Генштаб без тайн - Баранец Виктор Николаевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/118
- Следующая
Как только Горбачев окончил свою скорбную телеречь, Ельцин связался с Шапошниковым по телефону и ошарашил маршала:
— Евгений Иванович, я не могу поехать к Горбачеву, поезжай один.
Почему он не может (или не хочет), президент не объяснил. Лишить себя наслаждения принять капитуляцию у поверженного противника — это было на Ельцина не похоже. В таких удовольствиях он себе не отказывал. Чего стоил только хамоватый кураж, который Ельцин устроил в августе над Горбачевым, когда под прицелом полусотни телекамер, на виду у всего мира с ядовитой усмешкой тыкал пальцем перед носом опешившего Михаила Сергеевича в проект указа о запрещении КПСС и требовал немедленно подписать его.
В те минуты даже тем, кто не любил Горбачева, было его жалко. А многим из тех, кто восхищался Ельциным, наверняка стало стыдно за своего кумира, бестактно потешавшегося над Президентом Союза. Ельцин «бил лежачего». Так не делали даже закоренелые мордобойцы в самых глухих деревнях.
Услышав о нежелании Ельцина ехать в Кремль, Шапошников задергался:
— Борис Николаевич, дело очень деликатное, и желательно все же нам поехать вместе. Тем более что я не знаю, передаст ли все «хозяйство» Горбачев мне одному.
В голосе Ельцина появилась примесь свирепости:
— Шта?! Если будут осложнения, позвоните мне.
Маршал отправился в Кремль, терзаемый недоумением. К трепетному осознанию величия исторической миссии, с такой легкостью неожиданно порученной ему Ельциным, упорно примешивалось сомнение: не подставляют ли? Да и шутка ли, Президент России не захотел собственноручно принять главную ядерную кнопку страны!
Шапошников еще только въезжал со Знаменки в Боровицкие ворота, а всезнающие офицеры дежурной смены Центрального командного пункта Генштаба уже вовсю обсуждали меж собой эту сенсационную весть. Народ у нас на ЦКП остроязыкий — кто-то заметил, что «при демократах и маршалы будут работать носильщиками».
Процедура перехода стратегических ядерных кодов от Горбачева к Ельцину тоже относилась к разряду исторических — то был момент, когда объявленному «покойным» Союзу «закрывали глаза»…
Вместе с «ядерным чемоданчиком» побежденный передавал победителю и ключи от Кремля. Поручить вместо себя принять их другому человеку в России мог, наверное, только один человек. Им был Ельцин.
В Генштабе многие в тот вечер ломали голову над загадкой: был ли это типичный ельцинский выпендреж, рассчитанный на еще большее унижение Горбачева, или Борис Николаевич еще не вышел из глубокого похмелья после того, как радостно подписал в белорусском лесу смертный приговор Союзу и мгновенно превратился в «государя», выше которого в России теперь вместо Горбачева был только Бог.
И на сей счет генштабовские офицеры отпускали язвительные реплики:
— Наверное, если бы Горбачев вместе с «ядерным чемоданчиком» сдавал бочку соленых огурчиков, Б.Н. явился бы самолично.
Прибыв к Горбачеву в Кремль, маршал застал Михаила Сергеевича в натужно бодром расположении духа. Таким же Горбачев был и месяц назад, в ноябре, когда пригласил маршала в Кремль. Тогда, угостив Шапошникова кофе, президент произнес долгую и пылкую речь о необходимости спасти Союз. В конце ее Михаил Сергеевич сказал слова, которые ошпарили Евгения Ивановича:
— Вы, военные, берете власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и уходите в сторону…
Перепуганный Шапошников возразил, дескать, такая акция может закончиться «Матросской тишиной». Поняв, что маршал не тот человек, на которого можно ставить, Горбачев дал задний ход:
— Ты что, Женя? Я тебе ничего не предлагаю, я просто излагаю варианты.
После этого отношения между Горбачевым и Шапошниковым, и без того лишенные взаимной благожелательности, стали еще прохладнее.
