Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/107
• Следующая

Вскоре Борю заметили, он перебрался в Москву и не потерялся – хотя там и без него хватало художников. Сейчас он пишет очень специфические картины и, согласно договору с агентом, не имеет права менять свой стиль.

Однако личная драма Стениной была связана не с Борей, а с Вадимом. Хотя без упоминаний о Боре здесь всё равно не обойтись.

После криков чайки Вера с Борей избегали друг друга, ни о каком продолжении не могло быть и речи. Боря стал больше работать, снял какой-то подвал под мастерскую – к нему приходили туда и друзья, и натурщики. Ещё год – и начал готовиться к выставке. Остальные трое живописцев на тот момент времени тратили все свои силы на то, чтобы завидовать Боре и Вадиму. Для творчества оставались такие ничтожные крохи, что их было проще не замечать. Сами отомрут.

И всё же компания держалась. Зависть нуждается в постоянном окормлении, она всё оправдывает и покрывает – прямо как любовь у апостола Павла. Девушки, вино, пепельницы, набитые окурками (одна из них – металлический сапог – до сих пор стоит у Веры Стениной перед глазами как живая)… Сегодня идём в подвал к Борьке или в мастерскую к Вадиму – лишь в этом был вопрос.

Однажды Вера привела с собой Юльку Калинину.

Чувствовала – нельзя этого делать! Вадим выделял Веру словно любимую краску, искал взглядом – едва только толпа вырастала на пороге. Он был скуповат на цвета, считал белёсость признаком породы и заявлял, что самые красивые женщины живут в Скандинавии. Вера была его типа, к тому же она освоила красную помаду и носила чёрный берет, – иногда даже не снимала его специально в мастерской, видела, как любуется ею Вадим. Она никогда в жизни не была такой хорошенькой, как в ту зиму.

Вот здесь и появилась практикантка Юлька с просьбой от редакции городской газеты. Срочно требовалось интервью с Вадимом – и Юлька нахвасталась на планёрке, что подружка-искусствовед обеспечит беседу в два счёта.

– Ну, я тебя очень прошу, Верка! – ныла Юлька. Пришлось согласиться, хотя мышь билась, как птица в клетке.

Вера сделала всё, что могла. Убедила Юльку не наряжаться, ни в коем случае не надевать короткую юбку. Именно в тот день попросила напрокат лучшую Юлькину кофточку и залила её чернилами.

Они встретились у мастерской.

– Юлька, ты помни на всякий случай, что это мои люди, – сказала Вера, прежде чем открыть дверь.

Дальше всё было предсказуемо и больно. Вадим с Юлькой долго курлыкали над диктофоном – пока не закончилась плёнка в кассете. Юлька перевернула кассету и снова включила запись. Гости один за другим уходили, у Бори в тот вечер, как назло, ждали модную художницу из Питера. Юлька, Вера и Вадим остались втроём. За окном зрели сумерки – сине-зелёные, как отцветающий синяк на бедре вчерашней натурщицы.

Вера просидела бы в мастерской хоть до самого утра, но Вадим вдруг обнял её за плечи и шепнул:

– У тебя очень красивая подруга.

Шёпот и тёплая рука на плече не подходили этим словам, и Вера не сразу осознала, что Юлька и Вадим смотрят на неё, как на муху, залетевшую в дом. Задача о трёх телах требовала срочного решения, поэтому Вера ушла, держась, точно старуха, рукой за стены. Распахнула дверь подъезда – ледяной ветер напал на неё, бросив в лицо горсть колючего снега.

Перед глазами расплывались утоптанные дорожки и почти нетронутые белые поля, где темнели неглубокие ромашки собачьих следов.

Летучая мышь вцепилась Вере в горло и не разрешала уходить – пока не погаснет свет в окне мастерской. Только тогда она побрела домой и долго рыдала в своей комнате – даже выгнулась в истерическую дугу и сама испугалась, какое это ей доставило удовольствие. Вера Неврастенина.

Плач её временами напоминал хохот, соседи стучали в стену, а мама сидела рядом и гладила Веру по плечу, которое всё ещё помнило другое касание.

Наутро Юлька не позвонила. Решила больше не общаться с Верой – так было честнее. Но уже через две недели после того, как вышло интервью в газете, Вадим обозвал Юльку дурой.

– Твоя подруга очень меня подставила, – с упрёком сказал он Вере. – Хоть бы показала вначале… Там столько ляпов!

Юлька на «дуру» обиделась – тем более что в газете все сказали, интервью отличное. Её даже отметили на летучке!

