Собрание произведений в одном томе - Жванецкий Михаил Михайлович - Страница 74

• Предыдущая
• 74/178
• Следующая

Молчаливые – верно. Глаза возбужденно не блестят – верно. Зубы в улыбке редко показываем – возможно… Пальчиком никого не тронем ласково – точно. Веселое милое пожилое лицо часто попадаться на улице перестало. Все верно на сейчас, все правильно на эту минуту. Ибо все внутри под покровом личины. Наконец воспитали в себе сдержанность. Как она к нам из Англии – неизвестно, но перешла.

Инфаркты были реже раньше, сейчас стали чаще намного от сдержанности. Где хохочут отчаянно, в зале сидит один из министерства. Лопается внутри, все понимают – наружу ни струйкой не прорвется, не выдает себя. Затаился бельчонок, замонотонил себя под пейзаж. Интересный феномен.

Так же точно: пьян широко внутри, то есть любой нормальный упал бы давно раньше, слюной бы весь путь обозначил – этот снаружи недвижим, и, если слова из него не выдавишь, ощущение вековой твердости и надежности, возникнув, вдруг не пропадет.

И он на пути к инфаркту от сдержанности, ибо алкоголь сердце выдерживает. Сердце не выдерживает преодоления алкоголя, как и преодоления юмора, преодоления разума, чтоб утром к людям выйти и обратиться.

Если б не такой немного неожиданный исход, может, наружная неподвижность внутрь пошла – ан нет. Внутри смеемся, любим, все правильно оцениваем, хоть на вид замкнутые, как кастрюли, где что-то кипит. И врачи сейчас правильно лечат следствие, ибо причину должен лечить горисполком, чем он и занимается, очень интенсивно понимая.

Кто так дружить, как мы, начал не так давно? Всю работу дружить отчаянно стали, все, что по закону положено, по дружбе получаем. Не на друга и надеяться нечего. И не сделает, и не потребуешь, если не дружишь до одурения с незнакомым толстым человеком, если не наглотаешься его испорченного выдоха, не нацелуешься с ним взасос и не привыкнешь попадать своим слабым ртом в его сильный мужской, разгребая бороду и ища там после обеда. Если б каждый из нас по работе столько женщин перецеловал в поисках запчасти для государственного комбайна, снаружи выглядело бы всенародным развратом и большим государственным гуляньем.

А все еще слышны выкрики шепотом: «Неинтересно мне, мама, мнения моего никто не спрашивает». И правильно не спрашивает, дают тебе его менять внутри три раза в день без риска быть освистанным публикой. Есть места, где всегда спрашивают, но тремя слоями выше, откуда ситуация видна глобально, а не отсюда, где небо кажется точкой. Вот и стимул для карьеры. Вот и ползи вверх по скользкой вертикали, тебя смывают, ты ползи, тяни кверху хоботок инициативы, благодари за помои, убеди упорством. Только пусть помнят те, кто встретит наверху: качества, необходимые для пробивания карьеры, противоположны качествам для удержания ее. Здесь, внизу, – здравоохранение, там – экономика. Вот тебе и «неинтересно живем». Вот тебе и «скучно мне, мама».

Наша жизнь очень требует своего внутреннего наблюдателя, терпеливого не по годам. Да, все так: и ландшафт ровный, и дали пустынные, а придет умный человек, раскопает, разбередит, глядь – там глаз блеснул, здесь хвост исчез. Есть жизнь, есть!

После раннего обнаружения отсутствия способностей к арифметике, истории, танцам при наличии желания выбиться – большая жизненная активность, некоторая сообразительность; при выявлении слабых сторон в человеке – ухватка этой слабости и длительное использование ее, как то: прорыв без очереди к кассе, пользуясь естественным замешательством нормальных людей, громкая насмешливость над женщиной, публичный рассказ о своей и чужой интимности.

Бесконечные выдавания себя за кого-то, победы над сверстниками в области бестактности, крикливости и стремительного нахальства.

Запас свежих анекдотов.

Раскавычивание чужих острот и мыслей.

Безмятежная тяга в свою постель любой жены.

