Чары колдуньи - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 68
- Предыдущая
- 68/88
- Следующая
И она поначалу его не узнала. Впервые приподняв голову и заметив рядом какого-то мужчину, она только зажмурилась, вцепилась в растрепанные косы и бросила Елини:
— Кто это здесь? Зачем, я же неприбрана! В волосах как мыши гнездо навили!
— Ступай, обожди пока!
И воеводша выпроводила Вольгу, а сама принялась умывать и причесывать молодую женщину. Вдове полагалось обрезать косы, но Елинь отсоветовала это делать, чтобы не лишить защиты себя и младенца: в волосах сила женщины, а Дивляна после родов еще слишком недалеко отошла от края бездны.
У самой старухи на лбу под повоем образовался большой кровоподтек от удара глиняным горшком, но она держалась бодро и успевала везде: ходила за Дивляной, присматривала за детьми, не забывала и Ведицу в Коростене. Та сидела со свекровью и невесткой возле обмытого и одетого тела Доброгнева — единственного из троих дорогих им погибших, которого они имели возможность предать огню по обычаю, — и вид имела совершенно потерянный. Она была в прошлом сестрой полянского князя, но лишилась брата, и в его владениях водворился чужак. Она была невесткой деревлянского князя, но утратила и мужа, и свекра, и даже деверя, и их земли тоже попали во власть чужака. Пока никто в Коростене даже не думал, как жить дальше, — что думать, если они целиком в руках кривичей? Наряду с восьмилетним Володько Доброгневовичем нерожденный ребенок Ведицы теперь оставался единственной надеждой деревлян на возрождение княжеского рода. Но страшно было думать, как долго ждать, пока эти двое детей вырастут и сумеют позаботиться о родной земле!
Когда Вольга появился в избе во второй раз, Дивляна его узнала. Голова еще болела и кружилась при попытке встать, но она уже сидела, держа на руках спящего Некшиню и словно заслоняясь ребенком от призрака былого.
— Дивляна… искорка моя… — Когда Вольга встретил ее взгляд, у него сердце перевернулось — все-таки это была она, и эти глаза вновь унесли его в прошлое. — Наконец-то вижу тебя… Это я! Ты меня узнаешь?
Он даже испугался, что от падения со стены у нее отшибло память: уж больно неприветливо она смотрела на него, не проявляя никакой радости от встречи.
— Узнаю, — шепнула она, так что он едва разобрал. — Как ты здесь оказался? Зачем?
— Я за тобой пришел! — Для Вольги это было настолько очевидно, что не нуждалось в разъяснениях. — Как услышал, что ты у деревлянских князей, так и… Я думал сразу за тобой идти, да Одд меня удержал. Хотел, чтобы мы их там разбили, под Киевом. А как разбили, так я за тобой, за ними шел, следу не дал остыть. Так тревожился, как бы эти змеи не сделали с тобой чего… — Он потер лицо ладонью, с ужасом вспоминая свои чувства во время той дороги. Ведь убегавший от него с остатками войска Доброгнев знал, как дорога князю Волегостю Дивляна, находившаяся в его руках.
— Нет… А в Киев ты зачем пришел?
— Да за тобой же! — повторил Вольга. Все-таки у нее немного не то с головой! — Вот и кольцо твое у меня!
Он протянул руку, показывая кольцо, свитое из толстой золотой проволоки. Когда-то в неведомые времена его поднесли в дар халогаландской богине Торгерд, потом похитили оттуда, а позже Одд Хельги, вернув награбленное Иггвальдом Кабаном, подарил по кольцу Дивляне и ее сестре Яромиле в благодарность за помощь. А она почти сразу передала свое кольцо Вольге — «в задаточек» перед сватовством, которое они оба считали решенным делом.
— Ты… нарочно шел за мной? — Дивляна тоже потерла лоб, но прикоснуться было больно из-за синяков. Казалось, на ней не осталось живого места после того, как они с Незваной прокатились по камням, и чудо, что кости остались целы. — Из Плескова?
— Ну да!
— Но как же ты решился?
Вольга ответил не сразу. Сидя напротив, он держал между колен свою богатую шапку и помахивал ею, глядя в лицо Дивляны. Его не оставляло чувство, будто его обманули. Все шло не так. Это была Дивляна, но… какая-то другая, не его. Она словно не узнавала его — как душа умершего, испившая из Забыть-реки. Он чувствовал себя точно в нелепом сне, где весь мир вывихнут. Это не та Дивляна, которую он помнил и которая клялась всю жизнь любить его одного. Где те клятвы? Она не просто не радуется тому, что он пришел за ней. Она, кажется, вообще не понимает, зачем он отправился в этот поход. В такую даль. На край света. Как тот молодец в кощуне, у которого орел унес сестру на небо.
