Жребий викинга - Сушинский Богдан Иванович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/96
• Следующая

— Он ведь в Киеве правит, а не в Новгороде!

— И ты возвращайся туда же, князь! Мы своего, новгородского, изберем!

— Помолчите, пока князь говорит! — обрушился на крикунов своим мощным басом воевода Смолятич, который вместе с десятком рослых всадников появился из-за холма, чтобы прикрыть князя уже на самом склоне. — Обычай чтите: пока князь говорит, все молчат!

— Потому и обращаюсь к вам, — вновь усмирил свой гнев Ярослав, — что не желают княжения Святополка ни киевляне, ни другие братья мои. Так как не способен он принести мир и успокоение на землю нашу. Не сумеет он объединить весь род Владимиров, всех русичей, чтобы вместе выстоять перед многими врагами нашими! Поэтому я хочу идти на Святополка! Хочу идти на Киев! Поддержите же меня, братья-новгородцы. Поддержите, как один. Не помня зла, но думая о судьбе земли нашей Русской!

Слушая его покаянно-воинственную речь, новгородцы не прослезились — слез в тот день в городе и так хватало, но по иному поводу. Однако же и не стали особо корить своего полубезумного князя: как-никак, он покаялся, а значит, «варяжскаяю цена» горожанами заплачено и больше сечи в Новгороде не будет. К тому же он идет на Киев, чтобы спасать стольный град от усобицы, которая способна накликать на Русь орды степняков.

До вечера оставшиеся в живых бояре, купцы и прочие уважаемые мужи города советовались, собираясь на уцелевших подворьях, чтобы под вечер вновь сойтись на вече. Три тысячи воинов, которых Новгород сумел выставить для него, не такое уж и грозное войско, но важно было то, что горожане выставили их добровольно, а значит, на этот полк князь мог теперь положиться.

«Главное, — сказал он себе, принимая под командование отряд новгородского ополчения, — что эти люди идут с тобой, а не против тебя». А когда воевода Смолятич скептически отозвался об этом воинстве, значительную часть которого составляли неопытные отроки, не постеснялся напомнить ему: «Так ведь лучшие, отмеченные в боях рубаки, пали под нашими же мечами». К тому же князь утешал себя тем, что под его знаменами выступали две тысячи дружинников, многие из которых служили ему еще с киевских времен, да полторы тысячи норманнов. С этим воинством он и двинулся тогда на Киев.

Правда, под сами стены града стольного не дошел, тоже остановился неподалеку отсюда, под Любечем, поскольку сюда же, только намного раньше, привел свое воинство и великий князь Святополк. Положение брата поначалу казалось более выгодным. За лагерем его войск располагалась городская крепость с киевским гарнизоном и вооруженными горожанами Любеча. А посреди крепости возвышался мощный замок, обнесенный бревенчатыми стенами и земляными валами да к тому же забитый всевозможным провиантом.

Почти три месяца стоял тогда Ярослав под Любечем и томил свои полки на берегу Днепра, не нападая на брата, но и не выпуская его из города и лагеря.

Возможно, он еще с неделю не решился бы дать битву киевлянам, если бы не угрозы новгородцев покинуть его лагерь, а вернувшись домой, «поведать новгородцам о срамоте этого похода под рукой трусливого князя». Но уж чего-чего, а срамоты Ярославу и так хватало, поэтому, суровыми устами воеводы Смолятича, он пригрозил изрубить всякого, кто решится оставить лагерь без его разрешения, и всякого, кто станет возводить напраслину на предводителей войска.

Но даже эта угроза не помогла — ополченцы роптали все ожесточеннее, и с этим уже нельзя было не считаться. Святополк тоже ждал его решения, расчетливо полагая, что большие потери понесет тот, кто решится напасть первым, поскольку его войску придется штурмовать лагерь противника. И потом, не он ведь пошел на Новгород, а новгородцы на него. При этом Святополку Окаянному, как нарек его со временем летописец, даже в голову не могло прийти, что каждый свободный час его брат использует для того, чтобы посидеть над пергаментами, на которых зарождались статьи составляемого им первого свода законов Руси, его Русской Правды.

