Москва, 41 - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/135
• Следующая

И опять засомневался Федор Ксенофонтович: так ли все это?.. Да и слишком поздно послал это письмо Сталину профессор Романов – за несколько дней до начала войны… Зато сейчас есть возможность примерить суждения и оценки, содержащиеся в письме, ко всему тому невероятно сложному и кроваво-трагичному, что происходило в мире, особенно на советско-германском фронте…

В дверь палаты постучали, и тотчас она открылась. В дверях встал, прищелкнув каблуками и широко улыбаясь, Семен Микофин. Федор Ксенофонтович ахнул: он сразу заметил на Микофине генеральскую форму – большие с золотыми звездами угловатые петлицы на гимнастерке и красные лампасы на синих галифе.

– Разрешите представиться по случаю присвоения генеральского звания! – Глаза у Микофина светились довольством и озорством.

– Бог ты мой! Ослепнуть можно от такого великолепия! – воскликнул генерал Чумаков.

Семен Микофин своим аккуратным и обновленным видом напоминал двухцветный неподточенный карандаш. Даже заметно облысевший, выглядел он в генеральской форме как-то по-особому стройно, ладно, солидно и представительно, хотя улыбчивое, с глубокими морщинами у рта лицо его излучало прежнюю напускную строгость, за которой сквозила доброжелательность и доброта.

– Поздравляю, Семен! – Чумаков спустил ноги с кровати, не глядя нащупал ими тапочки и протянул Микофину руки для дружеских объятий.

– Федор, я к тебе по срочному и секретному делу, – прервал Микофин излияния радости Чумаковым. – Сейчас к тебе явится так называемый майор Птицын…

– Птицын?.. Знакомая фамилия.

– Ты передавал своей семье записку через него с фронта.

– А-а, помню! Был он у меня инструктором по подрывному делу, когда из окружения пробивались, – пояснил Федор Ксенофонтович.

– Был он у тебя немецким диверсантом! – огорошил Чумакова Микофин. Видя потрясенность Федора Ксенофонтовича, продолжил: – Шпиона ты приютил в своем штабе. Дал ему там респектабельно обжиться… – В голосе Микофина жестко просквозил упрек, а на лице со сдвинутыми бровями отразилось суровое неудовольствие. – Меня попросили предупредить тебя, прикрыть от случайности и… и, вообще, помочь закрепить бывшего графа на крючке наших контрразведчиков. За этим я и примчался, хотя своей работы по кадык.

– Они знают? – одеревеневшим голосом спросил генерал Чумаков, поняв, о сколь серьезном идет речь.

– Знают… Ты скажи мне, где ты выучился немецкому языку?

– В автобиографии я же писал: был в детстве батраком у немцев-колонистов на юге Запорожской области.

– Бестолково написал, – тревожно хмурился Микофин. – Все у контрразведчиков сбежалось сейчас вместе: признал тебя немецкий генерал Шернер, в твоем штабе свил гнездо абверовец, ты откуда-то знаешь немецкий…

– У тебя тоже есть сомнения? – Федор Ксенофонтович встал и одной рукой судорожно начал надевать на себя халат. – Ты в чем-то сомневаешься, Семен Филонович?..

– Я полагал, ты с Шернером в Испании познакомился…

– Да нет же! На киевских маневрах, когда он, тогда полковник чешской армии, ногу сломал. А меня временно приставили к Шернеру переводчиком.

– Вот как?! – заинтересованно удивился Микофин. – Я не знал этих подробностей. И вдруг встреча с ним на фронте?

– В плен он попал к нам…

– Ладно, доскажешь потом! – Микофин призывал генерала Чумакова к спокойствию. – Не надо одеваться! – И он, взяв у Федора Ксенофонтовича халат, кинул его на спинку кресла. – Сейчас постучится этот майор… Нам следует вести какой-то нейтральный разговор… Но чтоб не напугать его. – Микофин кинул взгляд на наручные часы: – Потом дежурный врач выдворит нас из палаты вместе с ним, а ты попроси меня, чтоб я подвез этого Птицына до Москвы… Он ведь добивается приема у полкового комиссара Лосика… Ну ты не знаешь… Кадровик из Главпуркка… Дальше – моя работа…

– Но как быть с подозрениями, павшими на меня? – Федор Ксенофонтович чувствовал в груди тошнотное теснение.

– С тобой – в норме. Пришлось показывать особистам личное дело, рассказать все то, что я знаю о твоей милости… Но тут, понимаешь, еще всплыли доносы на тебя этого Рукатова… Тоже пришлось наждаком пройтись по ним.

– Рукатов… – Чумаков горестно вздохнул. – Я убежден, что, если б подобные рукатовы не были уверены в нашей победе над фашистской Германией, они бы немедля бросились в объятия Гитлера… Рукатовым важно хоть на ступеньку подняться выше в своем воображении, а чья эта ступенька, что она значит – им наплевать.

– Верно мыслишь, Федор, – согласился Микофин. – Поднявшись даже на ступеньку выше в должности или в звании, иные вдруг начинают воображать, что предстали перед человечеством в новом обличье. Забывают, что разум, сердце, потребности у них те же… А пыжатся. Ну, верно, расширился круг обязанностей, ну, может, еще прав… И если при этом надо усиливать напряжение вещества за лобной костью, то не тщись расширить зад до границ кресла, которое тебе еще велико!..

В коридоре послышалось шарканье ног, и Микофин вдруг заволновался:

– Давай менять тему разговора! Ничем не выдай этому Птицыну своей осведомленности.

– Будь спокоен, – шепотом сказал Чумаков.

Но шум за дверью утих, а разговор двух друзей потерял прежнюю направленность.

– Что это у тебя? – спросил Микофин, указывая на лежавший на кровати поверх одеяла черновик письма покойного профессора Романова.

– Ты не читал?! – оживился Чумаков. – Интересно мыслит Нил Игнатович. Давай просвещу тебя!

Когда генерал Чумаков заканчивал читать письмо, дверь палаты без стука открылась, и уже по одному этому можно было догадаться, что вошел кто-то из медицинского персонала. Действительно, в проеме двери стояла в белом халате грудастая женщина с рыжими волосами, скупо выбивавшимися из-под белой косынки.

– Товарищ генерал, – обратилась она спокойно-милым голосом к Чумакову, – к вам еще один посетитель. Но… извините, через пять-шесть минут мертвый час, а потом процедуры. Так что на сегодня… извините.

Из-за ее спины выглядывал чуть растерянный «майор Птицын». Его взгляд как бы смотрел в пустоту, а крутой излом бровей будто выражал недоумение. Медсестра ушла, а «майор Птицын» все стоял в дверях, и Федор Ксенофонтович, заметив мешки под глазами на его продолговатом лице и подрагивание мягких ноздрей, угадал страх в сердце диверсанта, растерянность перед двумя генералами и поспешил ему на помощь:

• Предыдущая
• 72/135
• Следующая