Ночная музыка - Мойес Джоджо - Страница 74
- Предыдущая
- 74/91
- Следующая
– Да ладно вам, поговорим о деньгах позже, – бросил он и, насвистывая на ходу, двинулся в сторону столовой. – Мне с двумя кусками сахара. Надеюсь, помните?
Теперь, когда он снова оказался здесь, можно было и расслабиться. Последние несколько дней, пока его здесь не было, он чувствовал себя как-то неуютно – испытывал странную ностальгию, что ли. И вот теперь, вернувшись в Испанский дом, где Изабелла снова заваривает ему чай, он неожиданно успокоился. Туман в голове рассеялся. Он поспал, поел, а теперь вот вернулся туда, где ему и надлежало быть.
Он прибил плинтуса в столовой, аккуратно подогнал каждый кусок, заделал щели наверху. Пожалуй, здесь подойдет светло-серый цвет, подумал он. А для стен – бледно-голубой. Комната смотрит на юг, и холодные цвета будут в самый раз.
Внизу Изабелла играла на скрипке, и он на время прервался, чтобы послушать. Он вспоминал ту ночь, Изабеллу, которая стояла, прижав скрипку к плечу, отрешенная от земной суеты. Он тогда подошел к ней, она подняла на него глаза, словно заранее знала, что он придет. И слова были им не нужны. Это было слияние душ. А затем и тел. Ее спутанные, разметавшиеся волосы. Ее длинные, изящные пальцы, которые впивались ему в спину.
На плите засвистел чайник, и музыка стихла. Прибив плинтуса, он слегка отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой. Без плинтусов ни одна комната не имеет законченного вида. Для хозяйской спальни, учитывая высоту потолков и пропорции комнаты, он выбрал самые широкие, гнутые. Она не заметила, но в том не было ее вины. Она не разбирается в строительстве и архитектуре, хотя и он, со своей стороны, ни черта не смыслит в музыке. Разве что чисто инстинктивно понимает, как это красиво. Услышав какой-то шорох, он открыл дверь и, к своему разочарованию, обнаружил, что она оставила чай в коридоре. А он так надеялся, что она войдет, оценит его работу, возможно, поговорит с ним. Он бы тогда объяснил ей, как важно, чтобы ключевые элементы помещения перекликались между собой. Людям ведь и в голову не может прийти, что строитель способен разбираться в подобных вещах.
Но ей надо репетировать, напомнил он себе. Надо заниматься своей музыкой. Ладно, может, оно и к лучшему. Он сделал большой глоток горячего чая. И вообще, она его только отвлекает. Если он будет думать лишь о том, что она рядом, то так до скончания века не закончит работу. Хотя, честно говоря, если учесть, что в дальнейшем она каждый день будет рядом с ним, то вряд ли ему вообще захочется работать.
Изабелла была на кухне, стук молотка Мэтта доносился даже сюда. Похоже, он занимался именно тем, что и обещал сделать. И вид у него вроде вполне спокойный. Когда Китти увидит действующую ванну, то будет на седьмом небе от счастья. Тогда почему так тревожно на душе?
Наверное, потому, что она неделями нормально не репетировала, уговаривала она себя. Слишком длинные перерывы в занятиях музыкой причиняли ей почти физические страдания. Хотя для музыки нет ничего лучше, чем этот дом на отшибе, где под окнами не шумит транспорт, не переговариваются прохожие, не хлопают двери – словом, никто и ничто не возвращает тебя на грешную землю. Ладно, пора сосредоточиться на скерцо, и к тому времени, как она его отработает, Мэтт наконец-то закончит и навсегда уйдет из их жизни. Станет самым обычным соседом, которому она кивнет при встрече, а возможно, даже позвонит, если возникнет надобность в ремонтных работах. Но постарается держаться от него подальше.
Мэтт ненадолго покинул ванную, чтобы проверить штукатурку в комнате у Тьерри. Он потрогал рукой розовую поверхность на предмет пузырей. На ощупь штукатурка была холодной, как алебастр. Вокруг в беспорядке валялись одежда и игрушки, словно в комнате прошел торнадо. Детали от лего застряли в отворотах пижамных штанов. Джинсы, носки, книжки рассованы по углам.
В детстве Энтони был точно таким же. Мэтт построил ему деревянный гараж с работающим лифтом и специальными столбиками для парковочных мест. Однако Энтони отказался с ним играть, предпочитая лепить из глины и пластилина – Лора называла их развивающими, – кусочки которых затем втаптывались в бежевый ковер.