Быстрое достижение результата в карьере, ибо конкуренция слабая. Талант на такую работу не идет.

И напрасно. Это огромная ошибка – со стороны смотреть на борьбу чиновников и ждать, что там откуда-то появится интеллигентный человек.

Отсюда бесконечные пьянства с такими же.

Грубый рот.

Никакого интима, все громко, чтоб задавить сразу.

Разлюбившая жена.

Ученая степень в конце жизни вместо начала.

Вечные стремления за границу хоть на день, на два.

Дети должны быть там, на любой работе. Хоть горничной в каюте. И вроде все есть, с точки зрения соучастников, – ничего нет из того, за что будут вспоминать дети.

И в самом сосредоточенном состоянии, обложившись справочниками всего мира, готовясь год и будучи уже месяц трезвым, не выскажет и десятой доли тех мыслей и таким языком, как скажет Битов, готовясь отойти ко сну.

Отсюда и окончание такое же серое, как и начало.

Ничего-ничего, так и научимся. Распарывая, поймем, как сшито. Взрывая, разберемся, как строили. Обвиняя и видя на лице ужас, представим это лицо счастливым – это же одно и то же лицо.

Я так привык сам с собой разговаривать: просто приятно поговорить с умным человеком. Но сейчас уже не с кем говорить.

Чтобы оба были в дураках – такого еще не бывало.

Женщину легче поменять, чем понять.

Закон нашей жизни:

не привыкнешь – подохнешь!

не подохнешь – привыкнешь!

Ограбили страну до состояния социализма.

Птицы в Москве летают в подземных переходах между ногами.

Это разве птицы?

Воробьи налетают на тарелку, пока несешь к столу, облепляют, как мухи, топчутся в борще…

Что же такое?

Совсем, что ли, мы сгрудились на пятачке?

Птицы у мух хлеб отбивают.

Люди у кошек воруют колбасу…

Смотри, как мы мешаем друг другу.

Надо, чтоб в стране какая-то одна нация осталась.

Он добавил картошки, посолил и поставил аквариум на огонь.

И какая-то такая с детства боязнь огорчить окружающих. Двадцать километров пешком, чтобы не спрашивать. Огромные попытки самолечения, чтоб не вызывать. Громкий храп, чтоб не свидетельствовать.

Обидно огорчать стольких людей чем попало, самой жизнью своей. Близких – мы уже как-то привыкли. Это обычно… Вернее… Хотя… тоже… Но все-таки нет. А вот дальних, то есть совершенно незнакомых, за что? Он же ни в чем. Вернее… Хотя, может… Так сомневаешься – рассказывать, не рассказывать. Тут… вряд ли что исправишь… Я и не для того, чтобы исправить… но душу облегчить себе… вернее… да, себе.

Сейчас каждый рвется высказаться и слушать некому. Встречаются двое, перебивая друг друга, вываливают и расходятся как бы облегченные. Слушать все это внимательно невозможно… А может… не стоит… хотя… чтобы облегчить, надо выслушать. А я не могу просто слушать… я вхожу в его положение… А выбраться оттуда… А он уже ушел…

Почему слушающий засыпает, а говорящий нет? Примеры мелкие, но для меня это жизнь.

Бог меня не наградил интересной работой. Вообще никакой… то есть хожу туда… страшнее нет, чем ничего не делать. Я понимаю, чтоб мы не хулиганили на улице, нас надо где-то держать, и вот это назвали КБ, и мы притворяемся конструкторами, бухгалтерами, а один притворяется заведующим, и даже, если появилась работа, мы загораемся, наваливаемся, придумываем, и это никому не нужно. Еще раз навалились, придумали – опять никому не нужно.

В колхоз поехали. Помидоры с криком, скандалом собрали – до сих пор лежат. Когда результат не нужен, трудно процесс сделать захватывающим, и люди меняются. Невозможно поймать чьи-либо глаза. Недовольный зарплатой не может поднять глаз. За что ему увеличивать? Он же сам придумал причину. Стыда уже нет, и нет достоинства, и начальник решительный, деловой, и ему рассказать нечего, кроме заграничной поездки.

• Предыдущая
• 74/178
• Следующая