Остров судьбы - Бекитт Лора - Страница 13

• Предыдущая
• 13/100
• Следующая

Бьянка грустно улыбнулась брату. Они были младшими в семье, к тому же погодками, и она понимала его лучше, чем старших братьев. В детстве они с Данте нередко вместе проказничали и покрывали проделки друг друга.

Бросив взгляд на дверь, она быстро прошептала:

— Данте! Я должна кое в чем признаться. Я не могу рассказать об этом ни родителям, ни Дино, ни тем более Джулио. Пообещай, что не выдашь!

Он сел рядом, скрестил пальцы, поднес их к губам и сказал:

— Говори!

Когда она умолкла, Данте привстал от изумления.

— Ты решила сбежать из дому с Амато Форни?! О чем ты думала? Что на тебя нашло? Отец убил бы тебя, если б узнал!

Бьянка уставилась на лицо мертвеца и промолвила:

— Мне безумно жаль, что он умер, но я не могу оплакивать его так, как иная девушка оплакивала бы своего возлюбленного. Вернувшись домой, я поняла, что ошиблась. Стало быть, Андреа Санто спас мою честь.

— Ты должна молчать об этом, ты все равно ему не поможешь.

— Расскажи, что с ним случилось, куда его повели?

— Не знаю. Думаю, жандармы забрали Андреа в Аяччо, но если его осудят по-настоящему, то, наверное, отправят на материк.

— Он что-нибудь говорил?

— Он сказал, что они с Амато повздорили, и Амато его оскорбил, однако не мог толком назвать ни причины ссоры, ни объяснить, как и почему он там оказался. Мне кажется, ему никто не поверил.

— Значит, его накажут? Надежды на оправдание нет?

— Думаю, да, — ответил Данте и заметил: — Этот парень всегда казался мне неудачником.

— Мне жаль его, — призналась Бьянка. — Из-за меня один из них нелепо погиб, а судьба другого навсегда искалечена.

— Перестань терзаться, — твердо произнес ее брат и неожиданно признался: — Я понимаю, почему тебе захотелось сбежать отсюда. Я и сам мечтаю уехать с Корсики.

— Ты?!

Данте смотрел на сестру пасмурно-серыми, как у отца и братьев, глазами.

— Почему нет? Здесь я навсегда останусь тенью Дино и Джулио. Куда интереснее было бы уехать на материк, а там записаться в армию, армию Бонапарта, чья судьба может служить нам примером!

— Поклянись, что ты этого не сделаешь! — воскликнула Бьянка, и Данте сурово ответил:

— Такого обещания я дать не могу.

Он ничего не сказал сестре, однако его поразило, с каким спокойствием Бьянка глядит на мертвое тело и ведет откровенные разговоры в присутствии того, чья душа, наверняка, еще находится где-то рядом. Данте понимал: дело не в черствости; просто корсиканские женщины с рождения привыкли к смерти, к ее неизбежности, внезапности, власти над жизнью.

Вскоре явилась Сандра и сообщила, что все готово и пора ехать на кладбище.

На похороны Амато собралась вся деревня, не было только Беатрис и Орнеллы, но никто и не ожидал их увидеть.

Путь на кладбище пролегал по узкой каменистой дороге, по обеим сторонам которой простирались сожженные маки. Дино знал, что можно спалить их дотла, но корни упрямых кустарников останутся невредимыми, и через год или два вновь появятся зеленые ростки.

Дино думал о том, что кладбище напоминает маленький город и что его дома, в отличие от домов живых, ухожены так, что может показаться, будто корсиканцам куда лучше живется на том, а не на этом свете.

Еще он размышлял о том, почему брат Орнеллы Санто не убежал в горы, а предпочел сдаться в руки правосудия.

«Она ни за что меня не простит», — сказал себе Дино, хотя и не мог объяснить, в чем он виноват. Разве что в том, что был сыном Леона Гальяни?

Внезапно его постигло острое понимание того, о чем он догадывался и прежде: Орнелла нравилась ему гораздо больше других девушек, вернее, она была единственной девушкой, которая ему нравилась. Дино многое бы отдал за то, чтобы узнать, есть ли в ее душе место для нерастраченной любви.

