Вайделот - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая

Но на этот раз некоторое преимущество все же было на стороне Ханса фон Поленца. Когда у тебя в руках палица, нужно много крутиться, быстро меняя позиции, на что тяжелый дестриэ был неспособен. А Хансов курсер вертелся как волчок, и тевтонцу, вместо того чтобы одним ударом палицы смахнуть нахального юнца с седла, приходилось напрягать все силы, увертываясь от хлестких разящих ударов «скорпионом».

И все же в какой-то момент бывалый воин несколько опоздал с защитой, не успев довернуть своего жеребца в нужное положение. Удар палицей Ханс даже не стал парировать щитом, пропустил ее над головой, пожертвовав при этом своим плюмажем на шлеме, который был раздроблен на мелкие кусочки. Выиграв при этом малую толику времени, он изо всей силы хлестнул своим оружием по незащищенному торсу соперника. Три шипастые гири кистеня впились в Буркхарда фон Хорнхаузена и впрямь, как жала скорпионов, при этом одна из них ударила по шлему в районе виска. От этого удара свет перед его глазами завертелся, и закованное в броню тело гиганта с лязгом и грохотом, отчетливо слышимым во внезапно наступившей тишине, свалилось на земную твердь.

– Виват! – вдруг заорал в восхищении польский рыцарь Януш из Гур.

– Виват! – подал голос злопамятный венгр Гуйд из Маромороша, которому вчера изрядно досталось от тевтонцев.

– Виват! – поддержали их и другие гости, в том числе и немцы, не входившие в состав ордена.

И только среди тевтонцев царило угрюмое молчание. И не потому, что они были сильно огорчены поражением Буркхарда фон Хорнхаузена, а по той причине, что он бы добрым приятелем маршала, лицо которого приобрело кислое выражение. Рыцари Тевтонского ордена хорошо знали мстительный нрав командующего, поэтому предпочли не высказывать своего отношения к происходящему на ристалище.

– На камнях Сирии печальной мой конь споткнулся. И в руке меч разлетелся, как хрустальный… – продекламировал довольный сверх всякой меры менестрель слова из рыцарской баллады – в виде эпитафии по Бурхарду фон Горнхузену; теперь он был совершенно уверен, что его кредит Хансу фон Поленцу обязательно к нему вернется, да еще и с прибылью. – Святой отец! – обратился он к монаху, который с удовлетворением поглаживал свое изрядно округлившееся брюшко. – А не желаете ли выпить во здравие сего храброго молодца?

– Еще как желаю, – жалобно ответил отец Руперт. – Жажда просто замучила меня. А мы не взяли даже флягу с пивом, хотя, нужно признаться, в Эльбинге оно совершенно скверное…

Кувшин, который Хуберт вчера стянул из винной кладовой, приказал о себе долго помнить, – монах и менестрель пиршествовали почти до утра, и теперь отец Руперт с надеждой бросал взгляды на изрядно потяжелевший после пира кошелек Хуберта. Он с удовольствием променял бы захватывающее зрелище рыцарских поединков на обшарпанную харчевню Мохнатого Тео.

– Так вот же она! – воскликнул менестрель, доставая из-за пазухи флягу. – Хлебните глоточек, святой отец.

Монах схватил флягу, вынул пробку и жадно припал к ее горлышку. Сделав несколько глотков, он сказал с приятным изумлением:

– Сын мой, мне так кажется или действительно случилось истинное чудо? Во фляге не пиво, как можно было ожидать, а отменное вино!

– Видите ли, святой отец, пока вы разбойничали, сожрав до моего прихода почти всех каплунов, которые Божьей милостью попали на наш стол, я работал в поте лица, за что и получил вознаграждение в виде фляги доброго вина от щедрот маршала.

С подозрением посмотрев на невинное лицо менестреля, отец Руперт подумал: «Прости ему, Господи, все его прегрешения! Не судите, да не судимы будете», – вспомнил он слова Нагорной проповеди. Они были как раз к месту; монах совершенно не сомневался в том, что вино краденое. Тяжело вздохнув, он снова приложился к фляге, и постепенно все посторонние мысли – в том числе и о греховности плутоватого менестреля – рассеялись, растворились, и на упитанной физиономии святого отца засияло неземное блаженство.

