Невольники чести - Кердан Александр Борисович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/63
• Следующая

Бальная карусель так увлекла Елизавету Яковлевну, что она не заметила, как к ней протиснулся Александр Нарышкин, – а ведь еще пару часов назад она ехала сюда с одной только надеждой увидеться с ним! Раскланявшись с родителями Лизы, он обратился к ней:

– Ma chere, позвольте представить вам моего доброго товарища… – Нарышкин чуть отступил, пропуская вперед ладно скроенного молодого человека в зеленом преображенском мундире. – Граф Федор Иванович Толстой!

Молодой человек, тряхнув смоляными кудрями, склонил голову и прищелкнул каблуками.

– Je vous ai beaucoup admiree ce soir, mademoiselle, – произнес он бархатным голосом и вскинул черные, блестящие, как от вина, глаза.

Елизавета Яковлевна встретилась с этим сумасшедшим, притягательным взглядом и залилась краской, не найдя что ответить на столь прямолинейный комплимент.

– Лиза, умоляю вас, будьте осторожны… Наш граф владеет наукой обольщения не хуже, чем шпагой… – натянуто улыбнувшись, предостерег Нарышкин.

– Merci, mon ami, voila une reputation qui me manquait, – мгновенно отпарировал Толстой, не преминув одарить Лизу еще одним восхищенным взглядом. Впрочем, Елизавете Яковлевне хватило и первого…

Из любимых романов Лиза знала, что случаются в жизни человека моменты, которые круто изменяют судьбу, толкают на самые неожиданные поступки, нередко приводят к гибели или потере репутации… Что-то похожее, догадывалась она, происходит сейчас с нею самой. Но, отбросив отрезвляющую формулу «Я погибаю…», девушка не сделала даже попытки спастись. Она забыла обо всем. Весь вечер говорила и танцевала с одним графом, улыбалась только ему. Из состояния, похожего на гипноз, ее не вывели ни упреки maman, ни сердитые взгляды Александра Ивановича. Даже брошенное им в сердцах: «Coquette!» – не задело ее, а уход с бала вконец рассерженного Нарышкина не произвел на Елизавету Яковлевну никакого впечатления. Граф отныне владел ее сердцем безраздельно.

Когда ехали домой с бала и maman стала выговаривать ей, упрекая дочь в нарушении всех правил светских приличий и безрассудстве, Елизавета Яковлевна и не подумала оправдываться.

– Je suis jeune, je suis heureuse, j’ai des succes, voila pourquoi l’on m’envie, – неожиданно сообщила она, чем привела родителей в полнейшее замешательство.

– Mademoiselle, c’est impossible… – только и сказал отец. А матушка отвернулась к окну, не проронив больше ни слова до самого дома.

Родители приложили все силы для спасения чести семьи. Толстому, спустя два дня появившемуся у Федоровых, было отказано в приеме. Нарышкин, несмотря на увещевания родных, не приезжал сам. Так и не простившись с Лизой, он уехал в полк. А еще два месяца спустя до Москвы дошло известие, что Александр Иванович убит на дуэли графом Толстым. Смерть жениха долго скрывали от Елизаветы Яковлевны, пока одна из кузин, посвященная в сердечные тайны Лизы, под «великим секретом» не проговорилась ей.

Считая себя главной виновницей трагедии, Елизавета Яковлевна слегла. Три дня она была в нервической горячке и, по мнению домашнего лекаря, едва не отдала богу душу. А поправившись, словно состарилась сердцем. Перестала походить на прежнюю Лизу – веселую, беззаботную, общительную. Сделалась добровольной затворницей, выезжая только в церковь да к одной-двум родственницам. Подумывала даже уйти в монастырь, да не хватило решимости…

Так, страдая и раскаиваясь, прожила молодая Федорова несколько месяцев. Вот тогда-то и посватался к Елизавете Яковлевне новоиспеченный генерал Кошелев.

Усмотрев в предложении камчатского губернатора перст Божий, родители Лизы, отчаявшиеся было устроить ее судьбу, тут же дали согласие на этот брак. Елизавета Яковлевна к воле родителей отнеслась с удивительным смирением, то ли решив не огорчать их более, то ли искренне надеясь на краю отеческой земли забыть прежнюю свою страсть и неотступные печали. И это, надо заметить, почти удалось ей. Живя на Камчатке с таким славным и мужественным человеком, каким оказался ее супруг, Лиза изо всех сил старалась не вспоминать о прошлом. И мало-помалу прошлое стало отпускать ее. Немало споспешествовал этому опасный случай с кашалотом, когда молодая генеральша была на волосок от гибели. Чудом оставшись цела, она восприняла спасение как свидетельство небесного прощения.

