Улисс - Джойс Джеймс - Страница 4

• Предыдущая
• 4/202
• Следующая

– Не можете ли напомнить, коллега, где говорится про посудину матушки Гроган, в «Мабиногионе»[38] или в упанишадах?

– Отнюдь не уверен, – солидно отвечал Стивен.

– В самом деле? – продолжал Бык Маллиган прежним тоном. – А отчего же, будьте любезны?

– Мне думается, – сказал Стивен, не прерывая еды, – этого не найти ни в «Мабиногионе», ни за его пределами. Матушка Гроган, по всей вероятности, состоит в родстве с Мэри Энн.

Бык Маллиган расплылся от удовольствия.

– Прелестно! – произнес он сюсюкающим и слащавым голосом, показывая белые зубы и жмурясь довольно. – Вы так полагаете? Совершенно прелестно!

Затем, вдруг нарочито нахмурясь, он хрипло, скрипуче зарычал, рьяно нарезая новые ломти:

На старуху Мэри Энн

Ей плевать с высоких стен,

Но, задравши свой подол…

Набив рот яичницей, он жевал и мычал.

В дверях, заслоняя свет, появилась фигура женщины.

– Молоко, сэр!

– Заходите, сударыня, – сказал Маллиган. – Клинк, подай-ка кувшин.

Старушка вошла и остановилась около Стивена.

– Славное утречко, сэр, – сказала она. – Слава Богу.

– Кому-кому? – спросил Маллиган, поглядев на нее. – Ах да, конечно!

Стивен, протянув руку за спину, достал из шкафчика молочный кувшин.

– Наши островитяне, – заметил Маллиган Хейнсу как бы вскользь, – нередко поминают сборщика крайней плоти[39].

– Сколько, сэр? – спросила старушка.

– Одну кварту, – ответил Стивен.

Он смотрел, как она наливает в мерку, а оттуда в кувшин, густое белое молоко, не свое. Старые сморщенные груди. Она налила еще мерку с избытком.

Древняя и таинственная, она явилась из утреннего мира, быть может, вестницей. Наливая молоко, она расхваливала его. В сочных лугах, чуть свет, она уже доила, сидя на корточках, ведьма на поганке, скрюченные пальцы проворны у набухшего вымени. Мычанием встречала ее привычный приход скотинка, шелковая от росы. Бедная старушка, шелковая коровка – такие прозвища давались ей в старину[40]. Старуха-странница, низший род бессмертных, служащая своему захватчику и своему беззаботному обманщику, познавшая измену обоих, вестница тайны утра. Служить или укорять, он не знал; однако гнушался заискивать перед нею.

– И впрямь прекрасное, сударыня, – согласился Бык Маллиган, наливая им в чашки молоко.

– Вы, сэр, отведайте, – сказала она.

Уступая ей, он сделал глоток.

– Если бы все мы могли питаться такой вот здоровой пищей, – объявил он звучно, – в этой стране не было бы столько гнилых зубов и гнилых кишок. А то живем в болоте, едим дешевую дрянь, а улицы вымощены навозом, пылью и чахоточными плевками.

– А вы, сэр, на доктора учитесь? – спросила старушка.

– Да, сударыня, – ответил Бык Маллиган.

Стивен слушал, храня презрительное молчание. Она покорно внимает зычному голосу своего костоправа и врачевателя, меня она знать не знает.

Голосу, который отпустит ей грехи и помажет для погребения ее тело, кроме женских нечистых чресл, сотворенное из плоти мужской не по подобию Божию, в добычу змею. И тому голосу, что сейчас заставляет ее умолкнуть, с удивлением озираясь.

– Вы понимаете, что он говорит? – осведомился у нее Стивен.

– Это вы по-французски, сэр? – спросила старушка Хейнса.

Хейнс с апломбом обратил к ней новую тираду, еще длинней.

– Это по-ирландски, – объяснил Бык Маллиган. – Вы гэльский знаете?

– Я так и думала по звуку, это ирландский, – сказала она. – А вы не с запада, сэр[41]?

– Я англичанин, – ответил Хейнс.

– Он англичанин, – повторил Бык Маллиган, – и он считает, в Ирландии надо говорить по-ирландски.

– Нет спору, надо, – сказала старушка, – мне и самой стыд, что не умею на нашем языке. А люди умные говорят, язык-то великий.

