Мария-Антуанетта. Нежная жестокость - Павлищева Наталья Павловна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/55
• Следующая

Не будем вычислять возможные сроки зачатия и разглядывать детские портреты ребенка, тем более что они совсем не похожи между собой, у разных художников облик Луи Шарля оказывался разным. Если королева и согрешила, то это ее грех. А ребенок родился здоровеньким и крепким, к тому же сильно опережал ровесников в развитии, в то время как старший из сыновей Луи-Иосиф все время болел.

Дофин действительно оказался болен туберкулезом, причем болезнь поразила позвоночник.

Это невообразимое страдание для матери и отца – видеть, как на глазах становится инвалидом вчера еще живой и подвижный мальчик, как борется с болезнью, как старается не доставлять проблем окружающим… Видеть и знать, что ты не можешь помочь ничем!

Не так давно королевская чета потеряла своего четвертого рожденного живым ребенка – дочь Софью, не прожившую и года. Кроме того, у Марии-Антуанетты были два выкидыша. Из шести возможных детей в живых оставались двое – старшая Мария-Тереза и второй сын Луи Шарль, о котором, впрочем, как и о дофине, пасквилянты твердили о чьем угодно отцовстве, только не о короле, на то, что дофин Луи-Иосиф проживет долго, не надеялся никто.

Ребенок слабел на глазах. Его позвоночник уже не выдерживал нагрузок, дофин не мог ходить, передвигался в инвалидном кресле. Было решено перевезти его в Медонский дворец. Окрестности Медона считались целительными с тех пор, как там быстро пришел в себя после тяжелой болезни в детстве сам Людовик XVI. Но, хотя там и воздух чище, и все спокойней, никто не обольщался, все прекрасно понимали, что маленького дофина увезли в Медон умирать.

Луи-Иосиф уже не только не ходил, он не вставал. Родители старались как можно чаще навещать сына. До политики ли было несчастной матери, у которой медленно умирал ее долгожданный сын, дофин, рождению которого так радовались все. До выходов ли, до шествий?

Но этикет неумолим, и ему нет дела до горя матери и страданий отца.

Зима 1787/88 годов оказалась на редкость тяжелой, морозной, снежной, было много погибших и, главное – не было хлеба, цены на который выросли неимоверно. Конечно, господа сочинители использовали трудности, чтобы обвинить королеву и графа д’Артуа в заговоре с целью получить прибыль от недостатка муки. Какая разница, что ни Мария-Антуанетта, ни граф д’Артуа никогда не занимались поставками муки и не имели к этому никакого отношения. Виновные были нужны, и их быстро нашли.

Зато герцог Орлеанский стал кумиром толпы, потому что вовремя сделал несколько публичных дотаций, чтобы «облегчить участь голодных». Благотворительные вклады королевы в расчет не принимались, хотя были куда более весомыми.

Внешне казалось, что герцог Орлеанский после ссылки притих, зато вовсю трудились его агенты, распространяя бесконечные выдумки и пакости о королевской семье. Пожалуй, никто и никогда не подвергался такому массированному и лживому нападению, как Людовик XVI и Мария-Антуанетта. Казалось, на троне Франции полное ничтожество и само исчадие ада, прибывшее когда-то из Австрии.

Бесконечные памфлеты снова наводнили Париж и Версаль, короля называли импотентом и пьяницей, а королеву прелюбодейкой. В травлю активно включились и придворные, в том числе те, кто самим своим возвышением были обязаны этим двоим. Мария-Антуанетта уже не обращала внимания ни на что, ей хотелось только одного: выздоровления сына и покоя. Но ни того ни другого не было.

Людовик назначил на весну созыв Генеральных Штатов Франции, как и обещал парламенту. Но перед этим едва не погиб на крыше Версаля, когда дышал там свежим воздухом. Спасла короля только хорошая реакция одного из слуг. Интересно, кого обвинили бы в гибели Людовика, случись это? Королева не сомневалась, что ее.

