Икс-металл - Крафт Роберт Эмиль - Страница 16
- Предыдущая
- 16/28
- Следующая
«Кази» по большей части произносилось по отношению к молодым людям. Два человека, возраст которых, на мой взгляд, определялся приблизительно в сорок два-сорок три года, услышали смертный приговор. Один из них отнесся к смертному приговору совершенно пассивно, но второй — громко зарыдал, потом истерически захохотал. И, глядя на его лицо, я понял, что он сошел с ума от страха. Его утащили жрецы. Затем прозвучало имя:
— Малек!
Это был вызов статного молодого воина, нашего знакомого.
Он твердым, ровным шагом приблизился к трону Санниаси и остановился, не преклоняя колени перед первосвященником.
Я ожидал, что жрец, игравший роль прокурора, объявит вину Малека, но жрец молчал, и молчал сам Малек.
Потом опять открылись уста Санниаси и прозвучало роковое «макази», слово, осуждающее воина на смерть.
Малек поклонился Санниаси и тем же ровным и спокойными шагом направился к выходу. Жрецы не окружили его и даже не сопровождали.
Не успел я опомниться от изумления и волнения, вызванного чувством симпатии к злополучному Малеку, как прозвучало мое собственное имя:
— Артур Шварц!
Алледин подтолкнул меня, и я остановился перед троном беспощадного Санниаси.
— Кази! — произнесла статуя.
Я был признан заслуживающим не смерти, а жизни… Надолго ли?
— Эдуард Карпентер!
Бедняга Карпентер, полупомешавшийся от страха, забормотал что-то, простирая дрожащие руки к статуе Санниаси.
— Кази!
И жрецы оттащили ко мне Карпентера, дрожавшего всем телом.
— Шарль Леонар!
— К вашим услугами, месье! Только, виноват, одно мгновение…
Шутивший со смертью француз за моей спиной достал из кармана табак и папиросную бумагу, свернул папироску и, пошарив в карманах, как будто ища спичек, не нашел их, а потому при вызове шагнул несколько в сторону, к вазе, испускавшей ровный язык белого пламени, и преспокойно закурил папиросу от священного огня. Затем невозмутимо он обратился к Санниаси и вымолвил чрезвычайно учтиво:
— Я слушаю вас, милостивый государь!
— К…кази! — произнесла статуя.
При произнесении приговора статуя Санниаси все время производила движения правой рукой. Когда он говорил «макази» — рука делала грозный жест, словно поражая осужденного. Произнося «кази», Санниаси протягивал руку вперед, словно благословляя отпущенного с миром.
Когда Шарль Леонар стоял в весьма непринужденной позе перед статуей Санниаси, произошло нечто, заставившее меня побледнеть от испуга: Санниаси вымолвил несколько неуверенно «кази» и протянул руку по направлению к французу. Леонар схватил эту руку и крепко сжал ее своими железными пальцами.
— Мерси, месье! Вы очень, очень любезны!
Я видел, как гримаса боли исказила каменные черты статуи, как болезненно искривились мраморные уста и широко раскрылись глаза, а все тело мнимой статуи, на самом деле живого Санниаси, задрожало. Это была не статуя. Это был сам первосвященник вулодов! И Шарль Леонар едва не раздавил ему пальцы!
Здорово тряхнув еще раз руку корчившегося от боли первосвященника Вулоджистана, Леонар отошел и присоединился к нам.
— Что вы сделали, Леонар? — едва имел силы пролепетать я.
— Я? Разве я сделал что-нибудь особенное? — изумился он, прикидываясь простаком, чуть ли не кретином, — старичок протянул мне руку, и было бы невежливым не пожать ее… Вот и все!
Тем временем, словно мираж, исчезли колонны и статуи, испарился куда-то и сам Санниаси, погасли фантастические лампы в хрустальных вазах на мраморных постаментах.
— Чужестранцы! — сказал Алледин. — Пора покинуть святилище.
— Представление окончено! — в тон ему отозвался неисправимый Леонар.
И мы вышли из храма на открытое место.
Когда я оглянулся, Карпентер, робкий, запуганный почти до потери сознания, спотыкаясь, брел за мной, цепляясь за полу моего пиджака.
Но Шарля Леонара с нами не было. Он где-то отстал, или…
— Где же наш третий товарищ? — с тревогой осведомился я у сопровождавшего нас Алледина.
— Он пошел своим путем! — отозвался жрец. И потом, явно уловив в звуках моего голоса тревогу за судьбу Шарля Леонара, добавил:
— Тебе нечего опасаться за участь твоего спутника. Ведь Санниаси объявил его «кази». Приговор не может быть изменен, иначе как самим Санниаси, а дни «кази-макази» повторяются лишь в определенные периоды. До следующего дня «кази-макази» жизнь каждого из вас гарантирована…
— Даже от несчастных случаев? — криво улыбнулся я.
— От случаев — нет. От смерти от руки жрецов — да, — со своеобразным достоинством ответил Алледин.
— За что осужден на смерть Малек?
— Тайна! «Мару»!
— Ты не хочешь сказать?
— Я не имею права открывать тайну!
— Но ты можешь отвечать на вопросы! Не связано ли его осуждение с нашим появлением в Вулоджистане?
Поколебавшись, Алледин сказал:
— Говорить я не имею права. Но…
— Но кивком головы ты подтверждаешь, что связь между нашим появлением и смертным приговором Малеку имеется? Спасибо! Тайна уже известна нам, так что, собственно говоря, тебе нечего уже заботиться о ее соблюдении. А мы беспокоимся за участь воина, которого привыкли уважать и ценить. Так не оставляй же нас в недоумении и скажи, что случилось, чем провинился злополучный Малек!
— Санниаси лично нашел, что Малек допустил неправильные действия.
— В чем именно?
— Он стоял с тремя другими воинами на форпостах в пустыне, чтобы истреблять «ниобов», черных земляных червей, принимающих образ и подобие людей…
— То есть австралийских дикарей?
— Ты сказал! Ну, и когда вы были взяты в плен, Малек доставил вас сюда, в горы, взяв с собой и всех остальных воинов. А Санниаси думает, что он должен был оставить на форпостах, по крайней мере, одного, а то и двух спутников.
— Чем руководствовался Малек?
— Вы, чужеземцы, показали ему и его товарищам действие огнестрельного оружия. Воины посовещались и признали, что если до форпостов доберутся подобные вам люди с таким же оружием…
— То есть с револьверами и ружьями?
— Да. То тогда одиночному часовому может грозить опасность не только пасть под выстрелами, что было бы не особенно большой виной, а опасность попасть в плен и пытками или хитростью быть принужденным открыть иностранцам тайну существования Вулоджистана.
— А если бы воины оставались вдвоем?
— Один из них мог бы спастись и вовремя дать знать Санниаси о случившемся, чтобы Санниаси мог принять меры! Но если бы Малек оставил на форпостах двух воинов, то не мог бы доставить вас, пленных. Убивая кого-либо из вас, он преступал инструкции. Словом, он предпочел снять весь пост, оставив форпост в пустыне без охраны, и Санниаси за это осудил его на смерть!
— А если бы Малек оставил одного воина, то Санниаси мог бы осудить Малека на смерть именно за это решение?
— Мог бы!
— И это вы, вулоды, называете справедливостью, правосудием?
— Санниаси справедлив! — видимо, несколько смущенно пробормотал жрец. — Он знает, что он делает! Его деяния согласуются с волей Санниа и Индры…
— Или с его собственным расположением духа. Но я не допущу смерти Малека!
— Ты? — удивился молодой жрец.
— Ну, да! Мне нравится этот ваш воин, я нахожу, что он действовал совершенно резонно, и я не позволю, чтобы какой-то прячущийся от всех старик…
— Остановись! Ты говоришь о вездесущем и всеведущем Санниаси!
— Начхать я хотел на этого вездесущего, в которого не верю! А если он слышит мои слова, тем лучше! Пусть знает то, что ему знать необходимо! Довольно играть в прятки, господа вулоды! Ты, Алледин, состоишь членом верховного совета?
— Ты сказал!
— Да. А я тебе еще говорю: ты же состоишь и членом тайного совета, который заседает под председательством вашего Санниаси для решения важнейших вопросов по ночам!
— Кто… кто тебе эту тайну открыл? — побледнев, пробормотал жрец, теряясь и проговариваясь.
— Мои собственные глаза. Наука, которая называется логикой, друг мой! И способность соображать кое-что, не веря в сказки! Но это в сторону! Итак, я вам, вулодам, нужен!
- Предыдущая
- 16/28
- Следующая
