлял вслух.

— Как только спадет жара, — напророчествовал он, — Мстислав двинет на нас всех тех воинов, которые пока что отдыхают. А нетрудно определить, что мечей у него больше, к тому же и русичам его, и кавказцам отступать некуда, им нужно сражаться и побеждать.

— Понятно: они прошли полмира не для того, чтобы в первом же бою струсить и побежать, — согласился великий князь, не собираясь оспаривать совет норманна, но и не принимая его окончательно. — Да и бежать слишком далеко.

— Зачем нам строить большой лагерь на том берегу реки, князь? Оставим Кретичу еще две сотни дружинников, чтобы мог сдерживать мстиславичей на переправе, а затем, отходя, прикрывал нас, а сами уйдем.

Загорелое скуластое лицо Ярослава с глубоко посаженными, слегка раскосыми глазами выдавало в нем черты не таких уж далеких предков-степняков. Низкорослый, худощавый и чуть ли не от рождения сутулый, но еще больше ссутулившийся сейчас, сидя на своем тонконогом донском скакуне, князь скорее напоминал рослому светлолицему скандинаву какого-то мелкого печенежского князька, нежели правителя могучей славянской Руси.

— Но если мы уйдем прямо сейчас, — вздохнул Ярослав, — уже через два-три дня Киев, Чернигов и все земли русские узнают, что мы испугались воинов Мстислава и побежали, так и не дав ему битву.

— Гонцы и грамоты для того и существуют, чтобы в землях ваших узнали то, что им позволено будет узнать из уст великого князя.

— Никакие гонцы и никакие грамоты не способны по-иному истолковать то, что произойдет на глазах у многих тысяч воинов, — сокрушенно покачал головой Ярослав, — тем более что у Мстислава найдутся свои гонцы и свои грамоты.

— В таком случае никаких других советов не последует, — сквозь зубы процедил норманн, чувствуя, что разговор с князем теряет всякий смысл.

Какое-то время они оба напряженно молчали, делая вид, что всматриваются в гряду холмов, между которыми виднелись стоянки вражеских войск.

— Так ты ничего больше сказать не хочешь, норманн? — нарушил это красноречивое молчание князь.

— То, что я в эти минуты хочу сказать, может оскорбить тебя, князь. Хотя это тоже совет.

— Говори, — не задумываясь над смыслом его предупреждения, потребовал Ярослав.

— Когда полководец настолько разуверился и в своих войсках и в самом себе, как ты, князь, он обязан или броситься на мечи врага, или воспользоваться порцией заранее припасенного яда, — пренебрежительно проговорил норманн и, развернув коня, неспешно покинул вершину холма, увлекая за собой десятку конников личной охраны.

Вся история человечества зиждется на том, что гордецы его неминуемо погибают на жертвенниках своей одинокой гордыни, в то время как хитрецы благостно почивают на лаврах своей вселенской хитрости.

Богдан Сушинский

Тщедушный жрец никогда не обладал мощным басом, и это всегда уменьшало вес его слова, когда приходилось обращаться к оглохшим от рева штормов и лязга мечей воинам королевской дружины.

• Предыдущая
• 22/96
• Следующая