Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/51
• Следующая

Платов сидел на армейской фуре с перевязанной головой. Позади него открывалась кубанская долина, берега, заросшие вербами и вязами, склоны пологих гор. Искристо отливала напротив солнца речная бегущая вода. Только удушливый запах пороха напоминал о гремевшем здесь бое всего час назад. Платов сонно щурился, слушая дальний крик кукушки.

– Явился, голубчик, – насмешливо встретил его полковник. – Молодцом янычар рубил! Твои казаки дело нонечное решили. Драпанули хваленые крымчаки!

Платов отрешенно помолчал, глядя на Кубань. Над ней неровно, точно падая и взмывая, пролетела чайка. Лицо командира приняло благодушное выражение, он пошутил:

– Хороша Маша, да не наша. Нет у этой мутной Кубани супротив Дона красы! Бешеная речка. То затопляет все окрест, когда дожди в горах, то пересыхает. Воробец пеши перейдет… А вот воевать за нее приходится! – и вдруг нахмурился, раздул ноздри. – Сколько полегло здесь братушек наших, донцов! Геройски головы сложили!

По всему, командир раздумывал, еще колебался. Наконец, взглянул Ремезову в глаза.

– Самовольство твое и дурость, за какое разжаловал, ты искупил. Любо глядеть, как в бою дерешься. Издаю приказ о производстве тебя, Ремезов, в сотники повторно. За узденя поощряю…. А будешь устав нарушать и командирские слова, – ожесточусь, и пощады не жди! Так требует закон казачества. Ступай… И пригласи есаула своего!

Присутствующий тут писарь принялся чинить гусиное перо, найденное неподалеку, у края кубанской водицы…

Через день Ремезов был вызван в штаб Бухвостова. Леонтия незамедлительно принял сам командир сводного деташемента[33]. Приказ его был чрезвычайно важен и краток.

– Тебя, сотник, мне рекомендовал лично Матвей Иванович Платов. Да я и сам знаю, что ты молодец. Видывал тебя в бою не раз… Понимаешь ли ты по-татарски?

– Так точно. У нас в Черкасском гутарят на таком языке многие казаки и бабы.

– Вот и замечательно. Посылаю тебя с тайной депешей к генерал-поручику де Медему. Он командует Кавказским корпусом. Сведения эти для него очень необходимы. Ты обязан выполнить поручение, хотя бы рисковал жизнью! Запомни на словах: крымский хан направил свое войско в Кабарду. С тобой я пошлю человека из тех мест, гребенского казака Коротина. Он доподлинно знает путь. Подбери еще храброго казака из своего полка, и на ночь трогайтесь! Весьма надеюсь на вас!

– Господин подполковник, мой ординарец под арестом за своевольную отлучку. Казак геройский, пострадал по моей причине. Прикажите отпустить. Он десятерых стоит!

Бухвостов, потягивающий трубку, выпустил дым, ненадолго задумался и нацарапал на листке несколько слов, макая перо в медную походную чернильницу.

Вместе с запиской Леонтий принял из рук командира засургученный пакет, который велено было зашить в плотную холстину и спрятать в полу кафтана. Задание было, очевидно, столь серьезным, что на прощанье подполковник пожал ему руку.

…И даже на третий день Святой недели весь Черкасский городок шумел от уличного веселья, гульбищ и девичьих хороводов! Хмельные казаки и парни не упускали случая похристосоваться с казачками-красавицами, кои уже не затворничали по куреням, благодаря послаблениям при атамане Ефремове, а смело собирались в кружки на улицах, пели и вели любезные беседы.

Три старшинских жены – Авдотья Гревцова, Василиса Иловайская и Матрена Аксаева, да урядничья супружница Ремезова Устинья праздновали Пасху в гревцовском палисаде, под цветущими яблонями. Не просто теплым, а по-летнему жарким выдался этот день конца апреля. Хотелось богачкам похвастать нарядами, надеть дорогие кубелеки да расшитые кавраки, да собольи шапочки с жемчужной вышивкой, да сверху на груди – перла, унизанные жемчугом. Куда и носить красоту этакую, как не на праздники! Ан нет. Лето наступило! Явилось нежданно-негаданно, высушило землю, поторопило с цветением сады, до срока подняло выгонки трав, взметнуло всходы «пашенички», посеянной бабами на окрестных полях. Так что пришлось старшинским женам довольствоваться мудреными рубахами: шелковыми поверху, рукава и оплечья – из парчи, а низ, от пояса до подола, из полотна, расшитого серебром.

