Свет в океане - Антонов Виктор Вячеславович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая

Иногда, посреди ночи, он вдруг просыпался от ужасной мысли, что Изабель тоже больше нет, и с облегчением видел ее спящей рядом. Чтобы убедиться окончательно, что она жива, он долго смотрел, как она дышала. А потом утыкался ей носом в спину, чтобы почувствовать мягкость теплой кожи и ровное дыхание. Это самое большое чудо, какое только могло быть.

– Может, все плохое, что случалось в моей жизни, было просто испытанием, чтобы проверить, достоин ли я тебя, Изз?

Они лежали на разостланном на траве одеяле. Изабель находилась на острове уже три месяца. Наступил апрель, ночь была теплой, а небо усеяно звездами. Она лежала, закрыв глаза и положив голову на руку Тома, а он нежно водил пальцем по ее шее.

– Ты – моя вторая половина неба! – сказал он.

– А я и не знала, что ты такой романтичный.

– Это не я придумал. Где-то прочитал. Может, в стихотворении на латыни, а может, в каком-то древнегреческом мифе. Что-то в этом роде.

– Понятно, чему вас учили в элитной школе! – шутливо поддразнила она.

Чтобы отметить день рождения Изабель, Том сам приготовил завтрак и ужин и с удовольствием наблюдал, как его жена распаковала подарок: граммофон, который по его просьбе тайно доставили Ральф и Блюи. Он был призван хоть как-то компенсировать невозможность играть на пианино, которое оказалось вконец расстроенным, ведь долгие годы к нему никто не прикасался. Весь день Изабель слушала Шопена и Брамса, а теперь ночной воздух наполняли звуки «Мессии» Генделя, доносившиеся с маяка. Они установили граммофон в его башне, используя ее как естественную акустическую камеру для придания звуку объема.

– Мне очень нравится, как ты это делаешь, – заметил Том, глядя, как она машинально наматывает на указательный палец прядь волос и отпускает, позволяя волосам распрямиться как пружине.

– Мама говорит, что это дурная привычка, – смутилась она. – Наверное, она у меня врожденная. Я даже не замечаю, что делаю это.

Том взял прядь ее волос и, намотав на палец, отпустил: прядь раскрутилась в полоску, похожую на вымпел на ветру.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросила Изабель.

Том немного подумал.

– Ты знаешь, что январь получил свое название от бога Януса? Того самого, что дал имя нашему острову. Это двуликий бог, и оба его лица обращены в разные стороны. Довольно неприятная физиономия.

– А он бог чего?

– Дверей. Всегда смотрит в противоположные стороны и потому видит разное. Январь начинает новый год и оглядывается на прожитый. Видит будущее и прошлое. И остров смотрит сразу на два разных океана: один простирается до Южного полюса, а другой – до экватора.

– Я это знала, – сказала она и шутливо ущипнула его за нос. – Просто мне очень нравится слушать, как ты рассказываешь. Расскажи мне о звездах. И покажи еще раз, где находится Центавр.

Том поцеловал ее кончики пальцев и поднял руку, показывая созвездие:

– Вот там.

– Это твое любимое созвездие?

– Ты – моя любимая. Лучше всех созвездий, вместе взятых.

Он наклонился и поцеловал живот Изабель.

– Точнее, ты и это. А может, там близнецы? Или даже тройня?

Голова Тома приподнималась и опускалась вместе с ее дыханием.

– Ты что-нибудь слышишь? С тобой разговаривают? – спросила она.

– Да, и говорят, что надо отнести мамочку в кровать, пока не стало совсем холодно. – Он поднял жену на руки и отнес в дом под слова оратории, доносившейся из башни маяка: «Ибо дитя для нас родилось».[3]

Изабель с гордостью написала матери об ожидающемся прибавлении семейства.

– Мне ужасно хочется, чтобы они поскорее узнали об этом! Если б только я могла к ним добраться вплавь, точно бы прыгнула в воду! Ждать катера выше моих сил! – Она поцеловала Тома и спросила: – А твоему отцу не надо сообщить? Или брату?

Том поднялся и стал вытирать вымытую посуду.

– Не надо, – коротко ответил он.

