У дороги - Банг Герман - Страница 30

• Предыдущая
• 30/32
• Следующая

Все встали и смотрели вслед гробу, который выносили из церкви под звуки свадебного псалма:

Агнес неотрывно смотрела вслед гробу. В распахнутые двери церкви заглядывал солнечный день.

Подошли к могиле. Гроб покачивался на руках у мужчин, конец веревки выскользнул из рук могильщика и упал на дно ямы.

Все ждали, пока поймают веревку и перекинут ее вокруг гроба…

Бай схватился за какой-то куст, точно собирался его сломать, веревка натянулась, гроб подтолкнули и стали опускать вниз.

Агнес закрыла глаза.

— Ну, ну, зять. — Гамаши с двух сторон поддерживали рыдающего Бая.

Пение смолкло. Все затихло, над обнаженными головами ни звука, ни ветерка.

Горсть песка тяжело упала на гроб из дрожащих рук старого Линде.

Все было кончено. Гамаши пожимали руки и благодарили «за сердечное участие».

Госпояса Абель остановила их у ворот ограды. Она приготовила скромное угощение для Бая и его шуринов.

Без всяких церемоний, запросто — чтобы не сидеть вам дома одним…

Фру Абель промокнула слезы.

— Тот, кто сам познал, что такое утрата… — сказала она. Толпа разошлась.

Агнес осталась у могилы одна. Она смотрела в яму на гроб, на венки, присыпанные песком…

Потом взглянула на дорогу — по ней шли люди, возвращавшиеся домой, к своим повседневным делам.

Вот Бай между двумя дамами в вуалях — в длинных траурных вуалях… И два господина в гамашах… Катинкины братья… они благодарили присутствующих от имени семьи.

После всех своих трудов фрекен Иенсен приглашена отобедать к мельничихе. Фрекен Хелене ковыляет в маленьких, не по размеру сапожках…

Вот они все уходят…

Торопятся.

Агнес склонила голову. Ее охватила гневная досада против всей этой мелочной суеты, которая вновь потекла по привычному руслу.

Сзади послышались шаги. Это был Малыш-Бентсен с большой коробкой.

— Тут венок, фрекен, — сказал он. — Я решил лучше сам принести. Его доставили двенадцатичасовым.

Бентсен вынул венок из коробки.

— Это от Хуса, — сказал он.

— От Хуса, — повторила Агнес. Она вынула венок и посмотрела на уже начавшие вянуть розы. — Какой красивый он был.

— Да, очень, — сказал Бентсен.

Они постояли у могилы, Агнес преклонила колени и осторожно опустила венок на могилу. Розовые лепестки осыпались на лету.

Агнес обернулась — Малыш-Бентсен плакал.

К ним подошел сторож:

— Фрекен… может, вы… пора закрывать…

— Сейчас идем… Дьячок позволил мне побыть здесь, — сказала Агнес.

Агнес и Бентсен молча побрели по дорожке. Сторож уже ждал их у ворот.

Засунув руки в карманы пальто, Агнес смотрела, как сторож закрывает ворота и навешивает на них замок.

Малыш-Бентсен попрощался и ушел, все еще всхлипывая.

Агнес долго стояла у запертых ворот.

Бай зачастил к семейству Абель.

Вдове Абель была невыносима мысль, что он остался один-одинешенек в пустых комнатах… Да еще когда сама сидишь в уютном доме, у зажженного огонька, — говорила фру Абель.

Они с Луисой-Старшенькой заходили за Баем после отправления восьмичасового поезда.

— Просто посидим в уюте, у огонька, — говорила фру Абель.

Луиса-Старшенькая чувствовала себя на станции, как дома. Перед уходом ей во что бы то ни стало надо было хоть на скорую руку полить цветы.

Фру Абель помогала ей.

— Она их так любила, наша милочка, — с умилением говорила она.

«Милочка» была Катинка.

