Музыкальный приворот. На волнах оригами - Джейн Анна - Страница 24

– Господин Бартолини, – произнес Тропинин официально. Холодные серые глаза столкнулись с обжигающе-карими. – Я познакомился с песней, о которой вы говорили. С удовольствием сыграю ее. А петь предлагаю вам.

– Вы знаете, господа, это не совсем то, что подходит господину Бартолини, – заявил тотчас переводчик.

– Переводите, – стоял на своем Тропинин.

– Сынок, ты уверен? – забеспокоился отчего-то и Томас. Антон кивнул.

Переводчик посмотрел на него, как на сумасшедшего, одернул руку, которая, видимо, тянулась к виску, чтобы покрутить около него, но послушно сказал что-то итальянцу. Тот удивленно вскинул угольные брови.

– Я? – ткнул он себе в грудь указательным пальцем, при этом смешно оттопырив мизинец. В лучах электрического света засияли бриллианты его перстней. – Я должен петь? – и он гомерически расхохотался. Уголок губ переводчика тоже дернулся в усмешечке. Мол, давай, дурень, зли господина Бартолини, посмотрим, что из этого выйдет.

– Не хочу портить великий итальянский язык своим произношением, – не смутился Тропинин. Он железный человек, что ли? Или титановый? Ничем не пробить.

– Но я хотел послушать вас, синьор музыкант, – с огромным любопытством посмотрел на Кея господин Бартолини. – Как пою я, мне известно. А как вы – совсем нет.

– Могу включить вам свою любую песню, – парировал тот. – Не сочтите за дерзость. Но мы можем поэкспериментировать. Я буду играть вам эту песню столько, сколько вы захотите, пока на пальцах не появится кровь, – несколько пафосно, что, впрочем, Кею было свойственно, заявил фронтмен знаменитой группы, усаживаясь на угол кресла, которое в обители Томаса больше напоминало алое бесформенное нечто со спинкой и подлокотниками.

Переводчик почти предвкушал, как господин Бартолини разразится гневными высказываниями, но этого, к счастью (или, к сожалению) не случилось.

– Спою! – махнул рукой миллионер, поразив и меня, и переводчика, и только Томас и Кей, казалось, ждали этих слов. – Давайте же, играйте мне на своей гитаре! Но, рагаццо, вам придется долго играть – пока не устану, – и тут он вновь разразился смехом. Происходящее его крайне забавляло. – А если будете играть плохо… – Тут он многозначительно замолчал, поцокав языком и качнув указательным пальцем, словно в предостережение.

– Господин Бартолини очень любит петь, – поделился своими наблюдениями злорадный переводчик. – Вам придется долго аккомпанировать ему.

Антон равнодушно пожал плечами. Ему было все равно.

– Я пою – ты играешь, – повторил гость. Ему было крайне любопытно. И, похоже, ничего особенного от «сынка» маститого художника он не ждал. Больше хотел развлечься.

– Я играю – вы поете, – согласился молодой человек.

На гитаре он аккомпанировал весьма неплохо, но делал это как-то аккуратно, отстранившись, словно стараясь заглушить самого себя, не дать своему внутреннему «я» влиять на звучание, и сохраняя лишь техничность. Итальянец же пел звучно, громко, крайне эмоционально, не всегда попадая в ноты и нещадно фальшивя. Томаса, впрочем, это не смущало, и он даже попытался что-то подпевать, вернее, мычать, улыбаясь и махая руками. На удивление кислый переводчик тоже включился в сие действо – возможно, считал это частью своей работы: он стал притоптывать то одной ногой, то другой и тоненьким голоском подвывать в припевах, вторя господину Бартолини. Выглядело все это дико потешно, и как Тропинину удавалось сохранить спокойное выражение лица, а не засмеяться в голос, я ума приложить не могла.

В импровизированном дуэте за технику отвечал Антон, а за передачу чувств – господин Бартолини. Я представила этих двоих стоящими спина к спине на какой-нибудь залитой солнцем площади в Риме или в Неаполе, с лежащей неподалеку от них шапкой, в которую прохожие кидали монетки, и мне стало смешно.

– Я всегда говорил, что искусство объединяет! – вскричал Томас. Локтем он задел стеллаж и оттуда посыпались, как горох, банки с красками и мастихины. Пришлось собирать их и ставить на место. При этом мне на голову едва не упал этюдник.

