Лик смерти - Макфейден Коди - Страница 21

Организованные убийцы, такие как Тед Банди, всегда планируют преступления и тщательно выбирают жертв. Они осторожны, действуют четко и хладнокровно, оставаясь невозмутимыми вплоть до самого убийства. Это превосходные актеры, способные незаметно влиться в ваше окружение, причем вам и в голову не придет, что они психически больны.

Дезорганизованные убийцы — совсем другие. Им трудно остаться незамеченными, поскольку своим странным поведением они частенько беспокоят соседей и коллег. Они не владеют самоконтролем, и потому им очень сложно придерживаться какого бы то ни было плана, рассчитанного на долгий срок.

Обычно дезорганизованные убийцы наносят многочисленные и чрезмерные телесные повреждения, отрезают половые органы и даже поедают отдельные куски своих жертв.

Тела обоих супругов убийца освежевал, как оленьи туши, — следовательно, был в ярости. Довольно странно, что в таком состоянии он смог оставить в живых Сару. И тем не менее он это сделал.

— Похоже, у него действительно имелся план, — заметила Келли. — Вероятно, все не так, как казалось на первый взгляд.

— По словам Сары, именно она его предполагаемая жертва. Но почему он так жестоко поступил с остальными? Что-то здесь не сходится. Какой в этом смысл?

— Смысл-то как раз есть.

Келли права. Смысл есть во всем. Серийных убийц не всегда можно поймать, однако, когда вы наконец осознаете, что ими движет, ничего нового в их действиях не обнаружите. Преступники могут оказаться намного умнее и страшнее, чем вы ожидаете, но в конечном счете все они одержимы манией насилия и неминуемо проявят свой «почерк». Это объективная реальность, избежать которой они не в состоянии, независимо от степени собственной проницательности.

— Я знаю. Так как насчет твоих болей — и болеутоляющих? — ляпнула я, сама того не желая.

— Резко ты сменила тему, — удивленно произнесла Келли.

Я взглянула на Барри.

— Врачи считают, что немного поврежден нерв. Они говорят, это лечится; правда, оптимизма у них уже поубавилось. А боль преследует меня уже почти полгода.

— Ты очень мучаешься?

— Проблема не в самой боли, а в ее постоянстве. Слабая, но ни на минуту не отпускающая боль, по-моему, намного хуже, чем резкие, внезапные приступы.

— А викодин помогает?

Я смотрела на ее улыбающийся профиль.

— Смоуки, мы ведь подруги — значит, должны быть откровенны. Скажи прямо, о чем ты хотела спросить?

Я вздохнула:

— Ты права. Конечно же, меня беспокоят последствия твоей привычки. Я боюсь за тебя.

— Понятненько. Что ж, откровенность за откровенность: зависимости не избежать. Думаю, если я перестану пить викодин, мне будет тяжко. А еще через три месяца, вероятно, станет только хуже. Честно говоря, если ничего не изменится, я буду вынуждена просидеть на таблетках всю оставшуюся жизнь, и на этом моя карьера закончится… Значит, подруга, твое беспокойство оправданно, причем ты не единственная. Давай так: ты будешь спрашивать меня о здоровье раз в месяц. А я обещаю честно отвечать, как обстоят дела, чтобы ты смогла прийти к верному решению. Но больше я не хочу это обсуждать, договорились?

— Господи, Келли, а ты точно делаешь все, что рекомендуют врачи?

— Ну конечно, — устало ответила она, — лечение необходимо… Я очень хочу справиться с болезнью, Смоуки. Моя жизнь — это моя работа, друзья, мои дочка с внуком и частые, доставляющие огромное удовольствие сексуальные встречи. И я совершенно счастлива. Если я потеряю работу, — Келли резко тряхнула головой, — я окажусь в весьма затруднительном положении. И давай прекратим этот разговор, я больше не вынесу.

— Ладно, — вздохнула я, глядя на нее. «Прекратим, раз тебе тяжело, однако надо этим срочно заняться».