Вера не собиралась читать это интервью, не хотела даже думать о нём – но зачем-то пошла тем же вечером в мастерскую. Был вторник, запретный день, Вадим трудился над портретом: женщина сидит спиной к зрителю, любуется пейзажем. Отвернувшаяся Джоконда.

– Сними ты свой берет, жарко ведь, – сказал художник Вере. – Каждый раз думаю: почему она его не снимает?

Вера послушно стянула берет, почувствовав запах своих волос – так пахло от хомячка, который жил в детстве у Бакулиной. Ему бросали в аквариум грязную вату из ушей.

– Я пойду, – сказала Вера, но Вадим был слишком занят своей работой, чтобы ответить.

Впоследствии он стал по-настоящему знаменит, Вере часто попадаются статьи о нём и каталоги выставок. Отвернувшуюся Джоконду – «Вечер Юлии» – приобрели для частного собрания знаменитого коллекционера Дэвида А.

А Юлька пришла к Вере с повинной через месяц – и даже летучая мышь была рада её возвращению.

Тонечка Зотова, философ из детского сада, по-прежнему оставалась невидимой. А ведь эта девочка, лицо которой память так и не смогла проявить до конца – оно расплывалось и ускользало, как пейзаж Моне, – была до отказа набита ценными сведениями.

– Завидовать – нехорошо!

– Ногами болтать нельзя, а то у тебя мама умрёт!

– Не закатывай глаза, Верочная! Стукнут по голове, такой и останешься!

Тонечка твёрдо знала, что, если у человека выпала ресничка, нужно вначале спросить, из какого глаза, а потом – загадать желание. Трамвайный билет со счастливым номером – разжевать и проглотить, лавровый лист в тарелке с супом – это к письму, а если встать между воспитательницей и нянечкой (обе были милые Людмилы), то сбудется всё, что пожелаешь!

Интересно было бы встретиться с этой Тонечкой сейчас, мрачно думала Стенина, выкапывая из кучи выстиранного, но невыглаженного белья тёплые колготки. Интересно было бы узнать, сколько желаний сбылось в жизни у этой дуры.

В юности Вера носила тонюсенькие колготки, чёрные или бежевые, «телесные», как тогда говорили. Бакулинская сеструха объясняла, что телесные – элегантнее. Даже зимой Вера Стенина отважно щеголяла в капроне, хотя мама умоляла поддевать короткие тёплые штанишки. Поверх колготок, Веруня! Не видно будет! Вера сбегала вниз по лестнице – и от мамы, и от штанишек. Ноги мёрзли страшно, бёдра под капроном отливали красным и ещё долго потом согревались в тепле какой-нибудь мастерской или видеобара «Космос», где было модно вечерять в девяностые.

Однажды Вера с Копипастой выпивали в компании, и Юлька уронила на ногу пепел от сигареты. Прожгла дыру в колготках, а юбка была короткая, Копипаста других не носила. Зашивать капрон суровой ниткой никто бы не стал, и тогда одна женщина, уже возрастная, как сказала бы мама, вырвала у себя длинный волос, ловко всунула его в иглу и зашила колготки прямо на Юлькиной ноге. Шов был заметен, конечно, но это лучше, чем дыра. Такой тоненький чёрный червячок.

– Спасибо, обращайтесь, – сказала умелица и тут же ушла – из компании, из комнаты, из памяти, а вернулась только сейчас, когда Вера одевалась, чтобы ехать к Евгении.

Вместо того чтобы работать.

Стенина любила свою работу – потому что сама её выбрала. В программе старших классов у них была эстетика. Учительница с мягким именем Эмма Витальевна водила школьников на кинопоказы в «Автомобиль», Дворец культуры «Автомобилист», – его директор, милый тихий человек в берете (он его никогда не снимал, прямо как Вера в мастерской), показывал кино, даже если в зал пришли всего двое: юная Вера и огорчённая эстетической глухотой десятых классов Эмма Витальевна. Стенина, та ничуть не огорчалась: ей нравилось смотреть фильмы в пустом зале – никаких посторонних голов в кадре, никто не смеётся и не бегает в туалет. Сокуров, Феллини, «Анна Каренина» с немецкими титрами («Верочка, у Гарбо был сорок первый размер ноги», – жарко шептала Эмма Витальевна, и в этом шёпоте тоже была своя эстетика). Монах Кирилл в «Андрее Рублёве» сказал слова, которые Вера помнит до сих пор: «Завидовал я тебе, сам знаешь как. Так глодала меня зависть, это ж просто ужас. Всё во мне изнутри ядом каким-то подымалось».

• Предыдущая
• 6/107
• Следующая