Похороны Великой Мамы (сборник) - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 9

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая

– Побрейся, – сказала Урсула, – а то ты похож на капуцина.

– Плохо бриться сразу после завтрака.

У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие и торчащие, как грива у мула, и лицо испуганного ребенка. Однако выражение лица было обманчиво. В феврале Бальтасару исполнилось тридцать, в незаконном и бездетном сожительстве с Урсулой он пребывал уже четыре года, и жизнь давала ему много оснований для осмотрительности, но никаких для того, чтобы чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что клетка, которую он только что закончил, может показаться кому-то самой красивой на свете. Для него, с детства привыкшего делать клетки, эта последняя работа была лишь чуть трудней первых.

– Тогда отдохни, – посоветовала женщина. – С такой бородой нельзя выйти на люди.

Он послушно лег в гамак, но ему приходилось постоянно вставать и показывать клетку соседям. Сначала Урсула не обращала на нее никакого внимания. Она была недовольна, что Бальтасар совсем перестал столярничать и две недели занимался одной только клеткой. Он плохо спал, вздрагивал, разговаривал во сне и ни разу не вспомнил о том, что надо побриться. Но когда Урсула увидела клетку, ее недовольство исчезло. Пока Бальтасар спал, она выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом с гамаком и перенесла клетку на стол, в комнату. Там она стала молча ее разглядывать.

– Сколько ты за нее получишь? – спросила Урсула, когда он проснулся после сиесты.

– Не знаю, – ответил Бальтасар. – Попрошу тридцать песо – может, дадут двадцать.

– Проси пятьдесят. Ты недосыпал две недели. И потом, она большая. Знаешь, это самая большая клетка, какую я видела.

Бальтасар начал бриться.

– Думаешь, дадут пятьдесят?

– Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка стоит больше. Тебе бы надо шестьдесят просить.

Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота цикад жара казалась невыносимой. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы хоть немного проветрить, распахнул дверь в патио, и тогда в комнату вошли ребятишки.

Новость уже распространилась. Доктор Октавио Хиральдо, довольный жизнью, но измученный своей профессией, думал, завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней террасе, куда они выносили стол в жаркие дни, стояло множество горшков с цветами и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц так сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй половине дня, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, какая у него клетка.

В доме у Бальтасара было полно народу. На столе красовался огромный проволочный купол, в нем было три этажа. С маленькими переходами, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, он казался макетом гигантской фабрики по производству льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно оглядел ее и подумал, что на самом деле клетка превосходит даже то, что он о ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для своей жены.

– Настоящий подвиг фантазии! – воскликнул он. Добрый, почти материнский его взгляд отыскал Бальтасара, и доктор добавил: – Из тебя получился бы прекрасный архитектор.

Тот густо покраснел.

– Спасибо, – кивнул он.

– Это правда, – продолжил врач. У него были изящные руки, и он был полный и гладкий, как некогда красивая женщина, а его голос звучал как голос священника, говорящего по-латыни. – В нее и птиц не надо сажать, – сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто он предлагал ее купить. – Повесь между деревьями, и она сама запоет. – Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и проговорил: – Хорошо, я ее беру.

– Она уже продана, – объявила Урсула.

– Сыну дона Хосе Монтьеля, – пояснил Бальтасар. – Он ее заказывал.

Всем своим видом доктор выразил почтение.

– Он дал тебе образец?

– Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта, – в ней будут жить две иволги.

Врач снова посмотрел на клетку:

– Иволгам она не подходит.

– Подходит, доктор, – сказал Бальтасар. Его окружили дети. – Все размеры точно рассчитаны, – продолжил он, показывая пальцами на разные отделения клетки. Он ударил костяшками пальцев по куполу, и клетка торжественно запела. – Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и снаружи.

– Даже для попугая годится, – вставил кто-то из детей.

– Верно, – согласился Бальтасар.

Врач повернул к нему голову.

– Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И не описал определенно? Просто: «Большая клетка для иволги». Верно?

– Да, – подтвердил Бальтасар.

– Значит, и раздумывать нечего. Одно дело – большая клетка для иволги, и совсем другое дело – твоя клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе заказывали?

– Это она, – сказал сбитый с толку Бальтасар. – Потому я ее и сделал.

Врач досадливо нахмурился.

– Ты бы мог сделать и другую, – заметила Урсула, пристально глядя на Бальтасара, и потом обратилась к врачу: – Вам ведь не срочно?

– Я обещал жене принести ее сегодня.

– Мне очень жаль, доктор, – сказал Бальтасар, – но нельзя продать вещь, которая уже продана.

Врач пожал плечами. Вытирая платком потную шею, он молча уставился на клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали корабль.

– Сколько тебе за нее дали?

Бальтасар посмотрел на Урсулу.

– Шестьдесят песо, – сказала она.

Врач все глядел на клетку.

– Очень хороша, – вздохнул он. – Удивительно хороша.

Доктор двинулся к двери, улыбаясь, энергично обмахиваясь платком, и тут же воспоминание об этом эпизоде начало навсегда стираться в его памяти.

– Монтьель очень богат, – произнес он, выходя из комнаты.

На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким казался, но был готов на все, чтобы только им стать. Лишь за несколько кварталов отсюда, в доме, доверху набитом вещами, где никогда даже не пахло тем, чего нельзя было бы продать, он с полнейшим равнодушием слушал рассказы о новой клетке Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о смерти, после обеда закрыла все окна и двери и два часа неподвижно пролежала в полутьме с открытыми глазами, в то время как сам Хосе Монтьель сладко дремал. Его разбудил шум голосов. Тогда он распахнул дверь и увидел перед домом толпу, а в толпе – Бальтасара с клеткой, свежевыбритого, во всем белом, и выражение лица у него было почтительно-наивное – то самое, какое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых.

– Да это просто чудо какое-то! – с радостным изумлением воскликнула супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом. – Ничего похожего я в жизни не видела! – И, возмущенная бесцеремонностью толпы, входившей вслед за Бальтасаром в дверь патио, добавила: – Нет, лучше несите внутрь, а то они превратят нам гостиную бог знает во что.

Бальтасар бывал в этом доме и раньше – несколько раз, зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали для выполнения мелких столярных работ.

Однако среди богатых ему было не по себе. Он часто думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных хирургических операциях и всегда жалел их. Когда он входил в их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему усилия.

– Пепе дома? – спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.

– В школе еще, – ответила жена Монтьеля. – Скоро должен прийти. – И добавила: – Монтьель моется.

В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и сейчас торопливо обтирался камфарным спиртом, собираясь посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электрического вентилятора, – тот помешал бы ему следить во сне за всеми шорохами дома.

– Аделаида! – крикнул он. – Что там такое?

– Иди посмотри, какая чудесная вещь! – воскликнула жена.

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая