Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 31
- Предыдущая
- 31/75
- Следующая
– Вы сядете со мной рядом? – спросила она Озерова шепотом.
– О нет, за столом каждому подобает свое место. Мне поручено только привести вас сюда. Как я понимаю, вы почетный гость.
К удивлению Глафиры, Озеров тоже говорил шепотом. Он как-то вдруг стал меньше ростом, ссутулился и голову пригнул. Через минуту она обнаружила, что его нет рядом, Озеров исчез. Глафира отошла в сторонку и села у окна. Она решила ничего не предпринимать и не задавать никаких вопросов. Если она кому-то здесь нужна, то ее найдут. А пока надо унять дрожь в коленках, стучат друг о дружку, как бильярдные шары. И не вытирай ладони о кюлоты! Что за мужицкая привычка?
Гостиная. Как и все у масонов, была необычайно убрана, в простенках, обтянутым голубым штофом, висели медные, а может быть, изготовленные из позолоченной бронзы, символы вольных каменщиков. «Все мы живем между циркулем и наугольником», – высокопарно говорил Озеров, – циркуль суть солнца, наугольник – часть земли, освещенная живительным светом». Особенно хороша была искусно выполненная и украшенная эмалью роза – символ то ли любви, то ли страсти, Глафира забыла.
Вдруг все разом, словно по команде, зааплодировали, а потом неторопливо направились в обеденную залу. Народу подсобралось уже порядочно. К Глафире подошел строгого вида господин и предложил ей жестом следовать за собой. У господина наличествовали раскосые глаза, а лицо, цвета старой слоновой кости, было столько неподвижным, что Глафира мысленно обозвала его маской. Далее он указал ей место за столом. Впоследствии она узнала, что это был Восток, почетная сторона, предназначенная для высоких членов ложи и важных гостей.
Маска разместился рядом, справа от Глафиры уже сидел неопределенного возраста мужчина, живой, носатый, кареглазый и с голубой лентой через плечо. Он встретился с Глафирой глазами и доброжелательно улыбнулся.
Разговоры стихли, за столом стало очень тихо, похоже кто-то незримый дирижировал поведением собравшихся. Благообразный старик с мягким, женским подбородном (неужели это и есть Елагин, директор всех театров!) встал и спросил громко:
– Брат первый надзиратель, который час?
Маска неторопливо поднялся на ноги:
– Самый полдень.
Глафира не успела удивиться, какой полдень, если уже вечер, как услышала шепот, Маска объяснял ей по-немецки смысл происходившего. Это хорошо, значит, Озеров еще не донес, что она знает русский. Объявление полдня было знаком открытия ложи. Но к еде никто не приступал. Все молитвенно сложили руки в белых перчатках и закрыли глаза. Глафира тоже закрыла глаза и стала читать «Отче наш». Когда она прочитала молитву по третьему разу, вдруг грянула песня – громкая, слаженная. Маска тут же взялся переводить текст, что, надо сказать, изрядно мешало слушать. Масонский гимн был длинным. Приведем только последний куплет – для общего знания:
Удивительно было настроение, с какой мужчины пели гимн. На лицах у всех было молитвенное выражение, словно они перед алтарем стояли. Но в храме люди Бога славят, заверяют в верности торжественно, но без экстаза. Разве что на Пасху ликует душа, а прочие дни, хоть и о любви поют, делают это почтительно, грустно и всегда о чем-нибудь просят с покорностью, а масоны откровенно радовались, как дети. Но и радость эта была в рамках, очень соразмерена. Напротив Глафиры сидел молодой человек, лет двадцати с небольшим. Он пел с особым воодушевлением. Высокий голос его выделялся даже в общем хоре. И одеждой он отличался от всех, все были в черном, а он в темно-сером. Красив, ничего не скажешь, брови, словно кисточкой прорисованы, в сочетании с бледностью лица и серебристым париком брови его выглядели особенно ярко. На щеке и на подбородке щербинки от оспы, впрочем, это его не портило. Тут незнакомец заметил внимание Глафиры, они столкнулись взглядом, и она поспешно отвела глаза.
