Жестокие игры - Стивотер Мэгги - Страница 3

• Предыдущая
• 3/83
• Следующая

Я надеюсь, что все обитатели этих домов сейчас на работе, или на причалах, или в кухнях. Мы с Дав летим через садики, перескакивая через тачки, стараясь не растоптать кучки сохнущей травы; нас сопровождает лай какого-то злобного терьера. Потом мы как-то умудряемся не угодить в старую пустую ванну в последнем дворе — и вот уже оказываемся на дороге к гостинице.

И конечно же, у входа я вижу Гэйба, а он тут же замечает меня.

Он подметает подъездную дорожку здоровенной лохматой метлой. Непритязательное здание гостиницы, увитое плющом, возвышается за спиной Гэйба; листья выстрижены аккуратными квадратами, чтобы пропустить солнечные лучи к оконным стеклам и подоконникам, выкрашенным в яркий голубой цвет. Здание высокое, оно отсекает утренний свет и бросает глубокую синюю тень на каменную дорожку, которую приводит в порядок Гэйб. Он выглядит высоким и взрослым, коричневая куртка обтягивает его широкие плечи. Его светлые, чуть рыжеватые волосы достают ему почти до плеч, они чуть длинноваты, но Гэйб все равно хорош собой. Меня вдруг охватывает отчаянная гордость за то, что он — мой брат. Гэйб прекращает работу и опирается на ручку метлы, наблюдая за тем, как я скачу на Дав.

— Вот только не надо злиться! — кричу я ему.

На его лице появляется улыбка — но только на половине лица. Это почти похоже на радость, если только не знать, как выглядит Гэйб, когда он по-настоящему счастлив. И самое печальное тут то, что я уже привыкла к этой фальшивой полуулыбке. Правда, я все-таки жду: вдруг когда-нибудь на его лицо вернется то, настоящее выражение радости, — только, наверное, для этого мне придется здорово постараться. Я скачу дальше, пуская Дав в галоп, как только мы уходим с дорожки и возвращаемся на траву. Земля здесь мягкая, песчаная, и уже начинается резкий спуск, тропа сужается, она скользит между холмами и дюнами, устремляясь к пляжу. Я не знаю, где Финн, — впереди или позади меня. Мне приходится снова придержать Дав, переведя ее на рысь, потому что уклон становится уже слишком крутым. Наконец она делает неловкий прыжок — и мы оказываемся на уровне моря. Когда мы огибаем последний на нашем пути нанос, я раздраженно фыркаю: «мор-рис» уже стоит там, где песок встречается с травой. Запах выхлопов висит в воздухе, постепенно растворяясь в запахе земли.

— Все равно ты хорошая девочка, — шепотом говорю я Дав.

Она тяжело дышит, но все-таки фыркает в ответ. Ей прогулка кажется весьма удачной.

Финн как будто собрался вылезать из машины, но на полпути задумался о чем-то: он стоит на подножке, держась одной рукой за распахнутую водительскую дверцу, а вторую положив на крышу. Лицо его обращено к морю, но когда Дав снова с шумом фыркает, Финн поворачивается в мою сторону, прикрыв глаза ладонью. Я вижу, что он чем-то встревожен, и потому заставляю Дав приблизиться к машине. Я бросаю поводья, чтобы Дав могла пожевать травы, пока мы здесь, но она не опускает голову к земле, а тоже устремляет взгляд к океану, куда-то вперед, в точку ярдах в ста от нас.

— Что такое? — спрашиваю я.

У меня возникает неприятное ощущение в желудке. Я тоже смотрю в ту сторону. И вижу чью-то серую голову, движущуюся к нам через волны прибоя, — но она так далеко и настолько сливается цветом с водой, что я уже почти верю: мне она просто почудилась. Но глаза Финна не расширились бы так, если бы он не был уверен… И вот голова снова поднимается над волнами, и теперь уже я вижу темные раздувшиеся ноздри, заметен даже красный оттенок на их внутренней стороне… А потом появляется и вся голова, и шея, и волнистая грива, которая прилипла к шкуре, пропитавшись соленой водой… наконец возникает мощный круп, мокрый, блестящий… Водяная лошадь выскакивает из океана и делает могучий прыжок, как будто последние шаги через начинающийся прилив — это некое огромное препятствие, которое трудно преодолеть.