– Великий – это не то слово, – заявил Бык Маллиган. – Он абсолютно великолепен. Плесни нам еще чайку, Клинк. Не хотите ли чашечку, сударыня?

– Нет, сэр, спасибо, – отвечала старушка, повесив на руку бидон и собираясь идти.

Хейнс обратился к ней:

– А счет у вас есть? Маллиган, надо бы заплатить, верно?

Стивен снова наполнил чашки.

– Счет, сэр? – неуверенно переспросила она. – Это значит, семь дней по пинте по два пенса это семь раз по два это шиллинг два пенса да эти три дня по кварте по четыре пенса будет три кварты это выходит шиллинг да там один и два всего два и два, сэр.

Бык Маллиган вздохнул и, отправив в рот горбушку, густо намазанную маслом с обеих сторон, вытянул вперед ноги и начал рыться в карманах.

– Платить подобает с любезным видом, – сказал улыбаясь Хейнс.

Стивен налил третью чашку, слегка закрасив ложечкой чая густое жирное молоко. Бык Маллиган выудил из кармана флорин и, повертев его в пальцах, воскликнул:

– О, чудо!

Он пододвинул флорин по столу к старушке, приговаривая:

– Радость моя, для тебя все, что имею, отдам[42].

Стивен вложил монету в ее нежадную руку.

– За нами еще два пенса, – заметил он.

– Это не к спеху, сэр, – уверяла она, убирая монету. – Совсем не к спеху. Всего вам доброго, сэр.

Поклонившись, она ушла, напутствуемая нежным речитативом Быка Маллигана:

– Я бы с восторгом весь мир

К милым повергнул стопам.

Он обернулся к Стивену и сказал:

– Серьезно, Дедал. Я совсем на мели. Беги в свою школьную шарашку да принеси оттуда малость деньжонок. Сегодня бардам положено пить и пировать. Ирландия ожидает, что в этот день каждый выполнит свой долг[43].

– Что до меня, – заметил Хейнс, поднимаясь, – то я должен сегодня посетить вашу национальную библиотеку.

– Сперва поплавать, – заявил Бык Маллиган.

Он обернулся к Стивену и самым учтивым тоном спросил:

– Не сегодня ли, Клинк, день твоего ежемесячного омовения?

И пояснил, обращаясь к Хейнсу:

– Оный нечистый бард имеет правило мыться один раз в месяц.

– Всю Ирландию омывает Гольфстрим, – промолвил Стивен, поливая хлеб струйкой меда.

Хейнс отозвался из угла, легким узлом повязывая шейный платок под открытым воротом спортивной рубашки:

– Я буду собирать ваши изречения, если вы позволите.

Обращено ко мне. Они моются, банятся, оттираются. Жагала сраму[44]. Совесть. А пятно все на месте[45].

– Это отлично сказано, что треснувшее зеркало служанки – символ ирландского искусства.

Бык Маллиган, толкнув Стивена ногой под столом, задушевно пообещал:

– Погодите, Хейнс, вот вы еще послушаете его о Гамлете.

– Нет, я в самом деле намерен, – продолжал Хейнс, обращаясь к Стивену. – Я как раз думал на эту тему, когда пришло это ветхое создание.

– А я что-нибудь заработаю на этом? – спросил Стивен.

Хейнс рассмеялся и сказал, снимая мягкую серую шляпу с крюка, на котором была подвешена койка:

– Чего не знаю, того не знаю.

Неторопливо он направился к двери. Бык Маллиган перегнулся к Стивену и грубо, с нажимом прошипел:

– Не можешь без своих штучек. Для чего ты это ему?

– А что? – возразил Стивен. – Задача – раздобыть денег. У кого? У него или у молочницы. По-моему, орел или решка.

– Я про тебя ему уши прожужжал, – не отставал Бык Маллиган, – а тут извольте, ты со своим вшивым злопамятством да замогильными иезуитскими шуточками.

– У меня нет особой надежды, – заметил Стивен, – как на него, так и на нее.

Бык Маллиган трагически вздохнул и положил руку Стивену на плечо.

– Лишь на меня, Клинк, – произнес он.

И совсем другим голосом добавил:

• Предыдущая
• 4/202
• Следующая