Чародейка из страны бурь - Вербинина Валерия - Страница 40
- Предыдущая
- 40/54
- Следующая
Едва обосновавшись в доме на Анжуйской улице, Фредерик обследовал особняк сверху донизу и нашел множество любопытных вещей: печати и бланки для подделки документов, одежду на все случаи жизни, несколько наборов париков всех мастей и в соседнем шкафу – чемоданчик с гримом, которому позавидовала бы семидесятилетняя звезда «Комеди Франсез», играющая юную Джульетту. Также юноша обнаружил огнестрельное оружие в количестве, достаточном для взятия Елисейского дворца, множество книжек на самых различных языках, старинные казацкие сабли, персидские ковры и богемский хрусталь, а в подвале – ящики, в которых, судя по надписям, должно было храниться вино, но при этом лежало нечто совершенно иное. Однако куда больше всех этих соблазнительных предметов художника заинтересовали акварельные краски, на которые он случайно набрел в одной из нежилых комнат. Воодушевившись, Фредерик раздобыл бумагу и принялся за работу. В его набросках угадывались бретонские скалы, маяк, океан и очертания острова Дьявола, но больше всего в них было зарисовок, посвященных Амалии. Он изображал ее с разных точек, в разной одежде, с разным выражением лица и сделал пару хорошо проработанных акварельных портретов, но они его не устроили. По мысли Фредерика, такая исключительная женщина, как Амалия, конечно, заслужила только портрет, написанный по всем правилам, маслом на холсте, но как раз этого в особняке не было. И юноша решил, что не будет большой беды, если он на пару часов покинет особняк, чтобы приобрести масляные краски и холст подходящей величины.
Однажды днем, когда Амалия отдыхала в своей комнате, Фредерик нацепил парик, разом превратившись в жгучего брюнета, выбрал из вороха одежды поношенный, но чистый костюм, чтобы походить на бедного художника, и отправился в лавку на Монмартре, в которой бывал и раньше, но редко, так что его там не знали в лицо. Прежде чем войти, он какое-то время ходил по тротуару напротив и ждал, пока хозяин (сам художник-любитель) обслужит находившихся в лавке посетителей, и они уйдут.
Фредерик купил краски, несколько холстов (с запасом, а то вдруг портрет получится не сразу) и еще кое-какие мелочи, которые были ему нужны для работы. Он как раз расплатился и забирал свои покупки, когда зазвенел колокольчик над входной дверью и в лавку вошел еще один человек. Повернувшись, художник оказался с ним лицом к лицу.
– Фредерик? – вырвалось у вошедшего.
Перед юношей стоял высокий тучный старик с копной совершенно седых волос, которые некоторые, чтобы польстить ему, называли львиной гривой. В молодости он был рыж, дерзок, разбивал сердца и, как художник, однажды удостоился похвалы самого Делакруа, а в зрелые годы стал сед, скучен и знаменит тем, что пачками писал льстивые приторные портреты сильных мира сего. Это был Лоран Бреваль, у которого Варен когда-то учился живописи и который, конечно, узнал бы своего ученика в любом гриме.
Чувствуя, как у него холодеет лицо от ужаса, Фредерик пробормотал: «Вы ошиблись, мсье» – и почти бегом выскочил на улицу. Оглянувшись, он увидел, что Бреваль выбежал из лавки, но последовать за ним не решился и лишь с видом крайнего изумления смотрел ему вслед.
«Господи боже мой! Надо же было ему прийти в лавку именно тогда, когда я покупал там краски…»
Он завернул за угол и внезапно почувствовал, что встреча с Бревалем была только началом, опасность по-прежнему витает в воздухе, и мало того – она идет за ним по пятам. Даже не оглядываясь, художник понял: за ним следят.
Фредерик побежал – переулками, которые знал как свои пять пальцев, петляя как заяц и запутывая следы. Пару раз он уловил позади силуэт кого-то в сером костюме и шляпе, неприметного, как стена, и упорного, как рок. Но, спустившись с Монмартра и смешавшись с толпой, Фредерик перевел дух и понял, что его преследователь отстал.
Наверное, никогда еще человек так не радовался виду дома, в котором живет, как обрадовался Фредерик старому особняку на Анжуйской улице. Юноша двинулся к черному ходу, на ходу нащупывая в кармане ключ, а левой рукой прижимая к себе покупки, – и тут между лопаток ему уткнулось дуло револьвера.