Финн отшатывается назад, когда лошадь галопом мчится по пляжу в нашу сторону, и я кладу руку ему на локоть, хотя мое собственное сердце колотится так, что в ушах стоит оглушающий грохот.

— Не шевелись, — шепчу я. — Не шевелись-не-шевелись-не-шевелись…

Я цепляюсь за то, что нам повторяли снова и снова: водяным лошадям нравятся движущиеся цели, они любят охоту, преследование. Я быстро перебираю в уме причины, по которым она должна бы миновать нас: мы неподвижны, мы не рядом с водой, мы стоим около «морриса», а водяные лошади ненавидят железо…

Так или иначе, но кабилл-ушти проносится мимо нас, даже не приостановившись. Я вижу, как Финн тяжело сглатывает, кадык подпрыгивает на его тощей шее, и нам так трудно, так тяжело не дернуться до тех пор, пока водяная лошадь не погружается снова в океан.

Значит, они опять пришли. Это происходит каждую осень. Мои родители не ходили на бега, но я тем не менее знала достаточно много. Чем ближе ноябрь, тем больше лошадей выбрасывает море. И те островитяне, которые намереваются участвовать в будущих Скорпионьих бегах, начинают устраивать грандиозные охоты, чтобы поймать свеженьких кабилл-ушти, что всегда очень опасно, поскольку водяные лошади вечно голодны и их сильно тянет к себе море. И еще, когда из моря выходят новые лошади, это становится сигналом для тех, кто участвует в бегах текущего года. Значит, пора тренировать лошадей, пойманных годом раньше, кабилл-ушти, которые были относительно послушными, пока запах осеннего моря не начал пробуждать магию, скрытую в них.

На весь октябрь, до первого ноября, остров превращается в сложную карту опасных и безопасных участков, потому что если ты сам не наездник, то тебе не захочется оказаться где-нибудь поблизости в тот момент, когда кабилл-ушти впадают в безумие. Наши родители изо всех сил старались оградить нас от столкновения с миром водяных лошадей, но это было просто невозможно. Наши друзья пропускали занятия, так как по ночам кабилл-ушти убивали их собак. Папе приходилось объезжать горки костей на пути в Скармаут — свидетельства того, что здесь столкнулись водяные и сухопутные лошади. Колокола на церкви Святого Колумбы [2]могли зазвонить посреди дня, сообщая о похоронах какого-нибудь рыбака, захваченного врасплох на берегу.

Нам с Финном не нужно было объяснять, насколько опасны водяные лошади. Мы и сами это знаем. Мы помним это каждый день.

— Уходим отсюда, — говорю я Финну.

Он продолжает смотреть на море, тонкими руками опираясь о машину, и выглядит мой младший брат таким юным… хотя в действительности он уже вступил в тот странный возраст, когда мальчик начинает понемногу становиться мужчиной. Меня внезапно охватывает желание защитить его, уберечь от беды, которую может принести октябрь. Но на самом деле я не о нынешнем октябре тревожусь; дело в том горе, которое свалилось на нас другим, давно прошедшим октябрем.

Финн ничего мне не отвечает, он просто быстро садится в машину и захлопывает дверцу, не глядя на меня. День уже не задался. А еще ведь предстоит возвращение домой Гэйба…

Шон

Бич Грэттон, сын мясника, только что зарезал корову и собирает для меня кровь в ведро, когда я слышу эту новость. Мы стоим во дворе за лавкой мясника, и наши негромкие слова и стук башмаков по булыжнику отражаются от окружающих нас камней. День прекрасный, солнечный, но уже слишком прохладно, и я беспокойно переминаюсь с ноги на ногу. Камни во дворике неровные, их выталкивают наверх корни деревьев, которые давно уже срублены, и они сплошь перепачканы коричневым и черным, на них осели бесчисленные брызги крови.

— Бич, ты уже слышал? Лошади вышли! — сообщает сыну Томас Грэттон, появляясь из открытой двери своей лавки. Он направляется во внутренний двор, но замирает на половине шага, увидев меня. — А, Шон Кендрик… Я и не знал, что ты здесь.

Я молчу, а Бич хмыкает.

— Пришел, когда услыхал, что я собираюсь резать скотину.

• Предыдущая
• 3/83
• Следующая