Мэтт взял постер, который снял, чтобы заделать дыру в стене, и положил на кровать. Затем поднял с пола защитную пленку и вышел на лестничную площадку вытрясти и сложить ее. Пока он возился с пленкой, взгляд его невольно упал на открытую дверь хозяйской спальни. Кровать была застелена.
Мэтт окинул взглядом белое белье. Она наконец-то въехала в комнату, которую он создавал для нее – для них. Почему она ему ничего не сказала? Ведь это знаменательное событие. Она была там, в его комнате.
А внизу музыка ее звучала уже гораздо лучше, практически без заминок и повторов, более плавно. До его ушей донесся длинный романтический отрывок, и Мэтт подумал, не является ли это неким посланием лично ему. Ведь, в конце концов, музыка была для нее способом выразить себя. Мэтт уронил пленку на пол и медленно, словно повинуясь звукам ее волшебной скрипки, вошел в спальню. Он сразу обратил внимание на солнечный свет, отражающийся от покрытого лаком пола, на молочную голубизну неба, виднеющегося через эркерные окна. От этакой красоты просто дух захватывало, хотя он и не сомневался, что все будет именно так.
Но затем его глаза остановились на рабочих ботинках на полу у изножья кровати. Два огромных грязных ботинка в засохшей глине, причем земля на подошве явно говорила о том, что в них недавно выходили на улицу.
Мужские ботинки.
Ботинки Байрона.
Мэтт оторвал от них взгляд, поднял голову и увидел сумки в углу. Полотенце на батарее, которую он, Мэтт, недавно установил. Зубную щетку на подоконнике. У него внутри что-то сжалось, захлопнувшись намертво, оставив после себя пустоту, большую черную дыру там, где когда-то были чувства.
Байрон и Изабелла в хозяйской спальне. В его спальне.
В его кровати.
Мэтт помотал головой, словно пытаясь привести в порядок мысли. Затем застыл точно соляной столб. Громкие свистящие звуки, которые он слышал, были его собственным тяжелым дыханием. Он вышел из спальни, пересек лестничную площадку и стал медленно спускаться по лестнице. Туда, откуда доносилась музыка.
Конечно, имеется масса преимуществ исполнения с оркестром, размышляла Изабелла, дойдя до заключительных тактов финала. Она знала, что многие музыканты считают себя в некотором роде фабричными работниками, а группу струнных инструментов оркестра – чем-то типа музыкальной машины для производства колбасы, где играть надо в определенном порядке, согласно инструкции. Однако Изабелла любила их оркестровое братство, волнение, охватывающее при создании мощной стены звука; даже дружно настраивать инструменты перед выступлением было настолько волнующе, что становилось трудно дышать. Ну и нельзя, конечно, забывать о тех редких моментах вдохновения, когда оркестром управлял гениальный дирижер. Если она сможет снова выступать с оркестром, хотя бы пару раз в месяц, то сумеет достаточно быстро восстановить форму. Поскольку снова станет той, кем была до переезда в Испанский дом.
Она как раз натирала канифолью смычок, когда услышала нечто странное.
– Мэтт! – позвала она, решив, что он где-то рядом, но ответа не получила.
Изабелла снова прижала скрипку к подбородку и проверила струны, тщательно отрегулировав высоту нот. Эта скрипка, рассеянно подумала она, никогда не будет звучать так, как Гварнери. Возможно, прямо сейчас кто-то играет на ее Гварнери, наслаждаясь густым тембром струны соль малой октавы и мягким матовым тембром ля первой октавы. Ну и что я получила взамен? – усмехнулась она. Двенадцать квадратных метров замененной черепицы и новый септик.
Она уж собралась было продолжить репетировать, но неожиданно услышала непрерывно повторяющиеся глухие удары. Изабелла застыла, судорожно вспоминая, что именно просила сделать Мэтта. Значит, так, плинтуса он прибил. Штукатурные работы, вообще-то, бесшумные. А в ванной, насколько ей известно, осталось только подсоединить трубы. Но удары все продолжались – бух, бух, бух, бух, – затем что-то треснуло, и с потолка посыпалась пыль от штукатурки. Изабелла метнулась к двери:
- Предыдущая
- 74/91
- Следующая
