Головокружение - Тилье Франк - Страница 2

Я с трудом поднялся на четвереньки, все тело болело. Фонарь у меня на каске освещал только то место, куда я поворачивал голову. Страшный сон продолжался. Названия на конвертах пластинок: «Птицы вашего сада. 24 записи» и «Wonderful World» Луи Армстронга.

Я ничего не понимал. Что до проигрывателя, то это был, скорее, электрофон, из тех, на котором в детстве я слушал сказки Перро и братьев Гримм. Рядом лежал ушной[3] термометр и старый поляроид. Пять кадров из шести были уже использованы, оставалось только щелкнуть последний. Ерунда какая-то, бессмыслица. Все эти предметы не вязались друг с другом, и цепь у меня на руке с ними не вязалась, да и вся ситуация сама по себе ни с чем не вязалась.

Стало так холодно, что пришлось сунуть руки в серые рукавицы. Я встал на ноги – в этом кошмаре вскочишь, – поднял ацетиленовый баллон и застегнул молнию. Резкий металлический звук всколыхнул множество воспоминаний. Проснуться дикарем, под случайным кровом… Головокружение от неизвестности… Высоко в горах… Все это было так давно.

Я выбрался из палатки в ожидании, что увижу какое-то новое место, совсем чужое, но живое. Но снаружи вообще ничего не было. Ни границ, ни оттенков, ни переднего плана, ни заднего. Одна тьма. Единственным источником света был мой налобник. В голове у меня сразу возник образ погруженного в океанскую пучину батискафа, с его слабыми желтыми огнями. Я огляделся, но не увидел ничего, кроме скалы, палатки со старыми креплениями и какого-то темного пятна между камнями.

Я осторожно двинулся с места. Темное пятно обрело резкость. С того места, где оно находилось, ритмично поднимались облачка пара.

Оно было живое.

Я ускорил шаг. Внутри все замерло и напряглось.

Левое ухо порвано, сухая костистая голова, ножничный прикус… Ну конечно, это он, Покхара. Я нагнулся и прижал его к себе. Мой пес жив.

– Все в порядке, Пок, все в порядке…

Я догадывался, как ему страшно. Чехословацкие овчарки вообще не любят новой обстановки. Я ласково его погладил, стараясь успокоить. У него изо рта шла пена, – видимо, его тоже чем-то накачали. Выпрямившись, я испытал постыдное облегчение: мой пес со мной, я не один.

Я решил двигаться по звеньям своей цепи. Почва под ногами черная и мокрая. Вроде бы идешь вперед, а на самом деле соскальзываешь назад. Покхара постепенно исчезал из виду: света было мало. Ведь собака – живой гимн свободе. Зачем же было его тащить сюда вместе со мной?

Метров десять я прошел по твердой гладкой поверхности. Потом ступать стало мягче. У подножия высокой скалы похрустывала заледеневшая грязь. Справа от меня конус света сразу уперся в отвесную стену. Я поднял голову, и налобник осветил ледяные и известковые сталактиты, висящие на высоте метров семи. Таких огромных сталактитов мне видеть еще не приходилось. Ну и местечко… Словно разинутая пасть какого-нибудь монстра из фантастического романа.

Я быстро прикинул, что если под ногами грязь, значит лед обтекает вниз. А если лед обтекает или падает, значит есть вода. Хорошая новость… Как говорится, приговоренному объявили, что его казнят не завтра, а послезавтра.

Ну вот я добрался до конца цепи, точнее, до ее начала. Цепь намертво закреплена колом, вбитым в скалу, и выдернуть ее невозможно. Я попытался постучать по камню: вдруг кусочек отколется? Звук вышел громкий, но ничего не откололось. Скалу обработали со знанием дела, можно сказать, хирургически. С ней справится разве что отбойный молоток.