А еще ему пришла в голову мысль, что в этой слепой, непонятной, сводящей с ума ненависти повинны не он и не его братья, не Орнелла и Андреа, а их родители.

После похорон и поминок все в доме валились с ног, потому Джулио с завидной легкостью пробрался на чердак, где ночевала Кармина.

Ночь была полна резких ароматов, недвижима и беззвучна. Время от времени во тьме вспыхивали серебристые искры светлячков и бесшумно проносились летучие мыши.

В этой беспредельной тишине даже скрип старого дерева, шуршание сена, судорожные вздохи и сдавленные стоны казались удивительно громкими.

Утром, в подвале, Джулио лишь немного потискал Кармину, а потом ему пришлось уйти. Зато сейчас они по-настоящему занимались любовью — второй раз в своей жизни. Джулио был полон восторга, он растворялся в запахах их тел, в откровенных прикосновениях, полных новизны ощущениях и непривычных звуках, которые порождали наслаждение и страсть. Сознание того, что он совершает нечто греховное и запретное, обостряло его чувства. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вымолить у девушки прощение, заставить ее поверить в то, что он сходит с ума от любви к ней и что именно любовь подвигла его пойти на обман, но награда этого стоила.

— Скажи, — прошептала Кармина, когда они, отдыхая, лежали рядом, — что будет, если кто-то узнает?

— Никто не догадается, — беспечно произнес Джулио. — Отцу и в голову не может прийти, что здесь творится нечто подобное. А если заметят братья, я заставлю их молчать.

У нее помимо воли вырвалось:

— Только не Дино!

Джулио приподнялся на локте и с отвращением произнес:

— Будь он проклят, этот праведник!

Кармина попыталась что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем и властно вдавил ее мягкую плоть в упругое, душистое сено. Кармина зажмурилась. Мрак был испещрен золотыми точками — она неслась сквозь вселенную к тому непередаваемо сладостному телесному ощущению, которого ждала так же сильно, как прежде желала сердечной любви.

Хотя Андреа совсем недавно покинул родину, ему чудилось, будто Корсика находится на расстоянии тысячелетий. Он вспоминал запахи острова, запахи, что будили его на рассвете и усыпляли в полночь. Они тревожили, не отпускали; казалось, они пропитали его душу. Ароматы лаванды, вереска, ладанника, чабреца, властный дух моря, запахи нагретого солнцем камня и мелкой пыли.

Андреа думал о полуденном солнце, стирающем тени, о больших белых облаках, плывущих по небесной синеве. Когда-то ему казалось, что если запрокинуть голову и долго-долго смотреть наверх, то можно узреть в их просветах Божественный лик.

Теперь ему хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, а еще лучше — заснуть и никогда не просыпаться.

Сперва его привели в Аяччо, где допросили и составили бумаги. К сожалению, показания Витале Мартелли ничем ему не помогли, хотя мужчина солгал, будто видел, как Амато Форни ударил Андреа по лицу. Пусть местные жандармы хорошо знали привычки корсиканцев, судебным властям Тулона, куда собирались отправить юношу, не было до них никакого дела. Удар по лицу не мог оправдать убийство, да еще и унтер-офицера французской армии.

На суде Андреа пытался рассказать про ссору, но, похоже, ему никто не поверил. В конце концов он разозлился и заявил, что ему подарили ружье, он решил его опробовать и выстрелил. В человека. Эти фразы толмач, прежде с неохотой подбиравший слова, перевел четко и правильно.

На суде Андреа впервые услышал слова «travaux forces»[4], которые должны были стать его судьбой.

Его отвезли в тулонскую каторжную тюрьму, чтобы затем отправить на галеры. Он остался один в незнакомом, враждебном мире, без надежды на спасение, без веры в будущее.

Юноша вспоминал, как, прощаясь с ним, мать поднесла ладонь к его лицу, словно собираясь погладить по щеке, но потом уронила руку. Андреа не оправдал ее ожиданий: он должен был убить кого-нибудь из Гальяни, а вместо этого застрелил Амато Форни!

На Корсике люди, что держали его в заточении, проявляли к нему какие-то чувства. На материке он был никем. Грязным итальянцем, островитянином, дикарем, который не говорил по-французски.

• Предыдущая
• 13/100
• Следующая