Собрание сочинений в 10 томах. Том 8 - Хаггард Генри Райдер - Страница 4

• Предыдущая
• 4/163
• Следующая

В сущности же Паг был много больше, чем рабом. С того самого часа как Ви, невзирая на гнев женщин, привел к себе Пага, тот полюбил своего спасителя и хозяина больше, чем женщина любит своего первенца, больше, чем мужчина любит свою нареченную, и любовь укреплялась еще тем, что Ви защищал Пага и спасал его, сам рискуя навлечь на себя гнев вождя и гнев своих одноплеменников, ибо женщины уже ликовали, что избавились от Пага и его злого языка.

С тех пор Паг стал тенью Ви, был готов ради него переносить какие угодно муки, готов был умереть ради него, готов был даже удержаться от шуточек и насмешек в адрес Ааки или какой-нибудь иной женщины, на которую Ви взглянул бы одобрительно. Впрочем, последнее было для Пага труднее всего: для того чтобы воздержаться от насмешек, ему приходилось до боли прикусывать себе язык. И так случилось, что Паг любил Ви, а Ви любил Пага, и потому Аака, ревнивая и завистливая, стала ненавидеть Пага еще больше, чем ненавидела его до того.

То, что Ви спас жизнь Пагу, изгнанному в самый злой холод на голодную смерть, изгнанному за то, что приносит несчастье, что сварлив и неуживчив, вызвало немало толков и суматохи. Но когда дело дошло до вождя, отца Хенги, человека мягкосердечного, он объявил, что раз Паг был дважды выброшен из племени и осужден на голодную смерть и дважды спасался и возвращался назад, ясно, что боги предрекли ему какую-нибудь иную кончину. Раз уж Ви подобрал его, Ви должен кормить его и смотреть за тем, чтобы Паг никому не причинял беды. Если же Ви нравится держать в своем жилище одноглазого волка, то это дело Ви.

Вскоре после того Хенга убил своего отца и стал вождем вместо него, так что дело с Пагом было позабыто. Паг остался в хижине Ви и жил с ним вместе. Ви и дети любили Пага, а Аака ненавидела его.

— Хороший мех, — сказал Паг, указывая на волка окровавленным ножом. — Весна пришла поздно, и зверь еще не начал линять. Когда я выдублю его как следует, выйдет хороший плащ для Фо. А Фо очень нужен теплый плащ, даже летом. Ведь все прошлое лето он кашлял.

— Да, — тревожно сказал Ви, — кашель напал на него с тех пор, как он спрятался в холодной воде от гнавшегося за ним черного длиннозубого медведя. Мальчик знал, что медведи в воду не входят. Но за это, — добавил он, внезапно рассвирепев, — я убью того медведя. И Фо горюет по сестре.

— Да, Ви, — прохрипел Паг, и его единственный глаз загорелся ненавистью, — Фо горюет, Аака горюет, ты горюешь и даже я, Человек-Волк, горюю о ней. Почему ты звал меня с собой на охоту в тот день, хотя я хотел остаться дома и сердце мое чуяло грозящую беду? А я хотел остаться дома и присмотреть за Фоей, которую Аака отпустила побегать только потому, что я сказал ей, чтобы она не отпускала девочку далеко и следила за ней.

— Такова воля богов, Паг, — пробормотал Ви и отвернулся.

— Богов! Каких богов? Это воля не богов, а двуногой твари. Он зол, как сам тигр с саблевидными клыками, о котором нам рассказывали деды. Да, это воля не богов, всему виною Хенга, и способствовала ему раздражительность Ааки. Убей этого человека-тигра, Ви, и брось думать о черном медведе. А если ты не хочешь или не можешь убить Хенгу, предоставь это мне. Есть одна женщина, которая ненавидит его за то, что он отверг ее и сделал служанкой той, которую взял вместо нее. А яд я умею варить, отличный яд…

— Нет, это незаконно, — сказал Ви, — и такое убийство навлечет на нас проклятие. Но закон разрешает мне убить его, и я его убью. Об этом я и говорил с богами.

— Так вот, значит, куда делась волчья голова! Пошла на жертвоприношение! Понимаю. А что сказали тебе боги, Ви?

— Они подали мне знак. Все случилось так, как сказала Аака: если мне суждено биться с Хенгой, то с ледника упадет камень. Камень упал. Он чуть не задавил меня, но в то время я отошел от волчьей головы и приблизился ко льду, чтобы получше разглядеть Спящего, величайшего из богов.