У ацетиленового баллона имелись серые ремешки, я закрепил его на спине и двинулся вдоль стены направо. Мой взгляд, моя жизнь – все сейчас сосредоточилось в этом пучке янтарного света от налобного фонаря. Слух чутко реагировал на каждый шорох, на каждую упавшую каплю. Нос вдыхал сырость и специфический запах мокрого известняка.

Цепь, скорее всего, была длиной метров двадцать. Я опустил голову и осторожно пошел дальше. Впереди проступали пласты округлых минералов – «почек», прозрачного растрескавшегося льда и обломков кварца и полевого шпата. Этот «декор» мог бы смотреться красиво, не будь он таким кошмарным.

Наверное, я бредил, потому что прямо перед собой вдруг увидел отвесную стену из чистого льда. Она поднималась, словно исполинская волна, готовая вот-вот обрушиться и поглотить тебя, точно челюсти. Наверное, она тысячелетиями нарастала от влаги, холода и конденсата. Фонарь просвечивал ее вглубь, и она отливала дивной синевой. Подземные ледники образуются на большой глубине, не меньше тридцати-сорока метров. Там, куда никогда не проникают и не смогут проникнуть солнечные лучи.

– Довольно! Хватит, в конце концов! Выпустите меня!

Я сделал полукруг и снова оказался возле красной палатки. Где-то завывал ветер. Покхара не двигался. В груди у него что-то похрустывало. Я долго смотрел на него и соображал, что если воду я нашел – ледяные куски так или иначе можно растопить, – то пищи нигде не обнаружил. Покхара – чехословацкий влчак,[4] и он скорее волк, чем собака, после того как четыре года назад его сильно избили. Я его знаю как самого себя. Первое, что он сделает, очнувшись, – это примется искать еду.

Снова оставив его, я отправился в другую сторону и, подняв голову, различил в вышине камин,[5] который уходил в никуда и терялся в темноте. На высоте пяти-шести метров проход был прямым и широким и постепенно сужался до размеров кошачьей лазейки.

– Эй! На помощь! На помощь!

Мои слова гулко раскатились во все стороны. Здесь все резонировало, да еще каждый звук усиливался. Желудок свело, и я согнулся пополам, – думал, меня вот-вот вывернет наизнанку. Но все обошлось. Я снова пошел вперед, цепь натянулась до предела, и мои ступни оказались перед нарисованной на земле красной линией. Краска давно высохла… Линия шла вправо-влево и изгибалась, очерчивая круг. Очевидно, это граница моей территории. Тюрьма в тюрьме. Я сосредоточился. Нарисованная линия, термометр, фотоаппарат, виниловые пластинки… На первый взгляд никакой логики… Я двинулся влево. Мои ноги ступали в сантиметре от красной линии, но пересечь ее я не мог. Впереди виднелись еще стены, а прямо передо мной в скале зияла дыра. Ход, напоминавший просторную галерею, которая сразу же сворачивала в сторону. Может, там разгадка моей несвободы? Может, за этим неприступным лазом лежит простая и прямая дорога наверх?

Почти бегом бросился я обследовать оставшийся участок и оказался перед глубокой шахтой. Я осторожно наклонился над ней и почувствовал струю воздуха. Ледяной воздушный поток устремлялся вниз, наводя на мысль, что где-то в глубине имеется еще одно огромное подземелье. Я оцепенел. Луч света из фонаря не достигал дна, огонь в горелке потрескивал и дрожал на воющем ветру. Наверное, эта поющая о смерти пасть не имеет конца и уходит к самому сердцу планеты.

С носа у меня стекла капля. Холод усиливался. Я снова двинулся вперед, и световой круг снова высветил нечто невообразимое. Я поморгал десять, пятнадцать, двадцать раз.

Оно по-прежнему было там.

Совершенно подавленный, я принялся потихоньку подкрадываться. По ту сторону красной линии, возле скалы, неподвижно лежал человек, слабо шевелился только его застывший от холода большой палец. У ног незнакомца виднелся конверт.

Цепи на человеке не было.

Но его голову и лицо целиком скрывала черная металлическая маска.