В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана - Страница 28

Впалый рот бабушки задрожал, морщины на лице сложились в узор печальной улыбки, а невидящие, затянутые бельмами глаза наполнились отсветом то ли пожара, то ли утренней зари.

«Хмарью забиты не только ваши груди, которыми вы дышите, но и головы, которыми думаете, – промолвила она с горечью. – А ум мой сейчас яснее, чем был в то время, когда я начинала служить Маруше. Ну-ка, касатик, – обратилась она к стоявшему рядом торговому гостю Соколко, – дай-ка мне пригоршню водицы, а то мне мои кости старые не согнуть, не дотянуться…»

Сгорбленная и скрюченная под тяжестью своих лет, она была статному молодцу едва по грудь. Тот опустился на колено, нагнулся и зачерпнул широкой, как ковш, ладонью тёмную воду, плескавшуюся совсем близко под низеньким мостком. Вылив её в подставленную старческую пригоршню, Соколко сказал:

«Вот, бабусь… Испить, что ль, хочешь? Грязновата водица-то будет…»

«Нет, не испить, – улыбнулась та. – Старая я стала, сил уж мало: не питает меня больше Маруша, с тех пор как я с капища ушла… Ну да ладно, так и быть – соберу остатки силушки, покажу, кем я была сорок лет назад… Может, тогда над моими словами задумаетесь».

Поднеся к губам сложенные горстью руки, она беззвучно забормотала что-то на воду. Тишина распустилась огромным серебряным цветком, лепестки которого тронул ветер. Крепло его дыхание, трепетали полы одежд, реяли в рассветных струях волосы на головах… Вдруг озёрная гладь вокруг охваченного пламенем островка-капища забурлила, словно вскипев, поднялась светлой пенящейся стеной и скрыла собою пожар. Водяное горло проглотило огромный столб пламени, пенистые «губы» пожевали его несколько мгновений, пока руки бабушки не разомкнулись. Вода расплескалась у её ног лужицей, и тот же миг водяная стена за её спиной шумно упала, омыв собой островок и открыв взглядам людей чёрные обгорелые останки деревянных сооружений на нём.

«О-а-а-о-ох…» – разом выдохнула поражённая толпа.

Бабушка зашаталась, и Цветанка с Соколко одновременно кинулись её подхватить.

«Бабусь… Что с тобой?» – испуганно пролепетала воровка.

«Ничего, касатики мои, – устало улыбнулась она. – Силушки у меня на такие представления уж нету, и с каждым годом её всё меньше. А когда-то я и не такое могла… Но я сама свою дорогу выбрала. И конец свой – тоже… Ладно. Пусти-ка…»

Высвободившись из поддерживавших её рук, она оперлась о перила мостка, устремив невидящий взгляд куда-то в небо, поверх людских голов.

«Я знаю, что говорю! – скрипуче повторила она с нажимом, точно желая впечатать каждое слово в умы слушающих. – И знаю, что делаю. Нужно окурить город дымом яснень-травы, но для этого надо сперва её набрать. Есть одна полянка… Что-то вот тут мне подсказывает, – бабушка дотронулась дрожащими узловатыми пальцами до своей груди, – что травка там ещё растёт, вот только глаза мои уже не видят дорогу. Вот бы кто согласился туда сходить со мной, да набрать травки… Может, ежели её там много, и телега пригодилась бы, да и руки с серпами не помешали бы. Одним пучком ведь целый город не окуришь».

Мгновение нерешительной тишины, и Соколко вновь всколыхнул своим чистым голосом это стоячее болото:

«Ну, чего притихли? Так и будем ждать погибели? Или наконец что-то для своего спасения предпринять решимся, пока весь город не вымер?»

«Вот ты телегу и дай, коли резвый такой, – гнусаво проворчали ему в ответ. – А мы Марушу ещё пуще гневить не хотим! Айда по домам, горожане: тут больше слушать нечего».

«За себя говори! – Из толпы шагнул отец Первуши, ложкарь Стоян Рудый, прозванный так за свою рыжеватую масть. – Люд честной, что травка та и правда целебная – в том я поклясться могу! Почти всю семью мою хвороба сразила: дочек малых, жену да стариков моих. Только я со старшим сынком на ногах остался. А благодаря вот этому пострелёнку, – Стоян тяжело и ласково опустил большую тёплую руку на плечо Цветанки, – мы все живы. Дым травки той болезнь из нашего дома прогнал. Даже батя мой живой, а ведь его, старого, хворь уже к смертному одру подвела. И что? Наказала кого-то Маруша? Ниспослала на чью-то голову огонь? Молоньёй ударила? Нет! Стою я перед вами, живой и здоровый, чего и вам всем желаю. А вот этим двум людям – великая благодарность и поклон от всего моего семейства!»

С этими словами Стоян низко, коснувшись рукою земли, поклонился бабушке и Цветанке.

«И тебе здравия, и всему твоему роду, добрый человек, – сказал Соколко. – Телега у меня есть, даже несколько могу обеспечить, коли понадобятся. Сам с бабушкой поеду. А ты?»

«И я, вестимо, – охотно согласился Стоян. – Да и сынок мой не откажется… Первушка!»

«Тута я, батяня!» – И из-за людских спин резво выскочил здоровёхонький и бодрый Первуша, подмигнув Цветанке.

У той разом посветлело на душе, будто и туда ворвалась утренняя заря, наполнив сердце птичьим гомоном и шёпотом травы. А следом, ободренные этим примером, от толпы отделились ещё несколько человек, готовых помочь с поисками чудо-травы. Все они были из небогатых горожан: обеспеченная верхушка отмалчивалась в сторонке.

«Что, ваша хата с краю? – насмешливо крикнул им Соколко. – Ну-ну… Как будто вам в сём городе дальше не жить».

Те ничего не ответили.

Выезды из города больше не охранялись, словно Островид махнул на всё рукой. Пять телег, дюжина серпов и столько же кос – о таком Цветанка даже и не мечтала вчера, когда в её голове только зародилась мысль о поиске яснень-травы. Она думала, что соберёт своих ребят – тех, кто получше себя чувствует, и они с бабушкой потихоньку поплетутся по загородным окрестностям. Но судьба послала им помощника в лице Соколко – богатого, но не зачерствевшего сердцем гостя.

«Я не всегда богатым был, – сказал он, покачиваясь на телеге между Цветанкой и Олешко. – Случалось мне и под открытым небом ночевать когда-то. Начинал я простым гусляром, потешал своей игрой знатных людей на княжеских пирах. Хорошо играл – мёд-пиво пил, как говорится… А потом что-то перестали меня звать на пиры, и пошёл я на берег моря, стал от нечего делать струны пощипывать… И тут воды как вспучатся! Появился сам владыка морской да и говорит, мол, игра ему моя по сердцу пришлась. Захотел он меня наградить. “Ты с купцами побейся об заклад, – говорит он мне, – что из моря чудо-рыбу златопёрую выудишь”. Так я и сделал. Рыбку-то владыка морской мне подбросил – вот так и выиграл я спор, пришлось купцам раскошелиться. Завелись у меня деньжата, сам стал торговать, разбогател, но тех времён, когда у меня даже своего крова над головой не было, я не позабуду».

«А морской владыка – он какой?» – тараща глаза от любопытства, спросил Олешко.

«У-у, – улыбнулся Соколко, шутливо хмуря брови. – Чуден владыка! Ростом он как два обычных человека, бородища у него – один волосок серебряный, другой золотой, кольцами вьётся, а длиною, поди, аршина три! Усы как у сома, а на голове венец из полипов, звёзд морских да ракушек. Весь в чешуе перламутровой, меж пальцев у него на руках и на ногах перепонки, как у лягухи, а лицом зеленоват, как лягуха же. Дочек у него аж целых девять сотен, и все – красавицы писаные. Ох и расфуфыренные девицы! Шеи ожерельями обмотаны на много рядов, на головах уборы чудные, пальцы перстнями унизаны…»

Возница описывал бабушке всё, что видел, а та подсказывала дорогу; поднявшееся солнце уже щедро припекало, и Соколко, сняв шапку, утёр вспотевший лоб и пробежал пальцами по густым золотисто-русым волосам, лежавшим крупными завитками. Слушая вполуха его рассказ, Цветанка вяло боролась с дрёмой. Спать всю последнюю седмицу приходилось лишь урывками, краткий и неглубокий сон приносил мучение и разбитость вместо отдыха; усталость то и дело подкарауливала и норовила подкосить измученные ноги, а голову обносило искрящимся обморочным колпаком. Впрочем, боль как будто прошла – наверно, поняв, что на неё не обращают внимания.

«Притомился, дружок? – ласково прогудело над ухом. – Вздремни, покуда едем».

Цветанка, обнимаемая сильной рукой Соколко, была бы и рада нырнуть в желанные чары сна, привалившись к его боку, но тревога засела занозой в мозгу. Она почему-то боялась засыпать: а вдруг в это время что-нибудь случится? Что, если она закроет глаза, а смерть хорьком подкрадётся сзади и снова утащит кого-то? Но мерное покачивание и скрип телеги, успокоительный запах сена и греющее покалывание солнца на коже неумолимо убаюкивали Цветанку, а присутствие Соколко заставляло поверить в добрый исход. Рядом с ним хотелось расслабленно вытянуться, из комка нервов превратившись в лужицу киселя: поддерживаемая его тёплой силой, Цветанка покачивалась, как поплавок из рыбьего пузыря, на поверхности светлой яви, оставив тёмный и страшный её слой далеко внизу, под ногами.