— По-моему, он вовсе не бог, Ви. Мне так кажется, что это просто зверь неизвестной нам породы, зверь замерзший, а Тень позади Спящего — человек, который охотился за этим зверем. Они оба попали в снег и там умерли, а снег обратился в лед, и так пошел ледник.

Ви удивленно взглянул на него: мысль эта была ему совершенно нова.

— Как же может это быть, Паг? Ведь и Спящий и Тень в леднике были вечно. И наши праотцы помнят, что они были здесь, и такого зверя никто не видывал. И кроме нас вообще людей не существует.

— А ты в этом уверен, Ви? Мир велик. Если ты поднимешься на вершину холма, увидишь там, далеко, как только хватает глаз, другие холмы, а между ними виднеются равнины и леса. И далеко в две стороны идет море и немало заливов по морскому берегу. Отчего же в таком случае не должно быть больше людей на свете? Неужто боги создали только нас? Слишком мало нас одних для забавы им.

Ви только покачал головой в ответ на эти кощунственные рассуждения, а Паг продолжал:

— А то, что ты думаешь о камне, — часто ведь случается, что, когда солнце подточит лед, с гребня начинают идти трещины, и валуны сыплются с ледника. А все, что мы называем стенаниями и призывами богов, по-моему, просто треск льда, смерзающегося от сильного мороза, и лед подчас трещит, просто когда оседает под собственной тяжестью.

— Замолчи, Паг, — перебил его Ви, затыкая пальцами уши. — Я больше не хочу слушать твои безумные речи. Если боги услышат их, они нас покарают.

— Если люди услышат эти речи, они нас убьют. Ведь люди живут в страхе перед тем, чего не могут видеть, и рады спасти свои жизни ценой жизни другого. А что до богов — вот им.

И Паг показал леднику кукиш, необычайно древний знак презрения.

Ви был так подавлен этими словами и поступком, что уселся на камень, будучи не в силах отвечать, а Паг, первый скептик, продолжал:

— Если уж мне пришлось выбирать себе бога, — а, на мой взгляд, люди и так достаточно злы, и незачем было ставить на ними кого-нибудь еще злее, — я выбрал бы себе богом солнце. Солнце дает жизнь; когда солнце сияет, все растет, и все живые существа сходятся в пары, и птицы кладут яйца, и тюлени приплывают сюда выращивать приплод, и цветут цветы. А когда нет солнца, а есть только мороз и снег, все существа или умирают, или уходят прочь отсюда, и жить становится трудно, и волки и медведи боятся голода и пожирают людей. Да, я выбрал бы себе солнце добрым богом, а мороз и черную тьму — злыми богами. Но послушай, Ви! Как же быть с Хенгой? Ты вызовешь его на бой?

— Да, — последовал свирепый ответ, — сегодня же.

— О, если бы ты победил! Если б ты убил его! Поразил бы так, и так, и так!

И Паг вонзал кремневый нож в брюхо убитого волка.

— Да, — задумчиво добавил он, — дело это нелегкое. Мне никогда не приходилось слышать ни об одном человеке столь же сильном, как Хенга. Прав Нгай, который называет себя волшебником, а на самом деле только лжец и обманщик, прав, говоря, что мать Хенги ошиблась. Нгай говорит, что она хотела принести двойню, но только дети в ее утробе смешались, и вышел один Хенга. Ведь он прямо двойной: у него зубы во рту в два ряда, и он вдвое выше ростом, чем все люди, и злее всех, побольше даже чем вдвое. Впрочем, он, несомненно, человек, а не то, что ты называешь богом: ведь он жиреет и становится все более тяжел на подъем, и волосы его начинают седеть. Значит, его можно убить. Значит, его может убить всякий, у кого хватит силы проломить его толстый череп. Собственно, я бы предпочел отравить его, но ты говоришь, что этого делать нельзя. Ну, я обдумаю все, и мы с тобой еще поговорим перед боем. А пока что — наверное, потом нас будут окружать болтливые бабы, так что не удастся толком поговорить — скажи мне, Ви, что я должен делать, если Хенга убьет тебя? Наверное, тебе вовсе не хочется, чтобы он взял себе в жены Ааку, как он давно собирается сделать, и чтобы он превратил Фо в раба?

— Вовсе не хочется.

— В таком случае прикажи мне убить их или присмотреть за тем, чтобы они сами убили себя.

• Предыдущая
• 4/163
• Следующая