Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Чемберлен Диана - Страница 33

• Предыдущая
• 33/71
• Следующая

Сэм встал и протянул руку.– Иди сюда, – сказал он и, когда она встала, обнял ее и держал в объятиях все время, пока она плакала. Есть мужчины, которые испугались бы, если бы она им рассказала, подумала она. Мужчины, которые боятся такой степени близости или ломаются под тяжестью такой тайны. Но Сэм был как скала. Кто-то, к кому она могла прислониться, на кого могла опереться. Кто-то, с кем она могла говорить обо всем. Поверять свои заветные мечты. Свои мрачные тайны. С которым она всегда могла поговорить. Всегда.

Следующие три дня они провели в коттедже вдвоем. Тара должна была вернуться на третий день к вечеру, а Эмерсон оставалась на неделю у родственников в Калифорнии. Ноэль всегда дорожила этими тремя днями с Сэмом – днями дружбы, все крепнущей от часа к часу. Единственная трудность заключалась в том, что на свете был только один Сэм и он принадлежал другой. Она всегда думала, что может прожить без мужчины. Легко. Но теперь сомневалась, что сможет прожить без этого мужчины.

Утром на третий день к ней вернулась улыбка. Они с Сэмом вместе готовили, однажды вечером сходили в кафе, мазали друг другу спину кремом от загара, плавали и говорили, говорили, говорили. Слова возбуждали в ней сексуальность, но Ноэль боролась с желанием. Он принадлежит другой. «Никогда не обижай другую женщину, как меня обидела Дорин», – сказала ей мать. Никогда, думала Ноэль, лежа в постели и мечтая о том, чтобы Сэм был с ней.

– Я хочу, чтобы ты кое-что знала, – сказал он ей вечером за день до возвращения Тары. Они развели костер на берегу, что было запрещено, и готовили зефир на бамбуковых шампурах, найденных ими в коттедже.

– Что? – спросила Ноэль, откусывая с шампура белую массу.

– Что я тебя люблю. – Сэм смотрел не на нее, а на шампур. – Но у меня есть Тара. Я полагаю, ты это знаешь.

От душной ночи и его признания у нее закружилась голова.

– Я тоже тебя люблю, – сказала она.

Сэм кивнул. Для него это не было новостью.

– Ты понимаешь, какие у нас с ней отношения. Ты знаешь нашу историю. И что мы всегда знали, что будем вместе.

Она кивнула.

– Я тоже люблю Тару, – честно сказала она. – Если ты не можешь принадлежать мне, я бы хотела, чтобы ты был с ней.

– С ней я могу вести такую жизнь, какую хотел бы. – Он казался погруженным в собственные мысли. – Нормальную, упорядоченную жизнь.

Ее кольнула боль.

– А я кто такая? – Ноэль улыбнулась. – Ненормальная?

Он засмеялся.

– Ты другая. Ты замечательно другая. Ты никогда не пожелаешь иметь большой дом с белым заборчиком, двух детей и собаку.

Хотел ли он этого на самом деле, подумала она. В Сэме Винсенте было много того, что никак не вязалось с белым штакетником. Но она не хотела обидеть его и Тару, а обсуждение преимуществ упорядоченной жизни могло бы привести к этому.

– Останься только навсегда моим другом, хорошо?

Он держал перед ней шампур, предлагая ей в совершенстве приготовленный зефир.

– Другом я всегда буду, – сказал он.Кончиками пальцев она сняла зефир с шампура и положила в рот, гордясь собой, потому что не попросила у него большего и не обидела Тару. Ноэль не осмеливалась думать, что «навсегда» – это очень-очень долго.

Уилмингтон, Северная Каролина 2010

Когда я подъехала, дом Ноэль имел печальный вид. Маляры соскоблили голубую краску с фасада, и обшивка казалась грязной и безобразной. Солнце только что взошло и заливало розовым светом оконные стекла. Сегодня суббота, и я не знала, застану ли там рабочих. Я надеялась, что нет. Я приехала поработать в саду и подумать.

Эмерсон нашла Анну. Она возглавляла организацию по поиску пропавших детей. Это превратило ее для меня в реальное человеческое существо, женщину, которая пережила невообразимый ужас и вышла из этого испытания сильной и закаленной. Мне стало дурно, когда Эмерсон рассказала по телефону о том, что она узнала. С каждым новым фактом история этой женщины становилась более реальной и необходимость сделать что-то по этому поводу более насущной.

Эмерсон должна была приехать ко мне ближе к вечеру, и нам предстоит решить, что делать дальше. Я знаю, она сожалела, что открыла эту коробку с письмами.

Я вышла из машины и осмотрела дворик перед домом. Он был в ужасном состоянии, весь зарос сорняками. Ноэль не интересовалась ничем, кроме своего садика. Хотя садик был под моей ответственностью, пока дом не сдадут в аренду, у меня хватало времени только на поливку и прополку. Теперь, почти три недели спустя после смерти Ноэль, он нуждался в серьезном внимании. Я представила себе людей, проезжающих мимо разваливающегося дома и шепчущих друг другу: «Здесь, наверно, случилось что-то очень страшное».

Эмерсон оставила садовые инструменты Ноэль в большом ведре на ступеньках черного хода, но я привезла свои. Я села на ступеньки и надела наколенники и перчатки, глядя на двор. Он был маленький, трава пожухла, единственное дерево погнулось. Кто-то недавно подстриг траву, виднелись следы, оставленные косилкой. Зрелище было грустное. Кроме садика. Солнце, казалось, специально выбрало этот уголок двора, превратив его в драгоценный камень.

Дом Ноэль за моей спиной казался населенным призраками, так что я, вздрогнув, встала и направилась в садик. Если у тебя есть друг, размышляла я, и ты узнала, что этот друг совершил нечто чудовищное, ты перестаешь его любить? Несмотря на все то, что мы узнали о Ноэль, я не могла забыть, что она для нас значила. Для меня. Меня преследовали слова оставленной ею записки с единственной просьбой позаботиться о ее садике. Я сделаю это ради Ноэль, которую я знала и любила. Ноэль, которая лгала и изменяла нашей дружбе, была больна, и я обвиняла нас всех в том, что мы не заметили этого и не позаботились о ней.

Сад был заложен в форме треугольника со сторонами примерно в семь футов и, несмотря на то что на дворе стоял уже октябрь, изумлял разноцветьем. Контейнеры всех размеров и форм были полны хризантем, которые Ноэль посадила незадолго до смерти. Я принялась за работу. Подрезала рудбекии, прополола многолетники. Я привезла с собой ящик с анютиными глазками, которые посадила вокруг птичьей купальни. Я не чувствовала себя в одиночестве – стоящая на цыпочках бронзовая девочка казалась настолько живой, что я начала с ней разговаривать.

– Ты только посмотри на эти травы, – сказала я ей, когда полола петрушку. У Ноэль был и трехцветный шалфей, и ананасный шалфей, и розмарин. Рос и великолепный базилик. Я срезала понемногу каждой разновидности, чтобы отвезти вечером Эмерсон.

Потом я убрала отцветшие хризантемы, когда мне пришел на память разговор с Сэмом незадолго до его смерти.

– А как там сад Ноэль? – спросил он меня однажды ночью в постели.

– Что ты имеешь в виду? – Вопрос был задан как-то ни с того ни с сего.

– Она рассказывала мне о нем. – У Сэма редко бывали поводы заходить к Ноэль. Вероятно, сада ее он вообще никогда не видел.

– Он маленький, но прелестный, – сказала я. – Она его любит, она – прирожденный садовод, хотя по виду ее двора этого не скажешь.

– Она говорила, что у нее есть специальная купальня для птиц.

Я описала ему купальню и рассказала о репортерах, которые хотели о ней написать, но Ноэль им не позволила. Мне не показалось странным, что Сэм спросил меня тогда про сад. Я подумала, что Ноэль поймала его на вечеринке и прожужжала ему все уши про свой сад. Теперь мне пришло на ум, что разговор мог иметь место за ланчем в Райтсвиль-Бич. То, что они встречались там вдвоем, все еще как-то тревожило меня. Не то, чтобы я подумала, что у них был роман – этого я вообще вообразить не могла, – но меня беспокоило, что ни один из них не рассказал об этом мне. Йен вероятно прав – речь у них шла о завещании Ноэль. Тогда понятно, почему Сэм ничего мне не сказал. В любом случае, теперь я уже ничего не узнаю. Может быть, именно это и волновало меня больше всего.

• Предыдущая
• 33/71
• Следующая