Улисс - Джойс Джеймс - Страница 113

• Предыдущая
• 113/202
• Следующая

Как низкие и высокие ноты в ее голосе. Она с ним познакомилась на танцевальном вечере, танец часов. В жару запахи сильней. Она была в своем черном, на нем сохранились еще духи от прошлого раза. Черное – хороший проводник. Или плохой? То же самое для света. Может, есть связь. Например, если спустишься в темный погреб. Вообще загадочно. Почему я только сейчас почуял? Движется медленно, но верно, как и она сама. Ведь это, если представить, миллионы и миллионы крохотных зернышек летят по воздуху.

Именно так. Потому что Острова Пряностей, кстати, вспоминал сингалезов утром, они чувствуются по запаху за много миль. Сейчас скажу, что это такое. Это как тонкое кружево или паутинка, что их окутывает с головы до ног, тонкое-тонкое, как эта, как ее, кисея, и они беспрерывно ткут это из себя, тонкое как воздух, всех цветов радуги, сами того не чувствуя. И на всем, что она снимет с себя, оно остается. Подошвы ее чулок. Теплая туфелька. Корсет. Панталоны: слегка взмахнет ножкой, чтобы сбросить. Пока, до встречи. Кошка тоже любит зарыться в ее белье. Узнал бы ее запах из тысячи. И вода в ее ванне. Напоминает землянику со сливками. Интересно, откуда идет. Оттуда, или из подмышек, или между грудей. Такое впечатление, будто изо всех дырок и уголков. Гиацинтовые духи делают на эфирных маслах, кажется. Мускусная крыса. У ней под хвостом мешочек, там зернышки, и от каждого одного запах может стоять годами. Собаки друг друга сзади.

Фук– фук. Наше почтение. Вам также. Как вам нюхается? Фук-фук-фук. Отлично, благодарю. Животных ведет чутье. А присмотрись, у нас то же самое.

Например, некоторые женщины так отпугивают, когда у них месячные.

Подойдешь поближе, почуешь такое, что хоть топор вешай. Похоже на что?

Может, на тухлую селедку? Бр-р! Просьба на этот газон не ступать.

А они от нас, может быть, чуют мужской запах. Хотя что там? Перчатки, пропахшие сигарой, у Длинного Джона на столе. Дыхание? В нем только то, что съел или выпил. Не тут. В смысле, мужской запах. Скорей связан с этим делом, потому что у священников, которые обходятся без, у них другой.

Женщины вьются вокруг них, как мухи над патокой. В алтарь не пускают – подберутся иначе, любой ценой. Запретный поп сладок. Ах, отче, а вам не хотелось бы? Пусть я буду первой. Это как-то расходится по всему телу и все пропитывает. Источник жизни. И запах такой интересный, странный. Как сельдерейный соус. А ну, дай-ка.

Мистер Блум сунул свой нос. Фук-фук. За. Фук-фук. Пазуху своего жилета.

Миндалем, что ли. Нет. Лимоном. Ах ты, да это ж мыло.

А кстати– кстати, лосьон-то. Я помню, еще что-то в голове было. Не зашел, и за мыло не заплатил. Не люблю таскаться с бутылочками, как та карга утром. Хайнсу пора бы уже отдать три шиллинга. Можно упомянуть просто Маэра, чтоб напомнить. Хотя, если он поможет с тем объявлением. Два и девять. Что он теперь обо мне подумает. Завтра зайти. Сколько я должен вам? Три девять? Два и девять, сэр. Ах, да. В другой раз может не отпустить в кредит. Вот так и теряют клиентов. В трактирах та же история.

Иной дождется, пока счет стал в локоть длиной, и перекочует в другое заведение, а это будет сторонкой обходить.

Опять этот важный, что уже проходил. Каким его ветром? Едва туда и уже обратно. К ужину минута в минуту. Гладкий, так и лоснится: недурно подзакусил. Теперь наслаждается природой. Его молитва после еды, пройти пешком милю. Наверняка счетец в банке, казенная служба. Можно пойти за ним по пятам, поставить в глупое положение, как меня мальчишки сегодня. Но это чему-то учит. Что видит взор его и прочих. Лишь бы женщины не смеялись, а остальное какая важность? Можно таким путем разведать. Или попробуй так угадай, кто он. «Таинственный незнакомец на пляже», премированный рассказ мистера Леопольда Блума. Гонорар гинея за столбец. Как сегодня этот на кладбище в коричневом макинтоше. Хотя его фортуна натерла себе мозоли[1325].