Изабель, видя, как он смутился, не стала настаивать и осторожно забрала у него полотенце.

– Я сама. У тебя и так хватает забот.

Том дотронулся до ее плеча.

– Пойду займусь твоим креслом, – сообщил он и с натянутой улыбкой вышел из кухни.

В сарае Том оглядел детали кресла-качалки, которое мастерил для Изабель. Он пытался восстановить в памяти, как выглядело кресло, в котором мать читала ему сказки. Он помнил то ощущение, когда она держала его на руках, и задумался, сумеет ли их ребенок сохранить память о прикосновении Изабель на долгие годы своей жизни. Материнство вообще непостижимая вещь! Размышляя о жизненном пути своей матери, он удивлялся смелости женщин, решавшихся на роды. Но Изабель не видела в этом ничего необыкновенного.

– Это же так естественно, Том. Чего тут бояться?

Тому удалось выяснить, где жила его мать, когда ему исполнился двадцать один год и он оканчивал университет. Наконец-то он стал взрослым и сам распоряжался своей жизнью. Адрес, который ему сообщил частный детектив, находился в меблированных комнатах в Дарлингхерсте. Охваченный надеждой и страхом, он стоял на пороге пансиона, снова чувствуя себя восьмилетним ребенком. Из-за закрытых дверей длинного коридора доносились звуки, красноречиво свидетельствовавшие о неблагополучной жизни здешних обитателей. Сдавленные мужские всхлипывания перекрыл крик женщины: «Так больше жить нельзя!» – и раздавшийся затем крик ребенка. Где-то дальше слышался характерный скрип кровати, там, судя по всему, женщина зарабатывала себе на жизнь.

Том сверился с карандашными записями на бумажке, которую сжимал в ладони. Точно, вот нужная дверь! В памяти всплыл успокаивающий материнский голос: «Не надо плакать, мой маленький Томас. Давай-ка мы вместе забинтуем царапинку!»

Ему никто не ответил, и он, постучав еще раз, неуверенно повернул ручку. Дверь оказалась незапертой, и Том вошел. В комнате он сразу ощутил такой знакомый с детства родной запах, который, правда, перебивал стойкий «аромат» табака и дешевой выпивки. В полутемном помещении бросалась в глаза неубранная постель и видавшее виды кресло. Все в коричневых тонах. На оконном стекле трещина, а одинокая роза в вазе давно завяла.

– Ищете Элли Шербурн? – Голос принадлежал жилистому лысеющему мужчине, появившемуся в дверях.

Он никак не ожидал услышать ее имя. И потом – «Элли». В его представлении мать никогда не ассоциировалась с именем «Элли».

– Да, миссис Шербурн. Когда она вернется?

Мужчина хмыкнул:

– Она не вернется. А жаль, она задолжала мне за месяц.

В жизни все оказалось совсем не так, как он рассчитывал. Он же так долго мечтал о встрече с матерью! Сердце Тома учащенно забилось.

– А у вас есть адрес, куда она переехала?

– Там нет адреса. Она умерла три недели назад. Я как раз зашел убрать оставшиеся вещи.

Том ожидал чего угодно, но только не этого. Он замер на месте, не в силах пошевелиться.

– Хотите сюда вселиться? – поинтересовался мужчина.

Том помедлил и достал из бумажника пять фунтов стерлингов.

– Это за ее проживание, – тихо произнес он и вышел в коридор, глотая слезы.

Там перед самой войной, на тихой улочке на окраине Сиднея, оборвалась нить надежды, которой Том жил так долго. Через месяц он записался добровольцем на фронт, указав в документах ближайшей родственницей мать и ее адрес в меблированных комнатах. Вербовщикам было все равно.

Том провел рукой по деревянной планке, которую выточил, и попытался представить, что написал бы в письме матери, будь она жива, и как бы сообщил о ребенке. Он взял новую доску и отмерил рулеткой нужное расстояние.

– Заведей[4], – сказала Изабель, стараясь сохранить серьезное выражение лица, и только уголки губ слегка подергивались.

– Что? – переспросил он, перестав потирать ногу.

– Заведей, – повторила она, опуская голову в книгу, чтобы не встретиться с ним взглядом.

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая