Старые письма - Стил Даниэла - Страница 3
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
Когда-нибудь, на склоне лет, когда я совсем состарюсь, мне бы очень хотелось хоть немного походить на Грэнни Энн. Мне бы хотелось так же раскатывать по кухне на роликовых коньках и не бояться пойти на каток, куда прежде ходили мы вдвоем и где я по-прежнему бываю довольно часто. Я бы хотела, чтобы мои дети и внуки улыбались, вспоминая обо мне и о тех вещах, что я делала для них. Пусть они навсегда запомнят наши рождественские колокольчики, и увешанную игрушками елку, и густое горячее какао – точно такое же, какое готовила она, пока я делала уроки. Я бы хотела, чтобы моя жизнь что-то значила и для них, но не так, как получилось у нас с Грэнни Энн. Они непременно должны знать всю мою подноготную с самого рождения: и почему мы переехали сюда, и как нежно и горячо я любила их отца.
Впрочем, в моей жизни не было места загадкам, таинственным недомолвкам и невероятным взлетам судьбы – таким, как ее танец в «Лебедином озере» в последние часы Российской империи. Это оставалось за пределами моего понимания – какой была ее прежняя жизнь и от чего ей пришлось отказаться, отправляясь за океан. Я не представляла, как можно выдержать этот обет молчания и никогда ни единым словом не обмолвиться обо всех, кого пришлось потерять. Я не представляла, как можно жить в сонном, благопристойном Вермонте после того, как ты приехал из кипевшей страстями России. Наверное, теперь я жаждала приоткрыть завесу тайны еще сильнее, чем этого желала она сама. Может быть, все эти годы нам слишком не хотелось думать о том, что ее звали когда-то Анна Петровская и она была танцовщицей? И она уважала наше желание видеть в ней простую и понятную Грэнни Энн – жену, мать и бабушку. Так было намного спокойнее – не надо было мучиться мыслями о том, что в нашей жизни чего-то не хватает. Что мы для нее можем показаться менее значительными, чем ее прошлое и то, кем она была. Мы раз и навсегда закрыли глаза на ее память, и боль от потерь, и скорбь о погибших, и на сожаления о прошлом – как будто его не было вовсе. Но сейчас я всякий раз раскаиваюсь в этой намеренной слепоте, стоит подумать о Грэнни Энн. Меня снедало жгучее желание увидеть ее молодой, побывать вместе с ней в ее юности.
Посылку пришлось отодвинуть в сторонку, чтобы Джеффу и Мэттью было где лепить рождественские колокольчики, посыпая зеленой и красной пудрой и тесто, и меня. Но и это было не все – пока Кэти ставила в духовку кексы, сахарная глазурь неведомым образом успела покрыть с головы до ног и ее, и меня, и половину кухни в придачу.
Когда наконец мне удалось загнать их всех в постель, было уже очень поздно, и из Чикаго позвонил Джефф. Он сильно вымотался за этот день, но был доволен тем, как прошло совещание. К этому времени я совершенно позабыла о посылке и случайно наткнулась на нее уже ночью, когда зашла в кухню что-нибудь выпить на сон грядущий. Она по-прежнему стояла в дальнем углу, только теперь с бечевки свисали потеки белой глазури, а верх был присыпан крупинками синей и алой пудры.
Я осторожно подняла коробку, стряхнула с нее пудру и поставила перед собой на кухонный стол. Туго завязанная бечевка никак не хотела поддаваться, и я провозилась несколько минут, пока сумела ее распутать. Посылку прислали из дома для престарелых, в котором Грэнни Энн провела последний год своей жизни. После похорон я уже побывала там, чтобы поблагодарить персонал за доброту и заботу, и забрала все ее вещи. Впрочем, они оказались настолько ветхими, что не было смысла их хранить, разве что небольшая пачка фотографий наших детей да несколько потрепанных книжек. Я забрала всего лишь одну книгу русских стихов – самую ее любимую, а остальное оставила сестрам. Кроме этой книги, из важных для нее вещей мне на память осталось обручальное кольцо, изящные золотые часы, которые дедушка подарил ей перед свадьбой, и пара сережек. Она как-то призналась мне, что часы были первым подарком, полученным ею от деда. На протяжении их долгой совместной жизни он не очень-то баловал ее подарками и знаками внимания, хотя относился с преданностью и заботой. Еще я забрала с собой старинный кружевной пеньюар и тут же поспешила спрятать его в дальнем углу гардероба. А все остальные вещи раздала там же, на месте. И теперь понятия не имела о том, что же еще могли мне прислать из дома для престарелых.
Сняв плотную оберточную бумагу, я увидела большую квадратную коробку, размером примерно с картонку для шляпы, и при этом довольно тяжелую. В коротенькой записке сообщалось, что коробку нашли на крышке ее гардероба и что было бы желательно уведомить сестер о ее получении. Теряясь в догадках, что же спрятано в этой коробке, я сняла крышку и невольно охнула, когда увидала их. Они выглядели точно так, как я их запомнила: ветхий, потускневший атлас, ленты, которые обвязывали вокруг лодыжек, выцвели и истерлись. Да, это были они, ее старые балетные туфельки. Те самые, что я когда-то, много лет назад, нашла на чердаке. Те самые, в которых она выступала в последний раз, перед тем как покинуть Россию навсегда. В коробке оказалось много других вещей, и среди них золотой медальон с мужским портретом. У серьезного, статного незнакомца были тщательно ухоженные и расчесанные борода и усы, и в те времена он наверняка считался очень красивым мужчиной. А глаза… глаза были совсем как у нее – они жили и смеялись на этой старинной пожелтевшей фотографии, хотя лицо незнакомца хранило важную, сосредоточенную мину. Мне попались и другие снимки с мужчинами в военных мундирах – наверное, это были ее отец и братья. Во всяком случае, один из этих юношей просто поразительно походил на нее. А еще я нашла маленький портрет ее матери, кажется, мне доводилось видеть его и прежде. Вместе с фотографиями хранилась театральная программка «Лебединого озера» и групповой снимок юных, улыбчивых балерин. В самом центре стояла изящная красавица, чьи точеные черты и сверкающие глаза оставались неизменными все эти годы. Мне не составило труда узнать в ней Анну. На снимке она выглядела потрясающе прекрасной и невероятно счастливой. Она весело смеялась в объектив, и окружавшие ее подруги смотрели на нее с искренним уважением и приязнью.
Под конец с самого дна коробки я извлекла толстую пачку писем. С первого взгляда стало ясно, что они написаны по-русски изящным, но четким мужским почерком, явно принадлежавшим интеллигентному человеку. Пачку аккуратно стягивала блеклая голубая лента – писем оказалось довольно много. При виде этой пачки я подумала, что держу в руках тот самый вожделенный ключ к мучившим меня загадкам. Вот она, тайна, о которой она молчала и которой не делилась ни с кем с тех пор, как покинула Россию. Здесь, в этой коробке, все еще жило ее прошлое, согретое счастливыми улыбками многих и многих людей, что были ей когда-то близки и навсегда остались вдалеке ради новой жизни. По сравнению с прошлым эта новая жизнь запросто могла показаться ей тусклым, безрадостным существованием.
Не выпуская из рук заветные туфельки и проводя пальцами по гладкому атласу, я надолго задумалась. Какой же отважной и сильной душой обладала она – и сколь многим вынуждена была поступиться! А что, если кто-то из этих людей живет где-то до сих пор, и тоскует и помнит о ней, и так же хранит старые, пожелтевшие фото?.. Мои мысли снова вернулись к человеку, написавшему когда-то эти письма: кем он был для нее и что с ним случилось? Впрочем, если бы он не был для нее так дорог, стала бы она с таким тщанием целую вечность хранить старые письма, забрала бы их с собою в свой последний приют? Я понимала это и так, даже не зная их содержания. Он был для нее чрезвычайно важен и наверняка очень ее любил, судя по толщине этой пачки.
Да, у нее была иная жизнь до того, как пришлось переехать в Вермонт, и задолго до того, как появилась на свет я. И эта жизнь ничем не напоминала то существование, что она вела в нашем доме. Ее прошлое было напоено волшебством, юным восторгом и славой. Я вспоминала, каким суровым казался на фотографиях мой дед, и от всей души надеялась, что этому человеку все-таки удалось подарить ей хоть капельку счастья и любви. Она унесла свои тайны с собой в могилу, и в этой коробке лежало все, что мне осталось: изношенные туфельки… программка «Лебединого озера»… и его письма.
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
