В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана - Страница 48

Она толкалась в рыночной толпе, как всегда, когда кто-то принялся отчаянно дёргать её за рукав. Это было странно и пугающе: кто мог так поймать её, неуловимого вора-невидимку? У кого достало зоркости и чутья, чтобы выискать её в людском потоке?

«Заяц… Заяц… Тебя тётя Дарёна зовёт! Бабуля…»

Сердце оборвалось и ухнуло в ледяную глубину ужаса. Ребятишки обступили Цветанку, дёргая со всех сторон:

«Бабуля померла! Иди домой, Заяц!»

Оборванная ниточка волшебной пряжи пропела, как лопнувшая струна, человеческим стоном боли, а у Цветанки был один вопрос:

«Как вы меня нашли?»

Не об этом ей следовало спрашивать, не об этом беспокоиться, и ребята оторопело хлопали глазами – сами не знали, как так получилось. Все узелки бабушкиных слов-полунамёков и пророчеств о конце пути взбухли в жилах Цветанки мучительными препятствиями для кровотока, и в голове зашумело. Череп разрывало изнутри. Да, Цветанка знала, что это случится… Но всё равно оказалась к этому не готова. Она не хотела верить. Её сознание отторгало каждое слово, сказанное бабушкой о своей скорой смерти. Ей казалось, что её дорогая бабуля будет жить вечно, а все эти предсказания, предчувствия – не более, чем обычная стариковская хандра.

Бабушка лежала на полу, а солома под её головой пропиталась кровью. Дарёна с известково-белым лицом сидела на покосившемся крылечке, надломленно ссутулившись. Её бескровные губы шевельнулись, и с них слетело:

«Ярилко… Он шёл за мной. Не отставал… Сказал, что хочет корзину помочь поднести, а дома начал меня хватать… на стол валить. Бабуля… – Горло девушки стиснулось, словно она пыталась проглотить что-то сухое и колючее. – Он её ударил…»

Мертвенное лицо подруги расплылось перед глазами Цветанки в смутное пятно: край бабушкиного платка вдруг сам собой вспыхнул. Старая, изношенная ткань горела с вонючим дымом, а огонь распространялся по всему телу бабушки и в считанные мгновения пожрал его полностью. Пых! – бабушку подбросило вверх, руки и ноги дёрнулись, словно управляемые внешней силой. Горящее тело корчилось в судорогах, то вскидываясь, то падая… А солома, выстилавшая пол, даже не занялась, хотя пламя было огромным – от него всё тесное пространство горницы шло волнами, гудело и жарко трещало.

В руках Цветанки оказалась кадушка с водой. Какая-то отстранённая, холодно-рассудочная часть сознания подсказывала обречённо, что спасти этим бабушку даже не стоило пытаться, но Цветанка выплеснула воду на огонь. Обугленные останки взорвались изнутри вспышкой ослепительно-белого света и осели на пол пеплом. Кадушка выпала из рук Цветанки и откатилась к стене.

А горстка золы, оставшаяся от бабушки, вспыхнула, взвилась в воздух мерцающим облаком золотисто-звёздной пыли, из которого шагнула уже знакомая Цветанке лесная кудесница с мудрыми и прозрачно-лунными глазами, в зелёном плаще и серёжках из ольховых шишечек.

«Не горюйте обо мне и не вините никого: всё так, как и должно быть, – прозвенел в голове Цветанки нежный перелив множества золотых бубенцов. – Меня призвал к себе лес-батюшка».

С грустно-нежной улыбкой полупрозрачная фигура кудесницы выскользнула в распахнутую дверь, оставив за собой мерцающий след, который вскоре растаял в воздухе. Цветанке бы кинуться за нею, догнать, удержать! Лес-батюшка, серебристо искрящаяся под луной поляна с яснень-травой, птичка-славка… Шепчущие древесные чары ласково оплели тело воровки, не давая сдвинуться с места. Осиротевшее сердце-зверь выло и рвалось следом за исчезнувшей прекрасной девой, а слёзы так и не успели пробиться к глазам: их иссушило огнём. Уголёк, мяукнув, чёрной пушистой молнией метнулся из-под лавки, выскочил из дома – и поминай его, как звали. Цветанка не успела его поймать: оцепенение отпустило её намного позже.

Дарёна до самого вечера сидела, как каменное изваяние. Забыв своё горе, Цветанка пыталась отогреть её поцелуями, растормошить, но тщетно. Велев ребятам забраться на полати и вести себя там тихо – не реветь и не сморкаться, Цветанка села за стол. Мрак сгущался и вокруг дома, и в её сердце.

«Тук, тук, тук, – втыкался в стену старый верный нож с костяной ручкой. – Убей Ярилко, убей его, убей…»

«Не надо, не надо, – жалобно трещала лучина. – Кудесница сказала никого не винить».

«Он убил бабушку, он её ударил, – мстительно стучал нож, снова и снова бросаемый в стену рукой Цветанки. – Он посмел приставать к Дарёне! Хочу его крови, ему давно пора перерезать глотку!»

«Бабушка давно готовилась к концу, даже отдала свой дар Берёзке, – возражала разговорчивая лучина. – Она знала, что уйдёт».

«Но не так, не таким образом! Она должна была просто лечь и уснуть! – неистовствовал нож, раз за разом вонзаясь в дерево. – Без боли, без мучений! Легко и тихо… Она не заслужила быть убитой этим душегубом Ярилко! Всей своей жизнью она заслужила светлого и спокойного конца. А Ярилко не остановится. Он не успокоится, пока не добьётся своего. Он положил глаз на Дарёну… В этот раз не получилось – подкараулит в другой. Этим дело не кончится, ежели его не остановить. Он совсем зарвался и обнаглел, как только земля его носит!»

«Вам с Дарёной придётся бежать отсюда, – печально вздохнула догорающая лучина. – А как же ребята?»

«Многие из них уже работают, – трезво рассудил нож. – Те, кто имеет свой заработок, не бросят товарищей. Домик оставим им – какая-никакая, а крыша над головой. Да и Берёзка с Первушей им помогут».

Тьма густела, становилась всё ощутимее – её холодные щупальца оплетали душу, а где-то вдали надрывно слышался призрачный волчий вой. Когда Дарёна наконец опомнилась и вышла из своего каменного оцепенения, решение у Цветанки созрело окончательно: она вняла доводам ножа, чьё лезвие жаждало крови Ярилко, а лучина потухла, так и не сумев разогнать тьму на подступах к сердцу Цветанки.

«Нечего нам тут больше делать, родная, – сказала воровка, грея руки Дарёны в своих. – Ребят жалко… Ну, да соседи у нас добрые, не покинут их в беде. Завтра скарб наш соберём, я добуду какую ни на есть тележку да лошадёнку – и дёру отсюда. Только допрежь этого дело одно мне надо обделать. Ну… Утро вечера мудренее, давай на отдых укладываться».

Утром на крылечке её догнал Хомка.

«Куда ты?» – впились в неё встревоженные глаза мальчика.

Цветанка устало взъерошила ему вихры.

«Не могу я тебе сказать, Хомушка, прости. Придётся нам с Дарёной отсюда уехать… Вы у меня молодцы, не пропадёте, я знаю. А будет тяжко – к Берёзке идите, в ней теперь частичка нашей бабули живёт. Не оставит она вас в нужде».

Ожерелье Цветанка не решилась тронуть: тёплый свет вечернего солнца и невидимая Любовь не должны были помогать ей в этом деле. Бабуля была бы, наверное, против, но леденящую ярость на сердце не получалось успокоить никакими доводами любви и всепрощения, кровожадное жало у неё за сапогом взывало к возмездию. И приходилось рассчитывать только на свои силы.

Ярилко накачивался хмельным в корчме – один, без своей шайки: видно, не хотел сейчас ни с кем разговаривать. Рано или поздно одурманивающее пойло должно было попроситься наружу, и оставалось только ждать, притаившись в кустах боярышника. Так и случилось: воровской атаман выполз во двор, чтобы отправить естественную надобность. Руками Ярилко перебирал по стене, в то время как его ноги выписывали немыслимые кренделя; судя по жуткому остекленению его взгляда, он уже давно должен был лежать в отключке, но каким-то чудом его тело ещё могло двигаться.

Сначала Ярилко вырвало, потом в потемневшую от времени бревенчатую стену упёрлась золотистая струйка. Позволив ему излить всё до конца, Цветанка вышла из кустов и слегка хлопнула его по плечу.

«Обернись-ка, Ярилко, – произнесла она. – К смерти надобно лицом стоять, коли ты мужчина».

Она дала ножу вволю отыграться, а потом, подставив ладонь под струю, хлеставшую из перерезанного горла, набрала пригоршню тёплой, как парное молоко, крови: почему-то захотелось отведать её на вкус и испытать то, что чувствуют волки, вонзая зубы в добычу. Прав оказался Жига, сказавший: «Кто колдунью либо её подмастерья обидит, тот долго на свете не проживёт».