– Стой на месте, Варен. – сказал Антуан. – И вытащи руку из кармана.
Желваки на скулах полицейского ходили ходуном, губы сжались в тонкую полоску. Чувствуя страшную опустошенность, Фредерик медленно вытащил из кармана руку, в которой сжимал ключ.
Но уже в следующее мгновение он прянул в сторону, извернувшись всем телом, и взмахнул ключом, пытаясь угодить им инспектору в глаз. Антуан выстрелил, однако пуля только чиркнула Фредерика по щеке, раззадорив его еще больше. Враги схватились: бросив ключ и покупки, художник стал выкручивать руку инспектора, в которой тот держал револьвер. Три выстрела прогремели друг за другом, и все пули ушли в стену. Инспектор брыкался, как лошадь, и знал чрезвычайно болезненные приемы, но художник, как оказалось, тоже был не лыком шит и бил ниже пояса, не задумываясь. Антуан не удержался на ногах, и враги покатились по земле, норовя половчее вцепиться друг другу в горло. Однако, хотя Фредерик был моложе и выше ростом, на стороне инспектора были опыт и яростное желание схватить преступника, к которому у Антуана вдобавок имелись личные счеты. Придавив противника к земле, Молине ударил его ребром ладони по шее, так что Фредерик почти потерял сознание. Из последних сил он сделал попытку вырваться, но тут дверь особняка распахнулась настежь, и из нее к дерущимся метнулась тень в платье цвета бирюзы. Еще через мгновение предмет, который она держала в руках, пришел – если прибегнуть к сухому языку полицейского протокола – в соприкосновение с головой инспектора, который в результате данного взаимодействия провалился в небытие.
Когда Антуан пришел в себя, он ощутил во рту вкус крови и понял, что губа разбита, но зубы, кажется, целы. Голову жутко ломило от удара, и вдобавок скула надсадно ныла – Фредерик успел-таки от души приложиться по ней кулаком.
Едва вспомнив о человеке, которого он выслеживал, Антуан подскочил на месте – и почти сразу же обнаружил, что может сделать это только фигурально, потому что в буквальном смысле у него ничего бы не получилось. Он был усажен на кресло в какой-то комнате и чрезвычайно тщательно прикручен к нему толстенной веревкой.
«Черт! Что этот гаденыш будет со мной делать – резать на куски?»
Антуан завертел головой, пытаясь определить, где именно находится его враг, но в комнате никого не было, и лишь покрытые пылью и грязью покупки, лежащие на столе возле массивного серебряного кофейника, свидетельствовали о том, что Фредерик Варен все-таки одержал над инспектором верх.
Но тут в дверях зашелестело шелковое платье. Антуан поднял глаза – и остолбенел.
– Добрый день, инспектор, – прожурчала Рене своим очаровательным мелодичным голосом. – Полагаю, холодный компресс вам не повредит.
После чего она подошла к Антуану и заботливо приложила к его голове полотенце, смоченное в холодной воде.
– Так он вас похитил? – пробормотал инспектор, глядя на молодую женщину и не веря своим глазам.
– Никто никого не похищал, господин Молине, – веско отозвалась его собеседница. – Кстати, насчет вас я в некотором роде была права. Вы не чайник, а кофейник. Во всяком случае, именно кофейник помог мне вас усмирить, пока вы всех тут не поубивали.
Ее глаза сверкали золотом, в голосе звенела жалящая ирония – она и держала себя иначе, чем Рене, и выражалась в иной манере, и эта метаморфоза сбивала Антуана с толку. Он никак не мог понять, с кем именно он имеет дело.
– Как вас зовут? – прошептал он наконец.
– Ну, допустим, Рене Фализ.
– Рене Фализ не существует, – задиристо отозвался Антуан, чувствуя себя в своей стихии. – Я навел справки.
– Вот как? Что еще вам удалось узнать?
– Что никакого Эжена Фализа, рантье из Парижа, тоже нет в природе.
– Ну, сейчас это вдвойне верно, – небрежно уронила Амалия, не переставая изучать своего собеседника. – В определенных кругах он был известен под кличкой Щеголь. Настоящая его фамилия, насколько я знаю, Сотэ. Искать его досье в полицейских архивах бессмысленно – он был не из тех, кто попадается.
- Предыдущая
- 40/54
- Следующая