– Спасибо, Катенька, – как маленькую, пощипал меня Томас за щеку вымазанными маслянистой синей краской пальцами.

– Ты что делаешь! – возмутилась я, касаясь щеки – так и есть, испачкал. А масляная краска оттирается просто ужасно – это я отлично знала с детства. Именно поэтому вся наша семья и не любила, чтобы Томас писал дома – всюду тотчас появлялась краска, и ее приходилось оттирать ацетоном или керосином.

– О, я случайно, – радостно улыбнулся мне отец и попытался оттереть пятно какой-то подозрительно пахнущей тряпкой, но я вовремя отшатнулась. Лучше подсолнечным маслом ототру.

Вид при этом у Томаса был такой извиняющийся, что я в очередной раз поняла, что просто не могу злиться на него. И я примирительно улыбнулась в ответ.

Мне показалось, что на меня смотрят, но когда я оглянулась на гостей, ничего подозрительного не заметила.

– Другое! – махнул рукой итальянский миллиардер. – Рагаццо неплохо играет, должен признать! Хочу Франко Боттиато!

Франко Боттиато Антон, видимо, в отличие от меня, знал хорошо. Когда я вернулась из ванной комнаты, где приводила себя в порядок, то господин Бартолини уже во все горло исполнял известнейшую песню Адриано Челентано, делая это громко и с чувством. Глаза его блестели – то ли от задора, то ли от алкоголя. Жесты были по-итальянски широки и эмоциональны. У Тропинина же выражение лица не поменялось – он почти равнодушно играл, не глядя ни на людей, ни на музыкальный инструмент. Так играют музыканты в ресторанах – отстраненно и холодно.

Я села рядом. Антон повернул голову в мою сторону и чуть улыбнулся, а я отчего-то засмотрелась на его ловкие пальцы, без особого труда извлекающие из оставленной кем-то гитары звуки.

– Сеньор Караоке! Молодец! Ха-ха-ха! А давай-ка, рагацци, – перешел на «ты» миллиардер, – еще раз «Мою свободную песню»! Повтори!

У сеньора Караоке чуть дернулся уголок губ, но он сдержался, вновь удивляя меня выдержкой.

– Что тут происходит? – заглянула с интересом в комнату и Нелли. До этого она крутилась около Леши. – У вас караоке-бар? Я тоже хочу петь! Ой, – увидев Антона, почему-то смутилась сестра, поняв, что он и есть караоке. А после поздоровалась на английском. Гости никогда ее не смущали – Нелли выросла в обстановке постоянного потока знакомых и незнакомых людей в доме.

Пожилой миллиардер помахал Нелли, и та, не стесняясь, помахала ему в ответ, а после подскочила к Томасу и принялась усердно ему что-то втолковывать. Кажется, Нелли хотела, чтобы папа отпустил ее на аниме-фестиваль в соседний город вместе с подружками. Тот, естественно, согласился, словно забыв, сколько сестре лет, и я покрутила пальцем у виска и замотала головой, а после пробралась к ним, боясь помешать музицированию, и принялась втолковывать Томасу, что Нелли отпускать одну – опасно.

Господин Бартолини вдруг глянул на нас странным внимательным взглядом, в котором была отстраненная теплота, но я так и не поняла, почему он так на нас смотрит.

А Антон, как оказалось, понял.

И дальше случилось нечто странное.

– Другое, – повелительно махнул рукой итальянец, отчего-то расхотев петь свою любимую песню, и назвал что-то очередное типично итальянское, популярное и зажигательное.

Но то ли итальянцу не стоило быть столь небрежным по отношению к Антону, то ли таков был первоначальный план моего музыканта, но переходить к новому заказу сеньор Караоке не стал. Гость закончил петь, а Антон все играл и играл «Мою свободную песню».

– Зависли? – осведомился порядком взмокший от странных танцев переводчик.

– Пойте, – на английском с улыбкой сказал Антон, глядя на итальянца. Тот скептически посмотрел на него.

– Пойте. Я ведь играю.

– Угомонись, рагаццо, – раздраженно сказал итальянец, пригрозив пальцем, и в очередной раз засияли бриллианты.

– Вы поете – я играю, я играю – вы поете, – еще шире улыбнулся Тропинин.

– Антон, – шепнула я, подходя к нему, – чего ты хочешь добиться?