Дивляна тоже смотрела на Вольгу, будто пыталась понять, что он за человек. У нее не укладывалось в голове, что этот образ из глубин памяти переместился снова в Явь. Да, это он — возмужал, похорошел, даже подрос немного, раздался в плечах, отпустил небольшую темно-русую бородку, которая так красиво подчеркивает и оттеняет открытые правильные мужественные черты лица. В левом ухе золотая серьга с маленьким красным самоцветом, кажется, лалом, раньше ее не было. Те же яркие глаза, те же густые брови, которыми она так любовалась, те же сильные руки… Но почему-то она не могла принять его в свое сердце, как раньше. Наоборот, при виде него ей хотелось плакать.
— А я кольцо твое берег, — тихо проговорил Вольга, будто угадав ее мысли. — Никакой другой жены себе не хотел, все о тебе думал. Сперва ждал, что пройдет, а оно не проходило. Год, два…
— Но ты ведь женат на Велеське. Я знаю.
— Я не женат на Велеське.
— Но я знаю! Велем рассказывал, как вас обручили.
— Обручили. Но я только ради чести согласился, а брать ее не хотел. Как видел ее, так тебя вспоминал, и будто ножом по сердцу. А потом понял: не верну тебя — не будет мне счастья. Боги наши клятвы тогда услышали, теперь и захочешь — назад не возьмешь.
— Но ты женишься на ней!
— Нет. Она уже замужем, и не за мной.
— А за кем?
Дивляну поразила мысль, что она, оказывается, вовсе не знает, как решилась судьба ее младшей сестры, которую она к тому же почитала наследницей своего несложившегося счастья.
— За варягом молодым. Стейном сыном Вестима… Нет, Вестим ему не отец, сестрич он его, все путаю. Ну, неважно. И в Изборске они теперь живут. Да и чуры с ними! — Вольга вдруг потерял терпение. — Я тебя хочу за себя взять! Я и с Ольгом потому пошел, как он меня на Киев позвал. Вот, думаю, сами боги мне товарища посылают, значит, хотят мне тебя вернуть. А ты… — Он опустил глаза, снова взглянул на нее и наконец выговорил: — А ты вроде и не рада?
Дивляна в недоумении смотрела на него, не веря, что он действительно не понимает. А потом прижала руку ко рту, будто ловя рвущиеся наружу рыдания: голова резко заболела, и она постаралась сдержать слезы, расслабиться.
— Как же я могу… — едва выговорила она, — могу… радоваться… Ты… ты хоть понимаешь, что вы наделали? Что ты наделал? Что теперь с Киевом? Жив ли там хоть кто-нибудь? Вы мой город разорили, мое племя погубили!
— Твое племя?
— Мое! Я четыре года здесь жила, старалась родной им стать… и стала! Это мое племя, мои люди, они меня и княгиней, и матерью своей звали, и я старалась быть им матерью! Я им хлеб растила чуть ли не из себя, чуть ли не себя в жертвы богам приносила, потому что от Аскольда не дождаться было помощи! А вы пришли, будто Змей Горыныч прилетел, — и что есть людей, те мертвы лежат!
— Да не лежат мертвы! — закричал Вольга, вскакивая, чтобы ее остановить. — Только Аскольда и убили одного. Ну, из дружины еще каких-то… А Киев без боя сдался и Ольга князем признал. Стоит твой Киев, никуда не делся.
— Но Аскольда вы убили…
— А тебе жалко? — ядовито уточнил Вольга. — По мужу любимому плачем исходишь?
Дивляна только посмотрела на него, и ему, несмотря на ревнивую досаду, стало немного стыдно. Ведь любить мужа было ее долгом. Хорош он или плох, но это муж, которому вручил ее род, судьба жены, отец ее детей…
— Ты детей моих сиротами безродными оставил, — тихо сказала Дивляна, и по ее голосу было ясно, что этой вины она не простила бы никому.
— Это не я! Это Ольг!
— Без тебя он не решился бы. Ты ему помог загубить моего мужа и детей моих оставить без куска хлеба. Кто они теперь? Где их наследство? Моему сыну даже имени дать некому. Кем он вырастет? Зачала я его как князя будущего, а родила как сироту горькую, мышененочка в скирде! Ни рода у него больше нет, ни наследства, чужак на столе отца и деда его сел. Кто дочь мою замуж возьмет? Откуда я ей приданое дам? Да и самой мне теперь где голову приклонить? Все у нас было — а теперь ничего нет, ничего! Сама я чудом жива осталась, чуть не зарезали меня Марене — тоже из-за тебя! И ты спрашиваешь, рада ли я?
- Предыдущая
- 68/88
- Следующая