И вот еще какая мысль не давала мне покоя: я должна составить рапорт и отстранить Келли от работы. Она знает: я так не поступлю. Келли так же беспощадна к себе, как и к истинности свидетельских показаний. И если она почувствует, что стала обузой, мне не придется выводить ее из игры. Она сама выйдет. Разумеется, если я отправлюсь в Квонтико, с профессиональной точки зрения это будет уже не моя проблема.

Барри свернул налево, на очередную тихую улочку. Мы подъехали к знаку «Стоп», тут же повернули направо и припарковались на автостоянке.

— Теперь я понимаю, что Барри имел в виду, — заметила Келли, глядя на здание сквозь лобовое стекло.

Это был старый многоквартирный комплекс, какие возводили в семидесятых, двухэтажный, с внутренним двориком, отделанный коричневым деревом, с грязной облупившейся штукатуркой на бетонном фундаменте. Дорожное покрытие на автостоянке потрескалось, разметка стерлась. Напротив дома торчали два переполненных мусорных контейнера.

Мы вылезли из машины.

— Мило, правда? — съязвил Барри.

— Я ожидала худшего, — ответила я, — но мне бы не хотелось здесь жить.

— Ты права. Впрочем, внутренний дворик был когда-то в порядке. Какая там квартира?

— Двадцатая.

— Второй этаж. Пошли!

* * *

Барри прав — дворик действительно выглядел прилично. Не скажу, что прекрасно, но по крайней мере лучше, чем само здание, — коробка коробкой. В центре даже скверик имелся. Во двор выходили двери всех квартир. И хотя сюда доносился городской шум, деревья и газончик создавали эффект обособленности. Предполагалось, что дворик станет этаким оазисом, но он получился очень маленький и слишком закрытый от посторонних глаз. Он скорее походил на клетку или на западню. А машины, припаркованные у входа, словно заняли круговую оборону.

— Двадцатая квартира наверху слева, — сказал Барри.

— Иди первым, — ответила я.

Мы вытащили оружие и стали подниматься по лестнице. Я обратила внимание, что почти во всех окнах горел свет, но каждое было зашторено, чем усугубляло атмосферу обособленности.

Дверь в двадцатую квартиру была второй справа. Прижимаясь к стене, Барри быстро направился к ней. Мы двинулись следом.

Приблизившись, Барри громко и требовательно постучал.

— Полиция Лос-Анджелеса. Откройте, пожалуйста.

Никто не ответил. Весь дом словно замер. Люди смотрели телевизор или слушали радио, но вдруг все затихло. Я буквально почувствовала, как обитатели дома прильнули к своим дверям и затаились.

Барри постучал еще громче.

— Откройте! Я из полицейского управления Лос-Анджелеса. Если не откроете, придется применить силу.

Мы подождали, и вновь никто не откликнулся.

— Судя по телефонному звонку, этого и следовало ожидать, — пожал плечами Барри. — Посмотрим, может, дверь открыта. Если нет, придется искать управляющего.

— Давай, — сказала я.

Барри взялся за ручку двери, и она провернулась в его руках.

— Готовы? — спросил он.

Мы кивнули.

Барри распахнул дверь и, скользнув вправо, сжал свой пистолет обеими руками. Я двинулась влево и сделала то же самое. Мы заглянули в гостиную, находившуюся рядом с кухней. На полу лежал старый грязный ковер неприятного бурого цвета. На небольшом пространстве у стены стоял черный кожаный диван, а перед ним — дешевый домашний кинотеатр с тридцатидюймовым телевизором. Телевизор был включен, но работал без звука. На экране крутился рекламный ролик.

— Эй? — позвал Барри.

Никто не ответил.

На дешевом, видавшем виды журнальном столике рядом с диваном я обнаружила разбросанные эротические журналы и баночку вазелина, а справа от них — переполненную окурками пепельницу.

— Ну и запашок тут, — пробормотал Барри и двинулся в глубь квартиры, все так же держа пистолет наготове. Я последовала за ним. Последней шла Келли. На кухне мы обнаружили только раковину с горой грязной посуды и старый холодильник, гудевший на все лады.

— Спальни там, дальше, — произнес Барри.

Мы быстро пересекли малюсенький коридорчик и прошли мимо уборной, облицованной белым кафелем. Там я увидела белую ванну, маленькую, грязную и пахнувшую мочой. На стене висело заляпанное зеркало.