Незадолго до открытия Генеральных Штатов королевская семья должна была возглавлять шествие от Собора Парижской Богоматери к церкви Святого Людовика. За ними согласно этикету следовали избранные депутаты Генеральных Штатов. Королева была одета предельно просто и без особых украшений, причесана так же. Король, напротив, украсил свой костюм множеством бриллиантов. Все мысли Марии-Антуанетты были только о маленьком дофине, который наблюдал процессию из окна. Ради этого ребенка стоило держать голову высоко и показать свою знаменитую осанку, другие зрители королеву не интересовали.

Но ей предстояло выдержать еще одно издевательство. Герцог Орлеанский, еще вчера униженно умолявший короля вернуть его из ссылки, сегодня уже чувствовал себя достаточно сильным, чтобы ничего не бояться. Он демонстративно перешел к депутатам третьего сословия, покинув ряды королевских родственников. Это вызвало возгласы одобрения у наблюдавшего шествие народа. Они кричали открыто в лицо королю и королеве: «Да здравствует герцог Орлеанский!»

Еще одна пощечина? Королева привыкла. Сколько их было?

Еще одна последовала в церкви. Несмотря на то, что королева выглядела много скромнее супруга, она все же была достаточно нарядна, волосы и платье украшали бриллианты Санси, Де Гиз и Зеркало Португалии, а также знаменитые жемчужины: Пятая и Шестая Мазарини. Посмотреть было на что. Народ и смотрел, но вовсе не любовался, тем более епископ в своей проповеди вдруг обрушился на роскошь двора на фоне страданий бедняков. Несомненно, проповедь была верной, но она подлила масла в огонь.

На следующий день открывались Генеральные Штаты Франции.

И там уже блистал не герцог Орлеанский, а решивший переметнуться в третье сословие граф Мирабо.

Королева учла опыт предыдущего дня и, не желая давать повода для нареканий, оделась куда скромнее. Она никогда не желала заниматься политикой, вообще никакими делами, с ней связанными. С нее достаточно семейной жизни, детей, музыки, красивых нарядов и развлечений. Кроме того, в политике Антуанетте везло еще меньше, чем в картах. Ничего из того, что предпринимала королева в политике, не удавалось, король не шел ни на какие уступки супруге, скорее наоборот. А еще он никогда не слушал ее советов.

Вот и теперь, увидев, что Людовик, собираясь выйти к депутатам Собрания Генеральных Штатов Франции с бантом, сверкавшим бриллиантами и застегнутым «Большим Питом», королева тихо попросила:

– Сир, может, не стоит так блестяще?

Король сначала непонимающе уставился на жену, потом дернул головой:

– Нет, не то все решат, что для меня это не слишком торжественный момент! Они должны видеть, как я ценю их общество.

Переубедить короля не демонстрировать бриллианты и без того недружелюбно настроенным депутатам не удалось. Сама Мария-Антуанетта предпочла наряд куда более скромный, конечно, не как в Трианоне, но почти без украшений.

Огромный зал с двумя рядами величественных колонн освещался в основном светом из овального потолка, затянутого тонкой белой тканью, что создавало мягкие полутона, но не затемняло помещение. На возвышении под роскошным балдахином стоял трон, рядом кресло для королевы и стулья для королевской семьи.

Внизу скамьи для министров и статс-секретарей. По одну сторону от возвышения скамьи для духовенства, по другую – для дворянства. А напротив, замыкая большой четырехугольник, шесть сотен мест для депутатов третьего сословия, представляющих сейчас самую грозную силу не только Парижа, но и всей Франции.

Мария-Антуанетта не поддалась обману восторженной встречи короля, к тому же третье сословие, вопреки своей обязанности, не опустилось перед королем на колени, оставаясь стоять, хотя и приветствуя его. Людовик благоразумно сделал вид, что ничего не заметил.

Сама Мария-Антуанетта усиленно обмахивалась большим веером, словно никак не могла успокоиться. На вопрос кого-то из придворных дам: «Ваше Величество, вам дурно?» лишь отрицательно помотала головой. Ей было не просто дурно, ей было очень дурно. После вчерашнего шествия дофина Луи-Иосифа увезли обратно в Медон, и всем ясно, что умирать. Мысли несчастной матери были далеко-далеко от Парижа, болтовни на политические темы, каких-то противостояний…

• Предыдущая
• 49/55
• Следующая