Сотовая бесконечность - Вольнов Сергей - Страница 39
- Предыдущая
- 39/132
- Следующая
Однажды, около года тому назад, Гюнтера, откровенно перебравшего на приёме у старого делового партнёра Натана Дезнатуриона, каким-то чёртом, не иначе, занесло в игорный дом. И оставил бы он там и капитал свой, и недвижимость, и даже жену – ведь именно тогда он и узнал от своих новых кредиторов о всех бесчинствах, творимых ею, – хотя отыграться пытался до последнего! Но не удалось…
Те, кому он проигрался, потребовали дать слово, что он окажет им некую услугу. Гюнтеру некуда было деваться! Он уже был готов душу продать. А когда в поле зрения сломленного и готовящегося к банкротству, бесчестию и смерти негоцианта появился отец Агустин и показал тайный иезуатский знак…
Душа Джакомо рухнула куда как ниже пяток. Вот! Видел он, в пронёсшихся перед его воспалённым взором картинах, водворяют его сурового вида отцы-иезуаты на дыбу, выбивают из него ересь бичами мокросолёными, да огнём, да железом калёным!
Неудивительно, что подписал он скреплённый кровью пергамент, утверждавший, что он, Гюнтер Венсан Джакомо, обязуется «при предъявлении кем-либо означенной в сём документе памятной метки оказать предъявившему всяческое вспомоществование и содействие соразмерное, не щадя живота своего».
Кредиторы не тревожили его целый год. Гюнтер уже начал потихоньку забывать весь этот кошмар. И сном казалась ему камера пыток, в которой тогда побывал, и тот памятный пергамент за год тоже начал казаться ему сном, пока вчера вечером отец Агустин не появился в его доме около полуночи.
Гюнтер имел со святым иезуатом долгий разговор, в итоге которого отец Агустин Лаэртский убедил его, что во славу Божию он просто-таки обязан отравить своего сколотского партнёра. «Ибо есмь он исчадие Низа, лику Господнему противное!» Именно так охарактеризовал святой отец давнего партнёра Гюнтера, который два раза в год прибывал в Венетто из далёкой Сколотии с товарами самого высокого качества и за последние пять лет ни разу даже не попытался надуть венеттского купца.
А сегодня утром, сразу после завтрака, наведался к нему неприметного вида монашек, принёсший изящный перстень с сапфиром в тонкой оправе. На словах передал, что порошок, спрятанный в камне, следует, во славу Божию, тайком подсыпать в вино негоцианту иноземному.
И куда деваться бедному купцу? Не выполнишь – ждёт тебя с распростёртыми объятьями святая инквизиция, теми же отцами иезуатами и направляемая! О том все ведают.
Вот поэтому, наверное, никогда крытая потёртым бархатом скамья гондолы не казалась ему столь неудобной. Всё дело было в том, видимо, что впервые за те сорок лет, что он занимался торговлей мехами и прочими предметами роскоши, Гюнтер Джакомо плыл к торговому партнёру с нечистой совестью.
Нет! Допускал он, конечно, в нелёгком купеческом деле некие невинные вольности. Безгрешен лишь папа!.. Но того, что предстояло ему сейчас…
Никогда бы не взял такого греха на душу, что бы ни говорил отец Агустин. Но именно отец-иезуат был невероятно убедителен в своих словах и посулах…
Он выбрался на пристань гостиного дома «Бартольё и сыновья», оправил камзол, дернул кружевное жабо и, мысленно осенив себя круговым знамением, толкнул дверь гостиницы, одной из самых роскошных в Венетто.
В просторном вестибюле его встретил ливрейный слуга в ало-золотом полукафтане, низко поклонился и осведомился: «Что угодно почтенному нобилю?»
Гюнтер затребовал немедленной встречи с негоциантом-сколотом. Слуга кивнул и заторопился куда-то в глубь дома. Через пару минут он вернулся с известием, что «просили звать-с».
