Черная моль (сборник) - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/153
• Следующая

Попробовал я вплести любовную линию и в ту часть сюжета романа «Угол белой стены», где события разворачиваются в Борске. Там мой герой Александр Лобанов влюбляется в молодую женщину, врача городской больницы, и главные события сюжета во многом оказываются зависимыми от отношений этих двух людей. В самом деле, уступи Наташа и разреши больному Семенову встретиться с приехавшим из Ташкента «двоюродным братом» или не позвони она вдруг поздно вечером на работу Лобанову и в связи с этим не примчись Лобанов к ней, все было бы по-другому в поисках опасной группы у Лобанова и его товарищей из уголовного розыска Москвы, Ташкента и Борска…

Использовал я и еще один прием, чтобы полнее раскрыть образ положительного героя. Это, условно говоря, роман-исповедь, роман от первого лица. Так написан «Инспектор Лосев». Прием этот, вовсе не новый в советском детективе, действительно позволяет, как, впрочем, и в любом другом жанре, глубже раскрыть характер героя, исследовать все струны его души, его нравственные принципы, взгляды, мысли и чувства. Кроме того, этот прием, при умелом его использовании, позволяет создать необычайный контакт с читателем, какую-то особую, теплую, дружескую атмосферу, ощущение близости, взаимопонимания и доверия.

Мне кажется, этот прием заслуживает внимания и дальнейшей разработки.

Главное и специфическое свойство наших книг, отличающее их как от классического, так и от современного прогрессивного западного детектива, заключается в особом пафосе, заложенном в наших книгах.

Я имею в виду не только утверждающий, оптимистичный его характер, в отличие от обличающего, свойственного лучшим образцам на Западе. Именно у нас этот утверждающий пафос все очевиднее, все больше сочетается с активной, непримиримой борьбой против нравственных пороков, с заблуждениями и ошибками, равноду

шием и благодушием здесь — за воспитание, а чаще даже перевоспитание отдельных людей… И в детективном романе борьба эта, естественно, принимает те крайние, острейшие формы, которые соответствуют особенностям жанра и крайним проявлениям антиобщественного поведения отдельных людей, особо опасным антиобщественным установкам, которые по тем или иным причинам у таких людей возникают. Словом, это пафос справедливой, необходимой, очень сложной, порой опасной борьбы с преступлением, преступным поведением, с прямым и дерзким нарушением закона и с причинами — социальными, нравственными, психологическими, — которые такое поведение вызывают или ему не препятствуют.

Вот это органическое единство пафоса утверждения с пафосом обличения и лежит в основе лучших книг этого жанра.

Детективный роман способен не только увлечь, захватить читателя, но и многому научить, на многое открыть глаза, разбудить мысль, зажечь сердце, способен помочь правильно разобраться в самых сложных жизненных ситуациях. Он превращается в острейшее идеологическое оружие, которое приобретает все большее значение в грандиозной битве идей, охватившей мир сегодня. Трудно переоценить эффективность этого оружия. И мы должны научиться мастерски владеть им.

А. Адамов

Ранней весной демобилизованный офицер комсомолец Сергей Коршунов возвращался домой из Германии.

За окном уже развертывались, сменяя друг друга, знакомые пейзажи Подмосковья.

Сколько раз в эти годы, суровые и грозные, Сергей, засыпая на своей, советской, а потом на чужой земле, представлял себе минуту возвращения в Москву, и какой далекой, порой даже несбыточной, казалась ему тогда эта встреча. И вот она настала, почти настала — поезд подходил к Москве!

Пошли пригородные станции. Около одной из них осторожно ползет по наезженной дороге закрытая машина с яркой надписью наискосок: «Гастроном».

— Смотрите, смотрите! — радостно кричит кто-то из пассажиров.

На высоких воротах вывеска: «Колхозный рынок». За окном проносятся пригородные электрички. Впереди, в голубой морозной дали возникают бесчисленные черточки заводских труб, и над ними клубятся черно-белые дымы.