С августа 1991 года, когда Ельцин вырвал в Кремле у Горбачева согласие на назначение Шапошникова министром обороны СССР, Евгений Иванович знал, что Михаил Сергеевич был недоволен таким поворотом дела: слишком нахраписто Ельцин требовал утвердить предлагаемую им кандидатуру главного силовика. И получилось так, что Президент СССР сплясал под дудку Президента России. Это сильно ущемляло самолюбие Михаила Сергеевича. Но он тогда стерпел, руководствуясь какими-то своими загадочными соображениями, которые были очень похожи на беспринципность…
Чуть позже до маршала доползли слухи, что Горбачев после подписания своего указа сказал о новом министре: «Хороший человек, но слишком интеллигентный для такой должности».
Прослышавший об этом Шапошников тоже отозвался едкой репликой… Став с подачи Ельцина министром обороны СССР, Шапошников оказался на некоторое время «слугой двух господ». Но, аккуратно соблюдая все обязанности главы военного ведомства перед действующим Президентом — Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами Союза, министр не скрывал, что душой тяготеет к Ельцину — к этому подталкивали и легко объяснимые моральные обязательства перед человеком, с подачи которого он вознесся на пик головокружительной карьеры. Евгений Иванович щедро расточал комплименты своему патрону — точно так же, как это делали все, кто принадлежал к ельцинской команде.
Много раз сталкиваясь с этими людьми, я все чаще замечал, что у них был строжайший самозапрет на какие-либо критические высказывания даже об очевидных ошибках Б.Н. Наверное, таковы лицемерные законы власти — о действующих «государях» их приближенные говорят так же, как и о покойниках — только хорошо или ничего. И лишь после того как разгневанный и непредсказуемый «патрон» вышвыривал кого-нибудь из престижных кресел, некоторые отваживались на разоблачительную критику; ее зачастую нельзя было отличить от мелкодушной мести обиженных людей.
Тот же, кто терпеливо сносил обиду и молчал, — получал от Ельцина должностенку-синекуру с машиной под задницей (а то и охраной) или становился руководителем какого-нибудь фонда под названием «Стратегия» и с тихой нахрапистостью «доил» родное государство к собственной выгоде.
Отношения Шапошникова с Горбачевым становились все более прохладными, по мере того как Михаил Сергеевич терял свое властное положение и все чаще срывался, — нервишки шалили. Между ними произошло несколько острых стычек. В тот же день, когда Ельцин в Беловежье подписал договор о «тройственном союзе», он позвонил Шапошникову и рассказал о некоторых деталях этого события. Вскоре на связь с министром обороны вышел Горбачев и стал расспрашивать у него, что «натворил» Ельцин в Белоруссии. Шапошников пересказал ему почти все, что узнал от Ельцина, и не скрыл, что поддерживает Б.Н.
Горбачев вскипел:
— Не вмешивайся не в свое дело! Предупреждаю!
И тут Шапошников не сдержался, открытым текстом сказал Михаилу Сергеевичу, что ему надоело находиться «во взвешенном состоянии».
О беловежских решениях Шапошников отзывался осторожно: «Быть может, в тех конкретно-исторических условиях это было единственно приемлемым выходом». И тут же оговорился, что его беспокоил вопрос, — почему документ о роспуске Союза подписали главы только трех республик бывшего СССР?
Маршал словно хотел одной попой усидеть сразу на двух стульях: дескать, упразднение Союза беловежской тройкой — «единственно приемлемый выход», но и то, что других при этом не спросили, его «настораживало». Здесь Шапошников явно недоговаривал самого главного, — легитимны ли были беловежские договоренности? О них Горбачев сказал маршалу:
— Из этого ничего не выйдет.
Шапошников ответил:
— Это — единственный выход… Быть может.
На эту же тему часто вспыхивали острые дискуссии и в арбатских кабинетах. Хотя некоторые генералы и офицеры остерегались участвовать в них, дабы не заподозрили в нелояльности к Ельцину и новому руководству Минобороны. К тому же еще полным ходом шла зачистка МО и Генштаба от «пособников ГКЧП». Это стало золотым временем для тех, кто почуял легкую возможность отомстить неугодным начальникам, продвинуться по службе и получить более высокое звание. Денно и нощно стала работать «фабрика компромата» — так прозвали комиссию во главе с генерал-полковником Дмитрием Волкогоновым, снаряженную с ведома Ельцина (члены ее гордо называли себя «представителями президента»).
- Предыдущая
- 2/118
- Следующая
