Повелитель мух (перевод В. Тельникова) - Голдинг Уильям - Страница 17

• Предыдущая
• 17/39
• Следующая

— Может, он о привидениях говорил?

В секундной тишине прозвучал чей-то приглушенный голос:

— Зверь этот, наверное, и есть привидение…

— Да хватит вам без очереди говорить, — сказал Ральф. — Потому что если не соблюдать правила, так это уже и не собрание будет, а так… — Он остановился. От его плана ничего не осталось. — Что же вам теперь я могу сказать? Зря я созвал собрание так поздно. Придется проголосовать, есть они или нет, привидения, и разойдемся по хижинам, потому что все мы устали. Постой… — это ты, Джек?.. — погоди. Я скажу сразу: я в привидения не верю. Ну, я думаю, что не верю. Но думать о них мне неприятно. Во всяком случае, сейчас, ночью. Но ведь мы хотели разобраться что к чему. — Он поднял рог и на секунду задумался, как лучше сформулировать вопрос. — Кто считает, что привидения есть?

Несколько минут стояла тишина, и никто не шевелился. Ральф снова вперился в темноту и разглядел поднятые руки.

— Ясно, — сказал он ровным голосом.

Мир, понятный мир, послушный законам, распался. Когда-то все в нем было на своих местах, а теперь… да еще корабль ушел.

— Я не голосовал за привидения! — Хрюшка рывком обернулся к собранию. — Запомните все, все вы! — Было слышно, как он топнул ногой. — Мы кто? Люди? Или звери? Или дикари? Да что о нас подумают взрослые!

Перед ним выросла грозная тень.

— Заткнись ты, шматок жира!

Они сцепились, и мерцающая раковина задергалась вверх и вниз. Ральф вскочил.

— Джек! Джек! Рог не у тебя! Дай ему сказать!

Из темноты выплыло лицо Джека.

— И ты заткнись. Ты-то кто такой! Кто? Сидит и другим указывает! Охотиться ты не умеешь… петь не умеешь…

— Я вождь. Меня выбрали.

— Подумаешь, выбрали — ну и что? Распоряжаешься, а что ты понимаешь…

— Рог у Хрюшки.

— Давай-давай, заступайся за него, ты всегда за него…

— Джек!

— Джек! Джек! — злобным голосом передразнил его Джек.

— А законы?! — закричал Ральф. — Ты нарушаешь законы!

— Плевать я на них хотел!

— Не плюй, потому что законы — единственное, что у нас есть.

— На кой черт нам эти законы! — кричал ему в лицо Джек. — Мы сильные… мы охотники! Если зверь этот есть, мы его выследим! Окружим и будем бить, бить, бить!

Он издал дикий вопль и спрыгнул на бледный песок. На платформе послышались крики, визг, взволнованный хохот, топот бегущих ног. Всех как ветром сдуло, и они, растягиваясь, уже бежали от пальм к воде и дальше, по пляжу, туда, где их поглощал мрак. Ральф щекой почувствовал холодное прикосновение раковины и взял ее из рук Хрюшки.

— Что будут говорить взрослые! — снова крикнул Хрюшка. — Нет, ты только посмотри на них!

С пляжа доносились крики и улюлюканье охотников, визг, вой, истеричный хохот и вопли неподдельного ужаса.

— Ральф, труби в рог.

Хрюшка стоял так близко, что Ральф видел, как поблескивало единственное стеклышко очков.

— Костер… Неужели они не понимают?

Рисунки С. ПРУСОВА

— Сейчас нужно быть твердым, Ральф. Заставь их делать то, что считаешь нужным.

В голосе Ральфа была осторожность ученика, доказывающего теорему.

— Если я протрублю в рог и они не вернутся, тогда все пропало. Мы не сможем поддерживать костер. Мы превратимся в зверей. Нас никогда не спасут.

— А если не протрубить в рог, мы все равно скоро превратимся в зверей. Я не вижу, что они там вытворяют, но зато я хорошо слышу.

Ральф поднес рог к губам и… опустил его.

— Вот в чем дело, Хрюшка, — есть привидения или нет? И зверь этот есть или нет?

— Конечно, нет.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что тогда ничего бы не было. Ни домов, ни улиц, ни телевизоров… В жизни не было бы смысла.

Пляшущая и поющая толпа, кружась, продвигалась все дальше по пляжу, пока крики и пение не превратились в ритмичный бессловесный гул.

— А если этого смысла и нет? Ну, хотя бы здесь, на острове. Что, если они следят за нами и ждут?

Ральф вздрогнул и так резко подался к Хрюшке, что они столкнулись, напугав друг друга.

— Не смей так говорить! Мало нам неприятностей, что ли! И без того хватает. Если еще и привидения есть…

— Нужно мне отказаться… хватит с меня быть вождем. Ты только послушай их!

— Господи! Да ни за что, Ральф! — Хрюшка схватил его за руку. — Если вождем станет Джек, все только и будут, что охотиться, а о костре и не вспомнят. Мы здесь так и умрем. — Его голос вдруг сорвался на визг: — Кто там сидит?

— Это я, Саймон.

— А-а, что толку от нас! — сказал Ральф. — Как от трех слепых мышей. Я откажусь.

— Если ты откажешься, — испуганно прошептал Хрюшка, — что тогда со мной будет?

— Ничего не будет.