Да, здесь, вдали от Москвы и суетного света, Лиза Кошелева была почти счастлива. Ведь, как говорит Шатобриан: «Il n’est de bonheur que dans les vois commune». По крайней мере, сама Елизавета Яковлевна так хотела верить в это. И верила, верила до сегодняшнего вечера, когда на балу столкнулась со своей нежной и мучительной памятью в лице графа Толстого. Встреча эта, как мы знаем, одним махом разрушила крепость, годами возводимую ею в своем сердце, повергла Елизавету Яковлевну в какой-то мистический ужас и заставила скрыться паническим бегством.

Действительно, «tel j’etais autrefois et tel je suis encor»…

– …Красивые женщины в старости бывают так же глупы, как в молодости были красивы. Вы знаете, майор, красота хороша лишь в одном случае: когда она себя не замечает.

– Дорогой граф, о какой красоте мы ведем речь? Если вы о госпоже Кошелевой, так, на мой взгляд, сия дама – просто фарфоровая кукла. Холодная и оттого – противная. По мне, куда милей крепостные девки… Сущий восторг, доступность и доброта, не отягченная образованием и этикетом… Что, в принципе, в темноте и незаметно…

– Да, русские девки хороши. Незатейливы и, главное, – чистоплотны! А вот насчет нашей милой генеральши позвольте с вами, Ермолай Иванович, поспорить… Не стоит принимать проявление du comme il faut за душевную холодность, равно как и желание нравиться – еще не повод считать обладательницу этой привычки blasee.

– Так, по-вашему, она – кокетка? Осторожнее, мой друг! Желание нравиться – женская форма властолюбия…

– Вот тут вы абсолютно правы… Женщина действительно отдается в плен только тому, кем на самом деле жаждет повелевать. Я, как вам известно, человек не пугливый, и все же один страх во мне живет… Это боязнь женской тирании…

– Тирания… Не говорите это слово так громко, не то нас с вами заподозрят в симпатии к Буонапарте! Ну а женщины… Их оковы, мне чудится, вам в ближайшее время не грозят…

– Кто знает, майор… Кто знает…

Этот философский диалог, протекавший между графом Федором Ивановичем Толстым и майором Ермолаем Ивановичем Фридерице во дворе комендантского дома несколько минут спустя после исчезновения с бала Елизаветы Яковлевны, неожиданно перешел в иную плоскость:

– А вы, сударь, не отказались бы хоть на часок очутиться на месте нашего гостеприимного губернатора, – голосом змия-искусителя вдруг спросил майора Толстой, – само собой разумеется, не в роли владыки земель камчатских, а наедине с его, как вы изволили выразиться, «фарфоровою куклой»?..

Не ожидавший подобного вопроса, Фридерице вспыхнул до корней волос. То ли от удовольствия, то ли от стыда, коим, надо заметить, неизменный собутыльник графа вовсе не отличался.

– После столь долгого поста и общения с одними туземными образинами, которые для меня все одинаковы: ни кожи, ни рожи… Очень может статься… Да что там… Конечно же. – Тут тучный и лысеющий Фридерице, очевидно представив себя на месте Кошелева в интимной обстановке, захохотал так, что в наступившей между танцами паузе привлек внимание окружающих. Впрочем, ненадолго.

Снова зазвучал импровизированный оркестр. Закружились разгоряченные вином и танцами пары. Праздник продолжился своим чередом… А майор неожиданно успокоился, отер платком ставшее похожим на вареную свеклу лицо и сказал уже вполне серьезно:

– Оставим шутки, граф. Сия добыча – не про меня…

– Отчего же?

– По двум обстоятельствам…

– Вы говорите загадками, Ермолай Иванович.

– Никаких загадок. Все ясно как Божий день! Ежели генеральша и в самом деле кукла, то я, хоть спали ко всем чертям всю эту деревню, хоть сам сигани в костер, ее фарфоровое сердце не отогрею… Когда же, напротив, госпожа Кошелева – дама благородная и неприступная, для покорения сей крепости у меня недостанет ни молодости, ни денег, ни обстоятельств… Давайте лучше выпьем!

• Предыдущая
• 38/63
• Следующая