Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 2

Я заявляю, что в моей книге изложены основы окончательной и неоспоримой теории происхождения христианства.

Алистер Кроули (отрывок из автобиографии

Предисловие

Этот мир несовершенен. Даже у величайших умов человечества есть свои ограничения.

Сообразительный читатель уже догадался на основании вышесказанного, что объектом этих записок является Джордж Бернард Шоу. Несомненно, сегодняшняя Англия вряд ли сможет похвастаться хотя бы дюжиной человек, способных на такие высочайшие полёты мысли (которые суть дыхание жизни), как мистер Шоу. Он практически неуязвим для самой разгромной критики.

Но, видать, есть всё же некий дефект в изумруде его ума; некая ржавая деталь в его сумке с инструментами. Он проявляет почти всеохватную беспомощность, будучи не в состоянии всецело отделить себя от наблюдаемого явления. Он передёргивает тексты, чтобы проще было вить из них свои верёвки.

Прекрасный пример подобной ошибки мы наблюдали в его книге по Вагнеру. Вагнер был социалистом, как и сам Шоу; и мистер Шоу чувствовал себя обязанным найти социализм в его операх. Подобно тому монархист легко мог бы заметить, что Вагнер был королевским фаворитом, а его оперы — не что иное как дифирамбы королевской власти. Позиция совершенна настолько, насколько легко её отстоять. В результате этого Шоу умудрился наступить на те же грабли, ибо четвёртая драма «Кольца» не пожелала укладываться в его схемы. Ему пришлось потребовать от нас веры в то, что Вагнер будто бы ни с того ни с сего оставил свою великую и основательную цель, забросил весь путь своих размышлений и вернулся к простеньким операм, напрочь лишённым последовательности. Он на полном серьёзе принуждает нас поверить, будто бы Вагнер спятил, как в той байке про архитектора, который потратил сорок лет своей жизни на постройку собора, а затем вышвырнул чертежи и завершил его минаретами. Но вернёмся к нашим баранам, — или, скорее, к нашим львам!

Критика христианства, предпринятая выдающимся разумом Шоу, отметила эпоху в истории

религии. Его предисловие к «Андроклу и льву» имеет такую же ценность, как девяносто пять тезисов, прикреплённых Мартином Лютером к дверям Виттенбергской церкви. Мистер Шоу, как и следовало ожидать от столь оригинального мыслителя, избрал прекраснейшую точку зрения. Он предлагает нам очистить наши разумы от всего, что мы когда-либо слышали о христианстве, и утвердиться на позиции дикого индейца, чей необразованный ум черпает свои первые уроки из миссионерских евангелий. Здесь он делает единственную оговорку, уверяя читателя, что человеческое воображение до определённой степени применимо и к религии. Это, конечно же, скорее подобно пробиванию дырки в днище лодки перед тем, как спустить её на воду. Но мы рассмотрим мистера Шоу как он есть.

Я чувствую, что настало время сделать отступление в порядке личного оправдания. Кто может почувствовать острее меня (я бы даже сказал «больнее») дерзость такой тёмной личности, как я, возжелавший войти в летописи и скрестить копьё с Галахадом! Меня извиняет лишь то, что у меня есть та же особая квалификация, поскольку близкое знакомство с Библией оказало на меня столь значительный образовательный эффект, что кажется излишним говорить, что оно целиком и полностью заложило фундамент моего мышления.

Мой отец был лидером Плимутских братьев, и с четырёх лет, когда я научился читать, до тех пор, когда я пошёл в кембриджский Тринити-колледж, у меня практически не было никаких книг, кроме Библии; те же немногие, что мне давали, были тщательно подобранными историями, приспособленными для нужд ханжей, и потому, лишённые всякой литературной ценности, не оставили никакого следа в моём сознании. Это можно объяснить тем, что основной чертой веры Плимутских братьев является абсолютно буквальное принятие текста авторизированного перевода Библии. Некоторое представление о моём чрезвычайно углубленном изучении Писания может дать упоминание о том, что мой отец глубоко постиг прелесть антитезы и его проповеди изобиловали фразами, содержащими слово «но». В девять лет я пробирался через свою Библию пословно и обводил чернильным квадратиком слово «но» всякий раз, когда оно мне там встречалось; если хоть одно слово было мною пропущено, я проходил через это снова и снова, пока не убеждался, что не допустил ни единого пропуска.

