Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 29
- Предыдущая
- 29/66
- Следующая
Во всей зале лишь двое реагировали по-другому. Маргарет Эрскин, которая за весь вечер не произнесла ни слова, продолжала сидеть молча, устремив на оллава свой чистый взгляд. Только когда он запел, лицо ее исказилось, словно от боли. А шут Бруске в ярости покинул залу.
В самом конце, когда густая толпа окружила певца и все свободно бродили по зале, болтая, напевая и угощаясь вином, сэр Джордж Дуглас доверительно склонился над плечом Тади Боя, который сидел нагнув голову и настраивал лютню.
— Дорогой мой, как же вам повезло, что ваш друг Абернаси нынче управлял слонами.
Намек был очевиден. Бурбон, оказавшийся рядом, поднял глаза:
— На сей раз вы не правы, мой шотландский Макиавелли. Абернаси никогда бы не позволил обварить большого Уэ — ни за какие блага, земные и небесные.
Конде подхватил, зевая:
— Должно быть, благовония были еще сквернее обычного. У бедного животного совсем облезла шкура. Пускай, мой дорогой, это вам послужит уроком.
Тему развила самая старшая из дам, находящихся в зале. Диана де Пуатье, герцогиня де Валантинуа, не отличалась особой чувствительностью, однако новое лицо вызвало в ней живейшее любопытство; присоединяться же к хору льстецов, окруживших его, возлюбленная короля не имела ни малейшего намерения. Ни Конде, ни его отсутствующий друг видам не входили в число ее любимцев. И вот она, повинуясь холодному расчету, решила перевести разговор на более прозаическую почву:
— Если слона обожгло маслом, — осведомилась мадам де Валантинуа, — то, наверное, и господин Баллах пострадал?
Глядя на внезапно напрягшуюся спину Лаймонда, Эрскин, словно громом пораженный, вдруг понял, что герцогиня попала в самую точку; а еще он понял, что это никак не входило в число счастливых импровизаций вечера. То, как он чувствовал себя, духовно ли, телесно, всегда было личным делом Лаймонда, и раны, если он бывал ранен, согласно его жизненной позиции, означали лишь одно: на сей раз он проявил неумение или неловкость. Весь дрожа от нервного напряжения, Эрскин увидел, что вопрос взволновал поклонников Тади, услышал тихие возгласы, полные вежливого любопытства, — и вот наконец Сент-Андре, уже не совсем трезвый, положил руки на запачканную рубашку оллава.
Лаймонд вскочил.
Он сейчас пошлет все к черту, подумал Эрскин. Выйдет из образа, погубит старания целого вечера. Сейчас он развернется и раскидает их всех, как жалких слуг… О Боже! Колючий, полный холодной синевы взгляд Лаймонда случайно упал на неподвижное лицо шотландской королевы-матери. Весь содрогаясь, Том Эрскин молился, чтобы вдовствующая королева совладала с собой. Тень угрозы, тень мольбы, малейшее усилие что-то подсказать, внушить, и вечер завершится провалом — она потеряет Тади Боя Баллаха и Лаймонда вместе с ним.
С минуту королева-мать смотрела на Лаймонда невидящим взглядом, холодным, как морская пучина; затем почесала нос, отвернулась и обратилась к соседу с каким-то вопросом. Но опасность и так уже миновала. В карих глазах Маргарет Эрскин Лаймонд уловил пламя яростного гнева. Он сощурился, поколебался с секунду, затем повернулся и не сопротивлялся нимало, когда Сент-Андре жадно вцепился в его безрукавку и раскрыл ее.
Под заляпанной яйцом рубашкой, там, где кипящее масло попало на плечи и спину, еще видны были подлеченные у Абернаси ожоги. Мадам де Валантинуа встала:
— Отведите господина Баллаха ко мне.
Со своего высокого места король сказал что-то лорду д'Обиньи, и его милость тоже направился к оллаву. В обхождении Джона Стюарта произошла заметная перемена. Острослов, поэт, певец разностороннего таланта, пленивший воображение двора, отличался конечно же от того жалкого, оборванного увальня, которого приходилось таскать за собой из гостиницы в гостиницу.
Лорд д'Обиньи остановился перед мастером Баллахом:
— Король просит передать вам, что он, разумеется, понятия не имел о ваших ожогах, иначе никогда не вовлек бы вас в эту забаву. Он также велел сказать, что будет раз зимой видеть вас при дворе, на Луаре; и принц Барроу, если таково его желание, тоже может остаться во Франции. А еще мне поручено на эту ночь предложить вам постель в этом здании и передать позволение короля удалиться.