— А «бабьи сплетни», — говорила Луиса-Старшенькая. — Им ведь тоже хочется пить. — И она кивала «бабьим сплетням» в подвесном вазоне.

Луиса поила «бабьи сплетни», Баю приходилось держать стул. Она поднималась на цыпочки с кувшином в руке и показывала свое «украшение».

— Ничего-то она не забывает, — говорила фру Абель. «Бабьи сплетни» поили до тех пор, пока вода не выплескивалась на пол.

— Ничего, Мария подотрет, — ехидно заявляла Луиса-Старшенькая, косясь в сторону кухни. На пороге кладовой Луиса задерживалась для «осмотра». У Луисы были на редкость проворные руки, когда дело касалось лакомого кусочка, припрятанного на тарелке в кладовой.

И они шли домой «на огонек».

Луиса-Старшенькая в белом переднике разливала чай.

Малютка-Ида никогда не являлась по первому зову.

— Она пишет, — поясняла вдова из своего уголка. Малютка-Ида писала всегда почему-то в дезабилье.

— Пусяся забыла надеть манжеты, — говорила вдова.

— Ах да, правда, — отвечала Пусяся.

У Пусиси вообще был совершенно растерзанный вид.

— Ведь он в отъезде, — поясняла вдова.

После ужина Бай читал «Дагстелеграфен» и пил грог. Луиса-Старшенькая вышивала. Вдова сидела в уголке и «умилялась»:

— Вы должны чувствовать себя у нас, как дома, это наше единственное желание.

Бай дочитывал газету, и Луиса-Старшенькая садилась за фортепиано. Под конец она всегда играла одну из Катинкиных пьес.

— Наша милочка любила ее играть, — говорила вдова и бросала взгляд на портрет Катинки — он висел над диваном под зеркалом в венке из бессмертников.

— Да, — говорил Бай. И складывал руки. У огонька, пропустив стаканчик грога, он всегда разнеживался при мысли о своей «утрате».

Вдова его прекрасно понимала.

— Но у нас остается светлая память, — говорила она. — И надежда на свидание.

— Конечно.

Бай смахивал слезинки двумя пальцами.

Ему наливали второй стакан грога, и начинался разговор о «дорогой покойнице».

Старушка Иенсен сидела в темноте у своего окна — она хотела услышать, как Бай будет уходить.

Старушка Иенсен теперь частенько наведывалась в пасторскую усадьбу.

— Вдова Абель и ее дочери не хотят, чтобы им мешали, — говорила старушка Иенсен.

В первые недели после похорон фрекен Иенсен была частым гостем на станции.

— Женщина всегда старается помочь чем может, — говорила она мельничихе.

— Понятное дело, — отвечала мельничиха.

Фрекен Хелене вытягивала ноги и рассматривала свои войлочные туфли.

— А милая Катинка, — после смерти Катинки фрекен Иенсен стала называть ее по имени, — милая Катинка так его избаловала.

Фрекен Иенсен взяла на себя нечто вроде верховного надзора за домом Бая.

— От служанки много ли проку, — говорила она.

По окончании уроков она являлась на станцию с плетеной корзиной и мопсом. У Бель-Ами завелась теперь собственная корзина возле печи.

Фрекен Иенсен бесшумно ходила по кухне и готовила Баю его любимые блюда.

Накрыв на стол, она надевала пальто. Бай просил ее всенепременно остаться и перекусить с ним за компанию.

— Ну что ж, если вам приятно, я останусь, — говорила старушка Иенсен.

— Все-таки живой человек в доме, — скромно добавляла она.

Мопса снова укладывали в корзину и садились ужинать.

Старушка Иенсен не навязывалась с разговорами. Она просто всем своим видом выражала молчаливое сочувствие, а Бай накладывал себе любимые кушанья. К нему мало-помалу возвращался аппетит.

• Предыдущая
• 30/32
• Следующая