— Он ненавидит меня. А за что — не знаю. И если он сможет делать, что захочет… да, тебе-то что, он тебя уважает. А случись чего — ты и отлупишь его.

— Да и ты только что с ним во как дрался!

— У меня рог был, — просто ответил Хрюшка. — Я имел право говорить.

В темноте пошевелился Саймон.

— Оставайся вождем, Ральф.

— Ты-то уж моячал бы, умник! Почему ты не сказал, что нет никакого зверя?

— Боюсь я Джека, — продолжал Хрюшка, — вот поэтому я его насквозь вижу. Всегда так: боишься кого-нибудь, ненавидишь, а выкинуть из головы не можешь… это как астма… дышать нечем. И вот что я тебе скажу, Ральф. Он тебя тоже ненавидит.

— Меня? Это за что же?

— Не знаю. Ты опозорил его с костром, и потом ты вождь, а он нет.

— Но он — это он, Джек Мерридью!

— Я много болел, в постели лежал, все думал… Я разбираюсь в людях. Себя я тоже знаю. И его. Тебе он ничего не может сделать, но, если ты уйдешь с дороги, он разделается с тем, кто был рядом с тобой. Со мной, значит.

— Хрюшка прав, Ральф. Либо ты, либо Джек. Оставайся вождем.

— Все мы плывем по течению — вот что, и дела наши все хуже и хуже. Дома-то всегда был кто-нибудь взрослый. Пожалуйста, сэр, будьте так любезны, мисс, — и получил ответ. А здесь?!

— Была бы здесь моя тетушка…

— Был бы мой отец… Да что об этом говорить!

— Нужно, чтобы костер горел. Дикарский танец кончился, и охотники побрели к хижинам.

— Взрослые во всем разбираются, — сказал Хрюшка. — И темнота им нипочем. Они бы собрались, пили бы чай и обсуждали, что да как. И дела бы у них пошли как надо…

— Они бы не подожгли остров. И не бросили бы костер.

— Они бы построили корабль…

Стоя в темноте, три мальчика безуспешно пытались выразить словами величие взрослых.

— Они бы не ссорились…

— Не разбили бы мои очки…

— Не стали бы выдумывать зверей…

— Эх, если бы они могли с нами связаться! — воскликнул Ральф в отчаянии. — Прислали бы нам что-нибудь… знак какой или еще что…

Из темноты, откуда-то снизу, послышалось тоненькое завывание, и, обомлев, они прижались друг к другу. Завывание это, такое далекое и неземное, стало громче, затем превратилось в нечленораздельное бормотание. Лежа в высокой траве, Персиваль Уимис Мэдисон, Харкорт Сент-Энтони, дом викария, испытывал во сне муки ужаса, и магия заученного адреса ничем не могла ему помочь.

В темноте светили только звезды. Когда мальчики поняли, кто завывал привидением и Персиваль успокоился, Ральф и Саймон неловко подняли его с земли и отнесли в одну из хижин. Хрюшка, несмотря на свои смелые заявления, крутился рядом, и все трое пошли к соседней хижине вместе. Они шумно ворочались на сухих листьях, тревожно поглядывая на обращенный к лагуне лаз, который, казалось, был завешан звездным пологом. Время от времени вскрикивали малыши, а как-то раз в темноте заговорил кто-то из больших. Наконец и эти трое уснули.

Из-за горизонта выглянул серп луны — такой тонкий, что его света, даже когда он весь уселся на воду, едва хватило на то, чтобы вырвать из темноты узенькую дорожку; в небе зажглись новые огоньки: они быстро перемещались, мигали и вдруг пропадали, но с высоты в десять миль, где шел бой, до земли не доносилось ни звука. И все же мир взрослых послал свой знак, хотя дети не могли прочесть его: они спали. Темноту озарила яркая вспышка, и по всему небу сверху вниз протянулась огненная спираль, затем снова стало темно и зажглись звезды. Над островом появилась какая-то крапинка — человеческая фигурка под быстро опускавшимся парашютом, фигурка с безвольно обвисшими руками и ногами. Переменные ветры разных высот мотали ее в воздухе и сносили каждый в свою сторону. Но в трех милях над землей устойчивый ветер подхватил ее и потащил по огромной дуге через все небо и вниз, над рифом и лагуной, прямо к горе. Фигура, как мешок, упала на склон, покрытый голубыми цветами, но и здесь, на этой высоте, тоже дул ветер, и парашют захлопал, расправился и продолжил свой путь уже по земле. Следом за ним вверх по склону волочилась фигура. Ярд за ярдом, рывок за рывком ветер проволок ее по лужайке с голубыми цветами, по уступам и красным камням, втащил на вершину и оставил там лежать среди расщепленных скал. На вершине ветер дул порывами; стропы парашюта перепутались, обмотали камни, и фигура села; ее голова в шлеме свесилась между колен, подтянутых перепутанными стропами. Когда налетал порыв ветра, стропы затягивались, и тело выпрямлялось, а голова вскидывалась так, словно парашютист вглядывался куда-то через кромку скал. И всякий раз, когда ветер падал, стропы ослабевали, и фигура наклонялась вперед, свесив голову между колен. В вышине звезды совершали свое движение по небу, а внизу, на вершине горы, фигура кланялась, выпрямлялась и снова кланялась.

• Предыдущая
• 17/39
• Следующая