Павила был строг и придирчив, как никогда прежде. Со стороны могло даже показаться, что он хочет побыстрее избавиться от Скуманда и делает последние свои наставления нехотя, через силу. В принципе так оно и было: юноша вступил в клан Посвященных, стал вайделотом, и у него теперь появилось свое жилье – хижина, которую построили всем миром неподалеку от жилища Павилы. Поэтому старый вайделот имел полное на то основание и право сбросить с себя нелегкие вериги наставничества и полностью предаться своим личным заботам и уединению, которое он так любил.

Однако дело заключалось в другом: Скуманду предстояло сдать свой самый главный экзамен – стать не просто обычным жрецом, а боевым вайделотом, который ходит вместе с войском в походы. И не только ради духовного окормления воинов, но и для того, чтобы в критический момент присущими только Посвященным средствами (в основном магическими наущениями, а иногда и напитком, тайну приготовления которого знали лишь немногие вайделоты) поднять их боевой дух, сделать неуязвимыми и непобедимыми. Именно в критический момент, когда смерть уже стоит за плечами и воинам нечего терять, потому что последствия таких действий для них могли быть страшными.

Это было очень трудное испытание для Скуманда, хотя он уже многое знал и умел. Но чтобы закрепить необходимые познания, требовалось самому побывать в шкуре человека, введенного в боевой транс. И это было самым сложным и опасным уроком даже для хорошо обученного вайделота, потому что в таком состоянии происходило превращение человека в зверя, а вернуть все на круги своя не всегда получалось без своевременной посторонней помощи. В случае неудачи несчастный сходил с ума, убегал в Пущу, и вел тем жалкое существование – как дикое животное. Этого-то и боялся Павила, хотя верил в душевные силы своего ученика, поэтому был мрачен и несколько раздражен.

Подготовка к испытанию длилась три дня и три ночи. Все это время Скуманд почти не спал, потому что Павила будил его, едва сон делал веки каменными, и они закрывались. Юный вайделот должен был спать как зверь – мало и чутко, чтобы всегда быть настороже и встретить любую опасность во всеоружии. Но и это еще не все. Кроме того, что Павила не давал ему спать, юноше пришлось еще и очищаться – голодать, довольствуясь лишь водой. А еще старый вайделот время от времени больно колотил его палкой, требуя, чтобы Скуманд реагировал на побои так, будто они были не больнее комариного укуса. Юноша терпеливо сносил все надругательства над своей личностью, хотя в душе у него нарастал протест.

А Павила, незаметно наблюдая за ним, лишь мрачно скалился – все идет как должно…

И вот на четвертый день Скуманд наконец покинул клетку, которую старый вайделот соорудил на заднем дворе своего жилища с таким расчетом, чтобы юношу никто не видел.

– Пей! – сказал он, вручая своему ученику чашу с горячим настоем трав, в который при варке были добавлены кусочки мухомора и еще какой-то дряни.

Скуманд взял чашу недрогнувшей рукой и выпил ее до дна, даже не поморщившись, хотя настойка была отвратительной на вкус, а запах ядовитого гриба он распознал сразу же.

– А теперь уходи и возвращайся сюда же! – приказал Павила, и юноша послушно направился к лесу.

Старый вайделот смотрел ему вслед с изменившимся лицом; он так сильно прикипел душой к Скуманду, что мысленно считал его своим сыном. Павила мог бы не устраивать ему такое страшное и опасное испытание, но найденыша ждала незаурядная судьба, если верить гаданиям, а значит, он просто обязан познать все то, что необходимо для достижения высокой цели…

Скуманд забрался в чащу, чувствуя лишь небольшой внутренний подъем – вроде того, что бывает, когда выпьешь пива больше, чем нужно. Он знал – это только начало превращения, но ему не хотелось верить, что еще немного и все свершится, и будет так, как много раз рассказывал ему Павила. И только когда неожиданно его кровь взбурлила, вызвав приступ ярости, он понял – началось!

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая