Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/62
• Следующая

– Будь мне двадцать или тридцать лет, – молвил магистр, – я бы сказал, что это слабое утешение.

– Утешься в вере.

– Что ж, коли так, придется… – суровое лицо Жака де Моле закаменело.

На какой-то миг его безмерно страдающая душа воспарила в неведомые выси, а когда вернулась обратно в тело, таинственного незнакомца и след простыл.

Ранним утром пятницы 13 октября 1307 года сенешали, бальи и прево короля приступили к аресту всех тамплиеров королевства и захвату имущества Ордена согласно полученным секретным инструкциям. В Париже только восемь тамплиеров избежали ареста, покончив жизнь самоубийством. Жака де Моле застали в постели…

1314 год, 18 марта, Париж.

Архиепископ Сансский и трое кардиналов-заседателей зачитали Жаку де Моле и его товарищам Годфруа де Шарне, Гуго де Перро и Жоффруа де Гонвилю приговор на эшафоте, воздвигнутом напротив портала собора Парижской Богоматери. Как только решение о пожизненном заключении было зачитано, Великий магистр и Годфруа де Шарне, командор Нормандии, громко провозгласили невиновность Ордена и отказались от своих показаний, которые были вырваны у них под пыткой. Король и его совет были проинформированы об инциденте и приняли решение сжечь Великого магистра и командора как нераскаявшихся еретиков.

Костер сложили на Камышовом острове, расположенном между королевским садом и церковью монахов-августинцев. Жак де Моле приготовился умереть спокойно и даже с каким-то воодушевлением, что произвело глубокое впечатление на собравшихся зевак. Когда пламя уже охватило его тело, Великий магистр указал в сторону дворца и крикнул:

– Папа Климент! Король Филипп! Гийом де Ногаре! Не пройдет и года, как я призову вас на Суд Божий! Проклинаю вас! Проклятье на ваш род до тринадцатого колена!..

Предсмертное предсказание Жака де Моле осуществилось довольно скоро: спустя месяц после аутодафе на Камышовом острове, 20 апреля 1314 года, папа Климент V умер от внезапного приступа дизентерии – его свели в могилу кровавый понос и приступы рвоты. Еще через месяц в страшных муках скончался палач-канцлер Гийом де Ногаре. А в конце того же года, 29 ноября, неожиданно умер король Филипп, всегда отличавшийся завидным здоровьем.

Что касается сокровищ тамплиеров, то они бесследно исчезли. Королю Филиппу IV Красивому досталась самая малость. Когда по Франции прокатилась волна арестов рыцарей Храма, большой флот тамплиеров покинул Ла-Рошель и ушел в неизвестном направлении. А следы графа Гитара де Боже, который разными правдами и неправдами все-таки вывез из Тампля гроб своего дяди, затерялись где-то в Московии.

Ваник Бабаян был мудр. Он очень гордился своей светлой головой. Но только Ануш – жена – знала о его гордыне, которая для владельца погребальной конторы была совсем неуместной. Мало того даже опасной, потому что они жили в Киеве на птичьих правах, а потому должны были вести себя тише воды, ниже травы. Об этом Ануш твердила мужу почти каждый день.

А Ваник, благодушно посмеиваясь, отвечал ей: «Девочка моя, что бы мы делали в нашем Арцахе? На сапогах, которые я тачал, много не заработаешь. А в Киеве я уважаемый человек. У кого можно приобрести приличный гроб, обитый глазетом[13]? Только у Бабая! (Местный народ переиначил армянскую фамилию Ваника по-своему, называя его Ванькой Бабаем, чему он не очень и сопротивлялся; лишь бы денежка шла.) Кто избавит семью усопшего от многочисленных хлопот, связанных с похоронами? Опять-таки Бабай. И все это стоит приличных денег. Никто не экономит на похоронах. Мы же имеем с этого хороший достаток, а потому честно и благородно кушаем свой белый хлеб с маслом».

Но Ануш все равно пребывала в постоянной тревоге и сомнениях. «Чует мое сердце, – говорила она, – что большие деньги принесут нам горе. Люди злы и завистливы». Ваник возражал: «Кто может завидовать человеку, который каждый день общается с потусторонним миром?»

Этот день в погребальной конторе «Бабаян и сыновья» начался как обычно – с перепалки Ваника и его ближайшего помощника Ионы Балагулы, под началом которого была бригада копателей могил.

Нужно сказать, что вся бригада состояла из самых пропащих мужиков. Работы было много, а потому землекопы почти всегда были пьяны. Родственники усопших, согласно обычаю, выставляли копателям могил штоф оковитой с закуской, дабы те могли помянуть преставившихся. Так как Иона не хотел быть среди подчиненных белой вороной, то и он в конце концов пристрастился к спиртному.

Однако это еще было полбеды. Главная проблема заключалась в том, что Балагула, общаясь с подольской голытьбой, стал революционером. В перерывах между похмельем и работой он посещал подпольный кружок анархистов.

– Иона, ты нас погубишь! – в отчаянии стонал Ваник, делая вид, что хочет вырвать из своей головы добрый клок волос. – Я запрещаю тебе водиться с этими нечестивцами!

– Хозяин, шо ты так волнуешься? Таперича усе умные люди стали революционерами. Знающие люди балакают, шо скоро будет большая война, яка принесет нам свободу. А за нее надо бороться, – каждодневное общение с городским пролетариатом сильно сказалось и на лексике Ионы; он разговаривал на характерном для Малороссии суржике – смеси украинского и русского языков.

– Ты дурак! – взвился Ваник. – Твоя борьба, Ион, принесет мне разорение, а тебе – каторгу! Городовой уже интересовался, чем занимаются мои служащие в нерабочее время. С чего бы?

– А ты не жмись, дай ему «катеньку»[14], он и отстанет, – добродушно посмеивался Балагула в рыжие усы.

Неизвестно, чем бы закончился их весьма напряженный диалог, но тут звякнул колокольчик, подвешенный у входной двери, и в заведение Бабаяна вошел господин низкого роста и зловещей наружности.

Почему зловещей? Ваник и сам не смог бы сразу ответить на этот вопрос. Может, потому, что глаза посетителя погребальной конторы светились в полумраке помещения фанатичным огнем, а его аскетическое лицо с большим носом, похожим на ястребиный клюв, казалось маской, вырезанной из дерева и обожженной на костре.

Когда посетитель подошел ближе, то оказалось, что это одетый во все черное горбун. Вернее, карлик-горбун. Следует отметить, что Иона тоже поразил внешний облик незнакомца, поэтому и Балагула, и Бабаян на какое-то время по неизвестной причине утратили дар речи.

– Страфствуйте, хоспода! – старательно выговаривая слова, скрипучим голосом приветствовал он хозяина и его помощника и изобразил полупоклон – слегка кивнул; похоже, карлик был иностранцем.

Очутившись в помещении, он первым делом снял странного вида шляпу с широкими полями и высокой тульей, похожую на головной убор немецких охотников; не хватало лишь обязательного фазаньего пера. Ваник, словно очнувшись, сделал шаг вперед, поклонился странному посетителю (при этом он не спускал с него глаз) и вежливо поинтересовался:

– Чем могу служить вашему благородию?

Его слова прозвучали настолько фальшиво, что Балагула, который с утра успел выпить лафитник казенки, едва не хохотнул. Но сдержался, глядя на очень серьезное, напряженное выражение лица своего хозяина.

Иона знал, что Ваник видит людей насквозь. Так что обращение «ваше благородие» было произнесено вовсе не для красного словца. И уж тем более Бабаян не имел даже в мыслях как-то уязвить раннего посетителя его физическим недостатком. Мало того, Балагула вдруг понял, что Ваник напуган. У хозяина даже изрядно поседевшие курчавые волосы вздыбились.

«Что за чертовщина?! – подумал Иона. – Карла, он и есть карла. Намедни, третьего или четвертого дня, они схоронили почти такого же уродца. Однако знатный был цирюльник… На всем Подоле нельзя было найти лучшего. Может, это его брат? Приехал из-за границы и пришел в погребальную контору с какой-нибудь претензией…»

• Предыдущая
• 3/62
• Следующая