Я не отличался крепким здоровьем. Я не мог получать простейших удовольствий от игр. Ещё одним ограничением, которое могло исказить мои представления о морали, был запрет играть с кем-то кроме сыновей братьев, кои встречаются весьма редко, как и всё чистое и прекрасное! Потому чтение стало моим главным богатством, и я вновь и вновь обращался к Библии. У меня превосходная память на слова, и я по-прежнему могу найти любой процитированный текст в считанные минуты. В этом, конечно же, мне помогла особая подготовка. Когда круговерть жизни по какой-то причине ненадолго ослабевала, Плимутские братья предавались легкомысленным забавам «Библейского поиска». Конкурс проводился журналами, предлагавшими частично затушёванные тексты, и соревнующийся должен был отыскать их так быстро и точно, как мог. Конечно же, бесчестным было пользоваться параллельными местами, и даже использование Библии с перекрёстными ссылками считалось не совсем чистой игрой. Эти почти спортивные правила я соблюдаю до сих пор. При подготовке данного очерка я не пользовался книгами, кроме самой Библии — без колонки с перекрёстными ссылками (когда я посчитал это совершенно необходимым, я обзавёлся также «Золотой ветвью» и прочим).

Надеюсь, эти оправдания могут считаться в таком деле достаточными. Основной нитью этих заметок будет демонстрация ошибок — упущений и допущений, — обнаруженных при пристальном изучении работы мистера Шоу. Другие замечания будут высказаны по поводу других мест этого блестящего очерка по ходу обсуждения, но лезвие топора, призванного подрубить корень дерева Шоу — доказательство того, что он совершенно неправильно истолковал Библию, что он выбрал тексты, подходящие для его целей, и проигнорировал те, что им противоречат; и что сделал он это (без сомнения, непреднамеренно), дабы доказать, что вся сущность учения Иисуса — ни больше, ни меньше, чем квинтэссенция политической пропаганды выдающегося эссеиста. Благодаря бесконечному благоговению, окружающему имя Иисуса, последнее всегда было козырным тузом в руках богословов. Извечной целью всякого

религиозного реформатора было подтвердить, что Иисус Христос именно на его стороне. Мнение Иисуса по любому поводу считалось судом высочайшей инстанции. Всякий еретик основывал свой предельный довод на каком-нибудь изречении пророка из Назарета.

Следовательно, несмотря на блестящий, оригинальнейший склад ума, мистер Шоу на самом деле совершил то же, что делали до него всяк и каждый, от Ария до Ренана. Даже атеист вынужден в полной мере основывать свою позицию на учении Христа. Оно и ничто иное — стандарт, по которому мерит он свою работу. Он со всей очевидностью отличается от святого Павла только тем, что использует эту первопричину как почву для неверия и противоречия вместо веры и строгого соблюдения. Основная цель профессора Гексли в его аргументах, обращённых к Гладстон — доказать, что Иисус говорил что-то нелепое или неверное и делал что-то недостойное или безнравственное. Он отодвигает на задний план куда более важную точку зрения, что вся книга является собранием баек.

Красная нить предисловия к «Андроклу и льву» — в том, что Иисус Христос был новейшим социалистом в точности тех же убеждений, что и сам Бернард Шоу. Итак, приступим, дабы продемонстрировать, что такое представление несовместимо с католическим толкованием Библии как она есть. Мистер Шоу проявил исключительное благоразумие, работая с Библией Короля Иакова, и потому сделал всё возможное, чтобы ограничиваться исключительно «исторической критикой», ибо никому не ведомо лучше него, что, возьмись мы расчищать это болото, оно сомкнётся у нас над головою прежде, нежели мы проделаем три шага. Большинство из тех, кто глубоко копнул фундаментальнейший из вопросов Библии, пришли к выводу, что Иисус Христос — не более чем удобное наименование, своего рода вешалка, на которую цепляют изречения и деяния множества персонажей: вроде той, которой Заратустра является для Халдейских Оракулов, Давид — для еврейских песнопений, которые мы называем псалмами, и, возможно, Гомер — для Илиады и Одиссеи. Несомненно, это универсальная литературная хитрость.