Накал страстей (ЛП) - Рейд Пенни - Страница 12

• Предыдущая
• 12/44
• Следующая

Это было хорошо—иметь представление об искусстве. Искусство обогащало общество.

Плохо было стать страстным, сосредоточить всю энергию на чем-то, когда я была талантлива и в других областях, таланты, в которых нуждалось общество.

Она объяснила, что миру больше были не нужны музыканты. Но нужно было больше женщин, особенно женщин: учёных, математиков, политиков, врачей и руководителей. Я была хороша в музыке, но быть просто хорошей было недостаточно, чтобы поддерживать себя в роли музыканта. И я бы не приносила позитивную и долгосрочную пользу обществу просто как хороший музыкант. Гораздо лучше было сосредоточиться на математике и науке — областях, где я уже была одарённой, областях, куда я смогла бы привнести ощутимые изменения.

Я потерялась в этих мыслях, слёзы сошли на нет, когда я осознала, что Мартин смотрел на меня, наблюдал за мной. Я почувствовала, как его взгляд пристально изучал мои формы. Он замедлился, как будто заметил меня, затем костяшками пальцев провел по моей груди.

Моё дыхание стало прерывистым, и я подняла свой взгляд на него.

— Вот, — сказал он, ища глазами мои, когда он снова прикоснулся ко мне, и на этот раз он потянул бретельки моего топа вниз, обнажая грудь. Другой рукой он провел вдоль моего горла к плечу, а затем к ключице, щекоча меня. Я вздрогнула и вздохнула. — Вот оно. У тебя есть это, и когда я так прикасаюсь к тебе, оно здесь.

Я могла только смотреть на него в ответ. Я не хотела двигаться, хотя мы нарушили правило Неприкосновенного вторника. Я попала в чистилище "Правило против желания". В конечном счете, я решила не двигаться, и Неприкосновенный вторник мог помочь себе спрыгнуть с обрыва.

Руками он скользнул по моему животу, бокам и бедрами. Костяшками пальцев под водой он провел по моим ребрам, я напряглась, не обращая внимание на боль мышцах.

—Я понимаю, что ты не готова к тому, чтобы я трахнул твою сладкую киску языком. Да. Я все понимаю. — Его слова, произнесенные шепотом, посылали чистое горячее желание сквозь меня. Такое чувство, что я могла развалиться на части.

Он продолжил, пока его пальцы двигались вперед-назад, приближаясь к моему центру.

— Если ты поможешь мне размягчить мои мозоли, я помогу тебе с твоими.

Я ошарашенно сглотнула.

— Чем же?

— Быть страстной.

Я покачала головой, чувствуя головокружение от отказа, сорвавшегося с моих губ.

— Я не так устроена.

— С того места, где я сижу, все так. — Мартин проворчал это, наклонившись, чтобы быстро поцеловать меня, оставляя дорожку поцелуев от моей шеи к челюсти, кусая меня за ухо, прошептав:— Ты такая. Ты просто... отключила это, спрятала по какой-то причине.

— Почему тебя это вообще волнует?

— Потому что, Кэйтлин, и я не знаю, сколько ты еще собираешься заставлять меня говорить это, Я хочу заботиться о тебе. Я хочу тебя.

— Но почему...

— Почему люди заботятся друг о друге? Что такое влечение? Я не могу предоставить тебе список причин, почему я реагирую так на тебя. Это не уравнение. Ты единственная, о ком я могу думать. Только ты. Все просто.

— Тебе нужно переосмыслить список, потому что, а вдруг я просто... не сексуальная? —Я чувствовала себя неуверенной и чувствительной. Горячие, пенящиеся бисеринки воды лизали мою грудь и спину. После этих слов я затаила дыхание.

Он отклонился назад, удерживая взгляд на мне, прежде чем сказать:

— Это не о сексе, Паркер. Но для протокола, ты охренеть как сексуальна. Я говорю о страсти. Желании чего-либо. Любви. Я страстный в гребле, я увлечен знанием того, как все работает, увлечен, говоря людям, что делать. — Он усмехнулся последней мысли, его глаза были спокойными и вдумчивыми. Костяшками пальцев Мартин пробежался вверх по внутренней стороне моего бедра и, наконец, наконец-то коснулся моего центра.