Устинья надела-таки кубелек, он был украшен под мышками узорными ластавками и выглядел вполне прилично, а под испод – атласные шаровары, такие же, как и у других прочих. Различались они только цветом. У Авдотьи – синие, у Василисы – красные, у Матрены и у нее – бирюзовые. Сафьянные туфли казачки сняли, усевшись на большой персидский ковер, остались в мягких ичитках, простроченных у кого серебром, у кого мишурой. А на головах, точно короны, отливали парчовые повойники.

Станичницы, проводив мужей на атаманскую охоту к кургану «Двух братьев», бражничали. Авдотья, невысокая, кубастенькая, с улыбочкой, когда надо подольститься, и с высокомерной гримасой, когда требовалось себя возвеличить, не случайно собрала в этот день приятельниц. Приспичило ее двадцатилетнему дитятке Никите, оставленному, благодаря отцу, в призывном резерве, жениться. Что ни день изводил он требованием засылать сватов к Ремезовым, уговорить урядника отдать за него Марфушу. А как лезть в их курень, коли Илья Денисович отказ дал? С пустого поля урожай не снимешь. Надобно посеять что-то, позаботиться. Вот и подгадала Авдотья к светлому праздничку! И сама повеселится, и со сметливыми бабами побалакает, и Устинью, глядишь, задобрит, на свою сторону перетянет.

Ясырка, турчанка-пленница Джана, уже дважды бегала в питейную лавку за медом. Был он золотист, сладок и шибко хмелен. Но на свежем воздушке да за нескончаемыми разговорами хмель не замечался. Только на душе становилось веселей! Временами набожная Василиса затягивала духовные стихиры и ей, со строгими лицами, подтягивали остальные. А потом, наблюдая, как ясырка хлопочет за их праздничным «столом», то и дело принося кушанья, опять пускали серебряную кружку с медом по кругу. А яств на ковре было не счесть: и круглики, славные пироги с рубленым мясом и перепелками, и студень, и лизни, свиные языки, приправленные солеными в кадушках огурцами, и лопатка дикой свиньи в разваре, и соленое мясо журавля, – всё на разных блюдах. После холодных закусок подала Джана им в расписных деревянных мисках похлебку из курицы, сваренной с сарацинским пшеном и изюмом. На что Василиса, длинная и худосочная, и та попросила добавки. А после этого угощенья – новое, особенно любимое самой хозяйкой: ягненок, зажаренный на костре. Начинен он был смесью разных каш, густо нашпигован чесноком, и за десять шагов, прежде чем слуга с соседским мальчишкой успели донести его до гостей, почувствовался такой изысканный и пряный аромат, что казачки ахнули!

– Рада я, бабоньки, радешенька, что встрелись нонеча и вместе порадовались Светлому Христову воскресенью! – решив, что гостьюшки запьянели, пошла Авдотья в наступление. – И денек хорош, и…

– И казак пригож! – окончила не к месту сказанную поговорку Василиса, отрывая от журавлиной лодыжки тяж мяса. – Казак у тебя, Микит, красивый парубок! За него кто хошь девку выдаст. Не выбрал ишо?

– Ох, и не спрашивай! – отмахнулась хозяйка ручкой, с дорогим браслетом на запястье, – билезикой из бриллиантового фермуара. – Одни сами зазывают да намекают, а иные прочие… Кто их, девок, распознает. Рази ж мы могли при своей молодости с парнями на улицах пересмешничать. А теперича – им полная воля!

– Данилка Ефремов, атаман предбывший, разврату в Черкасск напустил! – сердито воскликнула Василиса, тыча жилистой рукой. – Супостат! У нас в семье пятеро дочерей, а я им поблажки не даю! К дому приучаю. Вот старшую свою отдала за племянника Грекова, а теперича одни благодарности от сватов слухаю…

– Хороша у тебя и Елизаветка, – заметила урядничья жена, поняв в чей огород бросают камни подруги. – Самая пара для Никитки!

Хозяйка мелко заморгала подведенными сурьмой глазками, скривила лицо, но удержалась, чтобы не сболтнуть лишнее.

• Предыдущая
• 30/51
• Следующая