Восемь бусин на тонкой ниточке - Михалкова Елена Ивановна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/67
• Следующая

Правда, все признавали, что дочь Татьяны – на редкость смышленая девочка. Татьяна с ней возилась, с рук не спускала, нянчилась так, что над ней смеялись: нашла себе куклу на старости лет. Раздобыла в библиотеке старую книжку со сказками и в любую свободную минутку читала Зойке, качая девчушку на коленях.

В четыре года Зоя начала читать сама. Изумляя окружающих, четко произносила слова, даже самые сложные.

И это больше, чем что-либо другое, убедило Михаила в том, что ребенок не его. Чужое семя, чужое! Сыновья, Степка с Колькой, едва выучились грамоте. До сих пор губами шевелят, когда читают про себя, и лица у них при этом такие напряженные, будто мешки с картошкой ворочают. А Зойка шпарит с любого места, хоть вниз ногами написано, хоть вверх, хоть вбок. Сунули ей газету – прочла целую статью без единой запинки. Михаил там половины слов понять не смог, а эта рыжая в четыре года – прочла, не оступилась ни на одной строчке!

Вместо того чтобы гордиться дочерью, Мишка Олейников впал в ярость и избил жену. Раньше пальцем ее не трогал, а теперь рассвирепел. Зойка, случайно заглянув в дом, в ужасе закричала, рванулась к матери, и Михаил отшвырнул ее с руганью. Девчонка как ударилась об стену, так обмякла и упала.

Но Мишке было не до нее. Он бил, бил, бил Татьяну, ненавидя ее за то, что стал посмешищем для всего села. В ослеплении яростью он начисто забыл, что такой же рыжей была бабка его жены, и даже веснушки у нее сохранились до старости.

Очнулся лишь тогда, когда Степан, вбежав, стал оттаскивать его от неподвижного окровавленного тела. К брату на помощь подоспел Колька. Вдвоем им удалось угомонить отца. Тяжело дыша, Михаил отошел в сторону, сел на скамью и уткнул лицо в ладони.

– Ба-а-ать, – позвал Степка, пытавшийся привести в чувство Татьяну. – Батя!

В голосе его Михаил услышал страх. Страх был настолько несвойственным чувством для его старшего сына, что Михаил поднял голову.

– Бать, она не дышит, – прохрипел Степан, не отрывая взгляда от тела матери.

До суда дело не дошло. Михаил повесился неделей раньше, не выдержав приходов жены. Восемь дней Татьяна появлялась под утро, около четырех, становилась всегда в одном и том же углу камеры и умоляюще выталкивала вперед свою бабку. У бабки почему-то было личико четырехлетнего ребенка, и с этого личика с тоской смотрели на Михаила огромные карие, с рыжиной, глаза.

Михаил выл, царапал стены, до крови сдирая ногти, пытаясь уйти от этих двоих.

– Ох, что ж ты, Мишенька, – плакала за его спиной старуха. – Зачем же ты так, Мишенька? Отдали тебе кровиночку нашу, Танюшу, а ты ее убил.

Жена стояла молча в углу, и Михаил знал: взглянет хоть раз на ее лицо – умрет на месте.

Но Татьяна на девятую ночь подошла сама. Подошла, заглянула в глаза мужу, ни слова не говоря. Мишка прирос к месту, даже кричать не мог.

Утром надзиратель, обходя камеры, нашел Олейникова, удавившегося собственными штанами.

Степан и Николай не любили младшую сестру. С ними молчалива, слова лишнего не скажет, а чуть выскочит из дома – поет. Злились оба, особенно Степан. Как-то раз он вышел во двор, постоял на крыльце и спросил с кривой ухмылкой:

– Что, радуешься, что из-за тебя батя с мамкой померли?

Зоина песня оборвалась на полуслове. Степан сплюнул, глядя на сестру:

– Тьфу, лисья порода проклятая!

В селе знали, что дом Олейниковых держится на Зое. Она готовила, мыла, стирала, штопала, ходила в лес за грибами-ягодами и даже рыбачила. Знала места, где хороший клев, и сама коптила во дворе рыбу.

– Братья Зойку держат в черном теле, – шептались соседи. – Тощая, страшно смотреть.

– Она у них прислуга за все. Говорят, Степан поколотил ее на днях.

Здесь соседи ошибались. Степан и в самом деле собирался поколотить четырнадцатилетнюю Зою. Но стоило ему занести тяжелую руку, как Зоя сама шагнула брату навстречу.

– Только тронь… – сорвалось с побелевших губ.