Песня смолкла, великий мастер произнес первый тост, Маска добросовестно переводил Глафире текст на немецкий, вот ведь привязался! После короткого, но дружного плескания рук, все наконец потянулись к бокалам, заговорили весело. Слуги начали обносить гостей блюдами. Левый сосед повернулся всем корпусом к Глафире:
– Разрешите представиться, господин Шлос: Отто Виль к вашим услугам.
– Благодарю вас, – вежливо пролепетала Глафира. – Откуда вы меня знаете?
– Я позавчера приехал из Гамбурга, – продолжал Виль, – и много о вас наслышан. Очень жаль, что мы не были знакомы ранее. Сейчас опять будут петь. Поговорим позднее.
Где там пятки, где душа, которая скатывается в эту часть тела в страшные минуты? Глафире казалось, что она близка к обмороку. Никогда прежде не теряла она сознание, но сейчас волне была готова к тому, чтобы оно потерялось. А почему бы не предположить, что ее левый сосед уже понял, что она не Шлос? Тогда капкан захлопнулся. Бежать и немедленно. Сослаться на головную боль и бочком, бочком выйти из-за стола, не обращая внимания на удивленные взгляды.
Маска с добросовестностью механизма шептал в ухо Глафире перевод.
Песня успокаивала. И Глафира даже обнаружила, что слегка притоптывает каблуком в такт мелодии. А почему бы не предположить, что оный Виль действительно не знает Шлоса? Это значит, что ангел-хранитель опять позаботился о своей подопечной и помог ей избежать настоящей западни. «Без раскаянья забавы льют отраду в нашу кровь», – повторила она про себя и любезно улыбнулась левому соседу.
– Стало быть, ради разговора с вами меня и позвали на этот обед?
– Ну, этого я не знаю, у русских свои дела. Но по прибытии в Петербург я сразу сообщил в ложе, что мне надобно увидеться с вами.
– И о чем вы хотели со мной говорить?
– Об этом после.
Один за другим следовали тосты, за столом было шумно, весело. Казалось, что алебастровый череп, притаившийся под овальным зеркалом, тоже скалит зубы с полной беспечностью. Маска куда-то удалился, и Виль повел себя более раскованно.
– Вы знаете Крюгера?
– Нет, – ответ вылетел раньше, чем Глафира его обдумала. Может быть, ей надлежит знать этого неведомого Крюгера?
– Оно и понятно, вы так молоды, – в словах Виля позвучала не столько насмешка, сколько невысказанный вопрос. – Я принадлежу к ложе «строгого наблюдения». В свое время мастер наш Крюгер ввел свой ритуал: вольным каменщиком может стать только христианин, но не еврей, не магометанин, не язычник. Только христианская религия имеет власть и силу делать злое сердце добрым.
– Что ж, вполне понятный ритуал, – пожала плечами Глафира.
– Но русские ему не следуют. – Виль выразительно показал глазами на пустующее рядом с Глафирой место.
– О, вы ошибаетесь. У русских большая примесь татарской крови. Уверяю вас, сидящий со мной рядом господин, истинный христианин.
Дальше беседа пошла как по-накатанному, обычный светский треп, кажется интересно, а по сути, совершенно ни о чем. Виля интересовали светские сплетни, Глафира иногда пересказывала что-нибудь, услышанное от Озерова, но чаще отшучивалась, мол, торчит в Петербурге исключительно с торговыми делами, а до русского двора ей и дела нет.
– Все-таки на вид вы очень юны, – вздохнул Отто Виль. – Генрих говорил мне, что вы молодо выглядите, но не настолько же…
– Генрих?.. – Глафира сделала выразительную паузу.
– Да, Розенберг. Откройте вашу тайну молодости. Я знаю человека, который в сорок выглядит на тридцать. И он сознался, что всю жизнь умывался на ночь грудным молоком. Да, да, берет у кормилицы. Но молоко молоком, но он еще намекнул, что у него есть мазь, составленная самим Сен-Жерменом.
- Предыдущая
- 31/75
- Следующая