Теперь, стоя под Любечем, князь все реже задумывался над событиями, произошедшими в Новгороде. Но всякий раз содрогался при мысли о том, к чему эта страшная сеча могла бы привести, если бы не примиривший его с горожанами поход на Киев. Он все отчетливее понимал, что появление в любом городе — в Киеве ли, Новгороде ли — варягов или иных наемников сразу же вызывает недовольство не только у горожан, но и у поселенцев окрестных сел. А значит, нужны законы, которые бы определяли те или иные особенности отношений между самими горожанами, то есть между боярами и челядниками, между воеводами, купцами и холопами, смердами; между всеми ими, вместе взятыми, с одной стороны, и дружинниками и наемниками — с другой.

«Если убьет муж мужа, — формулировал князь основы будущего устройства всех этих отношений, — то мстить брату за брата, или сыну за отца, либо отцу за сына, или братовому чаду, либо сестрину сыну. Аще не будет кто мстить, то сорок гривен за голову; аще будет русин, либо гридин, либо купчина, либо ябедник, либо мечник, аще изгой будет, либо словенин, то сорок гривен положить за него…»[48]

Князь пытался сочинить такой устав, который бы вобрал в себя и неписаные правила, и установившееся право, и статьи законов, составленных когда-то князьями-предками. Причем последние статьи Ярослав дописывал уже в Киеве, после победы над Святополком, бежавшим с остатками своей дружины к печенегам.

Отпраздновав победу, князь устроил своему новгородскому войску пышные проводы, вручив каждому из воинов по десять гривен серебром, а воеводам, кроме денег, еще и торжественно вручил Устав из восемнадцати статей своеобразного рыцарского кодекса чести, по которому должны были жить отныне все города русские, и прежде всего Великий Новгород.

«И отпустих их всех домой, — опишет со временем эти проводы летописец, зная, что Ярослав лично проверит, занесено ли сие событие в хронику великого княжества, — и, дав им Правду и Устав списав, тако рекши им: по сей грамоте ходите, якох списах вам, такоже держите…»

«Помнят ли эти статьи знатные мужи Новгорода? — не раз задумывался князь. — Вершат ли по ним суды? Блюдут ли каноны дарованной им в день моего восшествия на киевский престол Русской Правды?».

В течение какого-то времени ему доносили из Новгорода, что переписчики Устав его размножают и все миром блюдут его, причем блюдут не только горожане и простолюдины, но и те, кто чинит суд над ними. Но со временем о статьях кодекса понемногу стали забывать, и город постепенно начал возвращаться к своим неписаным правилам, нравам и традициям. Однако Ярослава это уже не очень-то огорчало. Он был уверен, что, так или иначе, Устав дойдет до потомков, и многие поколения будут читать его статьи, сверяясь по ним, примеряя к их теперешней жизни.

Впрочем, все это уже в прошлом. А теперь он вновь оказался под Любечем, только уже в роли Святополка Окаянного.

«Интересно, какой Устав сочинит князь Мстислав, когда, разгромив мое войско, войдет в Киев?» — с горечью подумал Ярослав, посматривая в сторону спасительного Любеча.

Очередной кубок хмельного французского вина Гаральд намеревался опустошить уже в те минуты, когда отчетливо понимал: все, что ему позволено было природой выпить на этом шумном королевском пире, уже выпито. Но еще лучше понимал это сидевший рядом Гуннар Воитель. Получив знак от одной из придворных дам Сигрид, пышнотелой Весталии, он решительно перехватил руку юного принца:

— Что пить ты способен наравне с настоящими мужчинами — ты уже доказал, — произнес он, бесцеремонно отнимая у него бокал. — Но только запомни, что настоящий мужчина заявляет о себе не за пиршеским столом, а на поле битвы или в постели, тоже порой напоминающей поле битвы.

— А что, мы выступаем в поход против датчан? — с хмельной воинственностью уставился на него Гаральд. — Они идут на Сигтун? Я готов.

— В поход мы выступим утром.

— Против датчан?

• Предыдущая
• 32/96
• Следующая