Он победил.
Ночь, проведенная им в королевских апартаментах аббатства Сент-Уэн, оказалась и впрямь во всех отношениях примечательной. Сперва, под наблюдением самой герцогини де Валантинуа, ему смазали спину яичными желтками и скипидаром и наложили повязки, а затем, неузнаваемого в позаимствованном халате, отвели в спальню и оставили в одиночестве.
Когда поздно ночью в дверь постучали, Лаймонд отнюдь не спал. Чем он был занят с тех пор, как последний слуга покинул комнату, было ясно как Божий день: о том говорил и слишком пристальный взгляд, и изрядно трясущиеся руки. Запахнувшись в подбитый мехом халат, он уже давно и методически напивался. Маленькая комнатка вокруг него сверкала чистотой: качество это, в полной мере присущее Лаймонду, было совершенно чуждо Тади Бою. Чего он ждал, открывая дверь, никто не мог бы предположить. Но то, что он увидел, заставило его застыть на месте, насторожиться и чуть не наполовину протрезветь.
За дверью стояла Маргарет Эрскин.
Некрасивая, с карими глазами, довольно бледная, в платье, по-монашески строгом, с одной лишь дорогой брошью, приколотой к груди, дочь Дженни Флеминг казалась совершенно невозмутимой, словно посещать спальни беспутных младших сыновей ей доводилось каждую ночь.
Крепко сжатые губы Лаймонда вдруг раздвинулись в широкой улыбке, убийственно злорадной; бледное лицо его выражало насмешку.
— Заходи, заходи, дорогуша: постель у меня теплая.
На эти слова она не обратила никакого внимания — просто вошла и закрыла за собой дверь.
— Зачем топить победу в вине? — спросила она. — Вы ведь выиграли, разве не так? Теперь вам не надо уезжать из Франции.
Вместо ответа Лаймонд отбросил со лба спутанные черные волосы и, искусно передразнивая королеву-мать, разразился речью на французско-шотландском языке:
— «Я хочу взять этого человека в момент поражения — поражения, мастер Эрскин, а не успеха». — Тут он грустно покачал головой. — Я добился успеха, но все равно следует остерегаться, иначе вдовствующая королева обкорнает мне крылышки и запишет в число своих слуг.
Маргарет Эрскин подвинула стул и села, поднимая взгляд на блестящее от пота, полное сарказма лицо.
— Вы это слышали. Очень жаль.
— Как и О'Лайам-Роу, — сказал Лаймонд, делая широкий, недвусмысленный жест, — я полагаю, что было бы недурно поразвлечься за чужой счет. Вот и все. Ради этого я старался. За это я заплатил. И собираюсь этим пользоваться. Вы осуждаете меня? — Он откровенно издевался. — Вечером я сильно подозревал, что вам было бы неприятно, если бы я поссорился с нашими игривыми друзьями.
Ее голос звучал ровно:
— И этим, только этим вы собираетесь заполнить следующие полгода? Точить об них ваши когти, изощряться в рискованных шутках?.. Стоило вам уйти, как дамы принялись бросать жребий, кому вы достанетесь.
— Выиграли вы? — Взгляд его вполне соответствовал этим словам.
Маргарет закусила губу, впервые выказав замешательство.
— Я должна была навестить вас. Если бы пришел Том, это было бы опасно, в то время как мой визит может всего лишь… скомпрометировать меня.
— Боже, какая любовь к родному краю, — сказал Лаймонд. — И если принять во внимание вашу родную, ни один дурак не подумает, будто вы явились сюда поговорить о политике. О, черт возьми, — добавил он с внезапным интересом. — Только дамы бросали жребий?
Голос ее и тут не дрогнул.
— Нет, не только. — Она глубоко вздохнула. — Если вы не собираетесь служить вдовствующей королеве, зачем тогда остаетесь при дворе? Только честно.
Он бродил по комнате, путаясь в длинных полах нелепого бархатного халата. При последнем вопросе он обернулся с излишним пылом, словно дав зарок вести себя как можно более задиристо.
— Затем, что в полном чудес и прелестей французском королевстве, дорогая моя, живет жалкая, продажная тварь, способная потопить корабль, битком набитый людьми, или насмерть затоптать женщин и детей всего лишь в силу своей прихоти. До отъезда я собираюсь вытряхнуть душу из этого монстра.
- Предыдущая
- 29/66
- Следующая