Проследовав за ливрейным слугой по четырём лестницам и полудюжине коридоров, Гюнтер предстал перед двумя мрачными типами, охранявшими дверь в номер его сколотского партнёра. Оба имели длинные пышные усы и выбритые наголо черепа, лишь спускались с макушки к левому уху каждого сколота пощажённые бритвой длинные закрученные локоны. Оба одеты в непривычную цивилизованному глазу варварскую одежду. Белые просторные рубахи грубого полотна с тонкой вышивкой растительным орнаментом по вороту и рукавам, нелепо широкие штаны, сапоги и опушенные каким-то незнакомым Гюнтеру мехом безрукавки, также с богатой вышивкой. Завершали наряд широкие алые кушаки с заткнутым за них многочисленным оружием. Было у каждого по короткому прямому мечу в богатых ножнах, по паре кинжалов и паре новомодных пистолей. Кроме того, тот, что был постарше напарника раза в два, имел в левом ухе крупную серьгу, украшенную рубином и двумя бриллиантами, и уверенно сжимал в руках диковинное оружие, более всего похожее на изуродованную горняцкую кирку, остро отточенную с двух концов.
– Стой-ка, ваше благолепие, – обратился к нему старший с заметным восточным акцентом. – Подними-ка руки, чтобы мы могли твою милость обыскать. Да и ноги расставь от греха подальше!
– Это что за новости такие?! – мышью пискнул было Гюнтер. Однако охранники, облачённые в диковинные алые шаровары, наподобие сельджукских, только гораздо шире, были непреклонны. Они, дескать, государевы охранные людишки и, мол, для того и поставлены у покоев господина посланника, дабы блюсти и бдеть, потому и повинны государевым наказом досмотр имать со всех, кто к его посланнику входит, дабы худа какого учинено не было.
Гюнтер вынужден был упереть руки в стену и застыть в неудобном положении.
В результате очень тщательного, и оттого ещё более унизительного осмотра у Гюнтера отобрали и перстень, содержащий в тайнике камня неведомый порошок, и отравленный страшным ядом стилет, которым он запасся на всякий случай, хитроумно припрятав в рукаве камзола.
– Вот теперича, купчина, могёшь проследовать к его сиятельству! – разрешил тот, что был постарше, сопроводив разрешение лёгким направляющим пинком.
– А-а, господин Джакомо! – обрадовался Вен Павелофф, крепкий широкоплечий мужчина лет пятидесяти с приятным открытым лицом в обрамлении коротко подстриженных усов и бороды и длинных, до плеч, чёрных волос, щедро битых сединой. Восседал он в богатом сельджукском парчовом халате, на подушках, посреди убранной в восточном стиле комнаты. – Прошу, прошу! Рад гостю дорогому!
Правой рукой гость заморский лениво тискал упругую грудь полуобнажённой юной девицы, а левой, державшей чубук восточной диковинки – кальяна, – указал на место подле себя.
– Проходи, садись, Гунтер, свет Венцантович! С чем пожаловал?
– С ножичком отруенным, хитро спрятанным, да с зельем хворобным, скрытно в перстне затаённом до оказии, – последовал ответ из-за спины, едва купец успел сделать пару шагов к указанному месту. – Иль, может, он всегда так в гости ходит? На всякий случай?
Слова те буквально пригвоздили Гюнтера к полу. Медленно повернувшись, он узрел старшего из бритоголовых варваров. Тот одной рукой направлял на него, Гюнтера Джакомо, взведённый пистоль, а другой протягивал хозяину отобранные иезуатский перстень и стилет.
– Спасибо, Васыл, – ответил ему Вен, купец и по совместительству посланник сколотского царя, и обратил к Гюнтеру потемневший взор: – А ты садись, друг мой заморский. Рассказывай, какую такую кривду я над тобой учинил, чем обидел невольно, если за дружбу мою искреннюю решил ты извести меня смертию лютою?
Под конец речи голос приезжего купца набрал такую силу, что прозвучал в ушах и без того ни живого ни мёртвого от страха Гюнтера трубами эрихананскими.
Пал Гюнтер Венсан Джакомо на колени перед гостем иноземным и во всём ему повинился. И про болезнь жёнину рассказал, и про долг, при игре в кости приобретённый! И про отца Агустина, будь он неладен!
А тут ещё без стука завалился в помещение младший из охранных варваров.
– Твоё превознесенство! – заявил он на сколотском языке, который Гюнтер Джакомо знал не хуже, чем полудюжину других (по завету отца, утверждавшего, что если не понимать родного наречия того, с кем заключаешь сделку, то тебя обязательно надуют). – Ентот купчина с собой свиту привёл пышную.
– Сколько?
Вен Павелофф претерпел мгновенную метаморфозу, неуловимо превратившись из разнеженного сибарита в собранного и готового к битве воина. Черты лица сколота мгновенно заострились, приобрели хищный вид.
- Предыдущая
- 39/132
- Следующая