Кажется, у здоровых рассасываются. Свист, говорят, насылает дождик. Верно, идет где-нибудь. В «Ормонде» соль влажная. Тело чувствует перемену в воздухе. У старушки Бетти суставы ноют. Матушка Шиптон[1326] пророчила насчет кораблей, что смогут в один миг вокруг света. Нет. Это к дождю.

Королевская предсказательница. И дальние холмы как будто стали ближе.

Хоут. Маяк Бейли. Два, четыре, шесть, восемь, девять. Гляди-ка. Он должен мигать, иначе подумают, это дом. Спасатели. Грейс Дарлинг[1327]. Люди боятся темноты. И светлячки, велосипедисты, им тоже пора включать свет.

Лучше всего сверкают драгоценные камни, алмазы. Женщины. Свет как-то успокаивает. Ничего нехорошего не случится. Конечно, сейчас лучше, чем в старину. На большой дороге. Кишки тебе выпустят ни за что ни про что.

Бывают два типа, когда с кем-то столкнешься. Угрюмые и любезные. Пардон!

Нет– нет, ничего. Для поливки растений сейчас лучшее время, сразу после захода. Еще немного светло. Красные лучи самые длинные. Вэнс нас учил, как однажды Жак-звонарь головой свалил фонарь: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. А вот и звезда. Венера? Еще пока не скажешь, Вон и вторая, а ночь считается, когда три[1328]. Ночные облака, они там были все время? Словно корабль-призрак. Нет. Погоди. Может, это деревья?

Оптический обман. Мираж. Здесь страна заходящего солнца. Солнце гомруля садится на юго-востоке. Родимая земля, спокойной ночи[1329].

Роса выпала. Милочка, тебе вредно сидеть на камне. Белые выделения.

Ребеночек не сможет родиться, разве что будет такой силач, пробьется с боем наружу. И сам могу схватить геморрой. Липуч как простуда летом или как лихорадка на губах. А еще хуже, если порежешься бумажкой или травинкой. Трение сидения. Было бы недурно побыть той скалой, на которой она сидела. Ах, милая крошка, ты и сама не знаешь, как ты была прелестна.

Мне уже начинают нравиться в таком возрасте, зелененькие. Клюют на все, что им предлагают. Думаю, только в этом возрасте любят сидеть, поджав ноги. Сегодня в библиотеке, дипломницы. Блаженны стулья под ними. Но тут и вечер влияет. Они все это чувствуют. Знают свой час, раскрываются как цветы, подсолнухи, земляные груши, в бальных залах, люстры, фонари на аллеях. Какой-то ночной цветок у Мэта Диллона в саду, где я поцеловал ее в плечо. Хорошо бы иметь ее портрет маслом, во весь рост, какой она была тогда. И тоже был июнь, когда я за ней ухаживал. Возвращается год. История повторяется. О горные вершины, я к вам вернулся вновь[1330]. Жизнь и любовь путешествуют вокруг нашего маленького шарика. Что же на этот раз? Грустно, конечно, что она хромая, но надо остерегаться, слишком уж не впадать в жалость. Они на этом играют.

На мысе Хоут сейчас все тихо. И дальние холмы как будто. Там, где мы.

Рододендроны. Может быть, я осел. Ему достаются сливы, мне косточки от слив. Моя доля. А старый холм этого навидался. Меняются имена – и только.

Влюбленные знай чмок-чмок.

Устал я что-то. Хватит уже сидеть? Ох, погоди. Выпила из меня мужскую силу, негодница. Она меня целовала Молодость моя. Больше уж не вернется.

Раз в жизни. И у нее. Съездить бы туда завтра. Нет. Это уже не то. Как ребенку второй раз в тот же дом. Хочешь нового. Ничто не ново под солнцем.

Долфинс– барн, до востребования. Так ты несчастлив в семейной? Мой противный, мой миленький. В Долфинс-барн играли в шарады у Люка Дойла. Мэт Диллон со своим выводком дочерей: Тайни, Этти, Флуи, Мэйми, Луи, Гетти. И Молли с ними. В восемьдесят седьмом это было. За год до нашей. Старый майор, любитель пропустить рюмочку. Интересно что она единственный ребенок и я тоже. Все возвращается. Думаешь, убежал и налетаешь на самого себя[1331].

• Предыдущая
• 113/202
• Следующая