Но вот колеса застучали на стрелках. Во все стороны разбежались пути. За деревянной оградой, между высокими серыми домами мелькнули красные вагончики трамвая.

Во всех вагонах прозвучал торжественный голос диктора: «Поезд приближается к столице нашей Родины — Москве!» Сергей почувствовал, как заколотилось сердце и вдруг пересохло во рту. Непослушными руками он стал натягивать шинель.

В пестрой и шумной толпе встречающих Сергей не сразу нашел своих. Он минуту стоял один, держа в руке чемодан, и оглядывался по сторонам.

Вдруг Сергей увидел мать. Худенькая, с выбившимися из-под шляпки седыми волосами, она пробиралась сквозь толпу под руку с высокой девушкой в ярко-красной модной шубке. Сзади виднелась черная шапка и круглое, розовое от мороза и волнения лицо отца.

— Мама! — закричал Сергей.

Первые дни дома опьянили Сергея восхитительным бездельем, любовной и трогательной теплотой. Мать готовила все самое вкусное, с детства любимое. Все его вещи несли на себе заботливое прикосновение ее рук. Казалось, что только час назад прибрал он свой письменный стол, возвратившись из школы, и как будто не было после этого голодных и холодных зим во фронтовой Москве, не было трех лет эвакуации в далеком уральском городке, не было и следующих, послевоенных лет, когда это место, где сейчас стоял его стол, было занято тяжелым кованым сундуком. Возвратившись из эвакуации, Павел Афанасьевич попытался было передвинуть его в переднюю, но сундук как будто прирос к полу, и на него махнули рукой. Теперь же, получив телеграмму Сергея, Павел Афанасьевич решил, что к возвращению сына стол непременно должен стоять на старом месте. Дождавшись ухода жены, он с новым ожесточением взялся за сундук. И так ему хотелось что-то немедленно совершить в ожидании сына, что неподъемного веса сундук подался. Долго пришлось повозиться Павлу Афанасьевичу, но зато, когда жена вернулась, он, сильно запыхавшийся и довольный, гордо сказал:

— Ставь, мать, Сережкин стол, место готово.

Мария Игнатьевна всплеснула руками и с укором сказала:

— Не жалеешь ты себя!

И вот теперь Сергей сидит за своим письменным столом, аккуратно застеленным новым листом цветной бумаги, и растроганно смотрит на знакомую стеклянную чернильницу, сейчас необычно чистую, протертую до полной прозрачности, на свою старую ручку с новым, блестящим пером и на старательно, но неумело отточенные карандаши в деревянном стакане. В ящике стола Сергей обнаружил свой аттестат об окончании школы. Он долго и бережно держал его в руках, проглядывал перечень предметов, вглядывался в подписи учителей, с трудом вспоминая их фамилии, и чуть заметно улыбался при мысли о далеком, беззаботном и веселом времени.

Первые дни Сергей выходил из дому, испытывая острую потребность скорее окунуться в полузабытую, кипучую московскую жизнь, выходил с таким волнением, как будто ему предстояла встреча с родным и любимым существом, в котором очень многое переменилось, много появилось нового, и все это надо быстрее увидеть и понять.

Почти каждый вечер он звонил Лене. Встреча с ней на вокзале получилась совсем не такой, как представлял себе Сергей. Он хотел обнять ее так же, как мать и отца. «Ведь невеста же», — говорил он себе. Вероятно, этого же ждали от него и окружающие. Но Лена смущенно протянула руку. Сергей пожал ее — и только. Те слова, с которыми он обращался к ней в письмах, оказалось, очень трудно произнести вслух. Да и первый разговор их, когда они остались в тот вечер вдвоем, получился странным.

— Ты обязательно должен поступить в институт, Сережа, — сказала Лена. — Вот только в какой? Ты решил?

Сергей задумчиво ответил:

— Хочу, Леночка, работать. Да и моим надо помочь. А учиться… учиться тоже, конечно, хочу.

• Предыдущая
• 9/153
• Следующая