Несколько секунд они стояли друг напротив друга: нескладная девчонка-подросток и коренастый мрачный Степан. Отступил брат: выругался и ушел. Но возненавидел Зойку еще сильнее за свое поражение.

Степан женился в восемнадцать, но детей долго не было. Только через семь лет родилась первая дочка, Марфа, и с тех пор каждый год толстая бессловесная Надежда приносила ему по ребенку. Оля, Вера, Наташа, Людмила… Степан смирился с тем, что парня ему не видать. Немного утешало то, что и жена брата родила Николаю всего двух девчонок.

Женившись, братья остались в родительском доме. Теперь Зое приходилось еще и нянчить их детей.

Марфа родилась, когда Зойке было всего десять, и с тех пор жизнь девочки превратилась в кромешный ад. За все, что ни случалось в доме, ругали Зою. Если кто-то из малышей падал и расшибал лоб, виноватой была она. Ей доставалось и от братьев, и от их жен – ленивых баб, таких же угрюмых, как мужья.

Правда, своих подопечных девчушек Зойка обожала. Лицо ее освещалось, когда она смотрела на толстеньких малышек, которые, словно матрешки – одна другой меньше – переваливались по комнате. И у девочек не было большей радости, чем возиться с теткой. Обе родные матери ревновали дочерей и шпыняли Зою еще сильнее.

Братья стали уважаемыми людьми на селе. Старший – начальник машинно-тракторной станции, младший – бригадир. Зоя по-прежнему жила с ними.

И вдруг случилось неожиданное.

Колхозный парторг, Григорий Воля, зашел к Степану по делу, увидел на дворе восемнадцатилетнюю Зойку, развешивавшую белье, и замер, будто пригвожденный к месту. Пять минут простоял, не в силах отвести от нее взгляда, и ушел, забыв, зачем приходил.

Надежда, жена Степана, посмотрела ему вслед и пренебрежительно поджала губы. И что парторг нашел в девчонке? Тощая да глазастая.

Неделю Григорий ходил как оглушенный. При любой возможности околачивался возле дома Олейниковых, смотрел на Зою жадно, с мольбой.

– Иди, поганка, поговори с мужиком, – шипела на девушку Надежда.

Зоя высоко вскидывала подбородок и молча уходила.

– Ты хоть понимаешь, от кого рыло воротишь? Иди к нему, дура! Иди, тебе говорят!

Зоя обжигала взглядом, но к Григорию не шла.

Воля пришел сам. Сказал братьям, что хочет жениться на их сестре.

Вот когда настал праздник на улице Олейниковых. Шутка ли, сестра выйдет замуж за парторга! Николай и Степан обрадовались, выпили за светлое будущее, позвали Зою.

– Долго тебя, нахлебницу, кормили, – сказал Степан, первый раз в жизни ласково поглядев на нее. – Пора и честь знать. В начале июня свадьбу сыграем. Повезло тебе, дуре: выйдешь замуж за Гришку Волю.

Зоя вскинула голову.

– Не выйду, – отчеканила она. – За Гришку – никогда!

– Что-о?!

Оба брата вскочили. Благодушие с них как рукой сняло.

– Выйдешь как миленькая! – заорал Николай. – Такими женихами не швыряются!

– Такими?! – Зоя горько рассмеялась. – Сволочь ваш Григорий! Весь колхоз знает, какой он мерзавец.

– Придержи язык! – Степан угрожающе шагнул навстречу сестре. – У него все схвачено, все людишки в кулаке. Он тебя осчастливит!

– Вас он осчастливит, а не меня.

Николай стукнул кулаком по столу:

– Сказано, выйдешь – значит, выйдешь! А не выйдешь – убирайся из дома на все четыре стороны! Иди, живи, где хочешь, хоть на улице.

Зойка метнулась в свою комнату. Братья переглянулись, кивнули друг другу – кажется, поняла, что деваться ей некуда.

Вскоре Зоя вышла с заплечным мешком и направилась к выходу.

– Э-э! – Степан от изумления привстал. – Ты куда?

– Ухожу от вас, – спокойно ответила Зоя. – Лучше в лесу жить, чем с Григорием и с вами.

– Никуда ты не пойдешь! А ну вернись, падла!

Зойка лисицей метнулась на темный двор.

Но Степан с Николаем оказались проворнее: догнали ее в сенях, скрутили, потащили обратно. Колька за волосы дернул пару раз и дал по шее для острастки. Зоя зашипела от боли, но не вскрикнула.

Братья заперли ее в чулане, приперли дверь стулом для надежности.

• Предыдущая
• 6/67
• Следующая