Я затаила дыхание, нуждающиеся и болезненные шипы удовольствия возникали там, где он прикасался, мое тело пело. Эти ощущения были громоздкими, неконтролируемыми, и я поняла, что это было, потому что я поверила ему. Я поверила, что он было увлечен мной.

— Прикасаться к тебе сейчас имеет для меня значение. Попробовать тебя, взять тебя здесь и сейчас имеет значение для меня. — Он убрал пальцы, отчего мои бедра рефлекторно сжались. Игнорирую мой протест, он вытащил руки из воды, надев обратно ремешки моего бикини. Он прикрыл меня, сказав:— Но это не будет значимым для тебя.... Если ты не увлечена мной.

 Было уже за полночь, а я лежала посередине своей гигантской кровати, глядя на звезды в окно крыши.

Ни Мартин, ни я почти не разговаривали, когда вышли из гидромассажной ванны. Я не могла. Думаю он догадался об этом, поскольку позволил мне остаться одной.

Сегодня Сэм не ночевала в моей супер-огромной королевских размеров кровати. Я видела ее за ужином, но потом она с Эриком и другими парнями собирались купаться под луной. Во время ужина я, в основном, молчала и не захотела идти на пляж. Я замкнулась в себе.

Поэтому я извинилась, игнорируя настороженный взгляд Мартина, пока уходила, чтобы спрятаться в моем гигантском люксе.

Мартин был прав. Я все слишком анализировала, используя это как способ подавления страсти. Все можно обосновать, заставить выглядеть глупо, используя рациональную критику. Веру, любовь, надежду, похоть, гнев, печаль, сострадание — все.

И так я проделывала с каждым чувством и эмоцией, которые вводили меня в заблуждение или не поддавались контролю. Когда Мартин прикасался ко мне, я чувствовала, что немного теряла контроль, или вернее, что все выходило из под контроля. Я чувствовала неопределенность, я чувствовала неуверенность, я чувствовала...

Я просто чувствовала.

Я перевернулась на левый бок, вместо того, чтобы смотреть на звезды, теперь я смотрела в окна, выходящие на пляж.

Страсть и увлечение— все это было неплохо. Так же, как не плох мышьяк, хотя им можно убить человека. Если страсть — это неплохо, то почему сама идея быть страстной была столь пугающей?

Вздохнув, я перевернулась в кровати, снова, и взбила подушку. Моя подушка серьезно действовала мне на нервы. Она не читала мои мысли и не поддерживала мне шею как надо. Я думала избавиться от своей подушки, но потом решила дать ей второй шанс. В очередной раз повернувшись, теперь на правую сторону, я зажмурила глаза, желая себе заснуть.

Я не могла.

Мое тело было чувствительным, это да. Но не поэтому я не могла уснуть. Я чувствовала беспокойство, раздражение, я чувствовала недовольство, я чувствовала...

Я чувствовала.

Внезапно сев на кровати, я бросила подушку через всю комнату. Я чувствовала, что она недостаточно поддерживает мне шею, а я ненавидела это. Со всей страстью я ненавидела эту подушку.

Мы никогда, никогда, никогда не были бы вместе.

Отбросив в строну одеяло, я выскочила из этого гигантского люкса. Его размеры подавляли, мне требовалось гораздо меньше. Мне была нужна безопасность. Некоторое время я бродила по дому, сначала намереваясь наведаться в гости на кухню, потому что печенье. Но в последнюю минуту я повернула на право,а не налево,и поднялась вверх по лестнице, а не вниз, и оказалась в комнате с гитарами и роялем.

Я медлила возле двери, уставившись на рояль. Это был Стэйнвей[5],  и он был великолепен — черный и гладкий, и изогнутый. Из-за лунного света, проникающего в окна, он выглядел призрачно и таинственно. Мне хотелось прикоснуться к нему. По какой-то причине, в тот момент мне казалось это недопустимым.

В этом не было смысла.

"Глупая, это же просто рояль", подумала я. Но отбросила эти мысли, потому что они были слишком рациональными. Вместо этого, я приняла ощущение волнения. Этот поступок — придти сюда среди ночи, чтобы прикоснуться и сыграть на рояле, взволновал меня, поскольку это чувствовалось запретным. Пусть это было бы опасным, хотя на самом деле это было не так, потому что из-за этого мое сердце билось сильнее, дыхание ускорялось.

• Предыдущая
• 12/44
• Следующая