Комплекс Росомахи - Зосимкина Марина - Страница 37

• Предыдущая
• 37/72
• Следующая

жить дает, этот рынок? Ведь ты подумай. Кто сюда ходит за вещами? Пенсионеры.

Инвалиды. Безработные. А кто тут торгует, чтобы лишнюю копеечку выручить? Те

же пенсионеры и инвалиды. Где еще-то они смогут себе денежек раздобыть?

Допустим, одежду можно теперь в этих ваших секонд-хендах покупать, но на

«блошином» ты найдешь вещь вообще за копейки, просто за копейки. А те

старухи, которые продают здесь всякий скарб, где они еще раздобыть эти десять

рублей смогут? В метро, в переходе с вытянутой рукой стоять? Так что, девочка,

если решишь тут что-нибудь приобрести, считай, что хорошее дело сделала, вроде

как милостыню подала.

Алина молчала, не зная, что ответить. Когда по ходу их маршрута она

заставляла себя бросить взгляд то на тот прилавок, то на этот, и взгляд

фиксировал разложенное неровными стопками старое и грязное тряпье, ей

неудержимо хотелось произнести «Фи…» и в довершении картины зажать своими

чистенькими пальчиками с чистенькими ноготками свой аккуратный и тоже

чистенький носик. И еще она все время старалась держаться подальше от этих

вещей и от этих прилавков, как будто боялась подцепить какую-нибудь кожную

заразу. А после слов тети Тамары ей стало не то чтобы стыдно, но как-то

неприятно за себя, что она такая… чванливая цаца.

Как там тот мальчик с издевкой произнес? «Лепрозорий»? А она еще его

осудила. А сама только что смотрела на Ритку с возмущением. Хорошо еще, что не

одернула.

– К «жукам», конечно, эта тема не касается.

– К каким жукам, Тамара Михайловна? – отвлеклась от самобичевания

Алина.

– А к тем самым, к кому мы сейчас с тобой направляемся. Сама увидишь.

Есть тут несколько… Короче, это такие торгаши, которые точно знают, сколько их

старье стоит, и не продешевят при этом. Им разные люди приносят вещи на

продажу, а они скупают сразу, но за бесценок. Только потом не возмущайся, что

глиняная тарелка, за которую ты получил у него сто рублей, уходит за сто

долларов. Не нравится – стой сам и торгуй. Фиг продашь. А этот «жук» продаст.

Вот так вот.

– А этот, как его, Додик, он что, тоже «жук»?

– Не знаю. Я не видела, чтобы он сам тут торговал. Но все продавцы у него

в хороших знакомых. Дела у них какие-то общие есть. У моего Саши тоже тут дела

были, но он простак был, Саша.

Тут к ним подошла довольная Ритка, засовывая что-то цветастое в

просторную сумку-торбу, и движение возобновилось. Пройдя рынок сложным

зигзагом почти по диагонали, Тамара Михайловна вывела свою группу к ряду

крытых прилавков, обособленных от соседних, но не территориально, а так

сказать, по ассортименту.

Отличало от прочих и объединяло их между собой густое присутствие на

каждом старых, а может, состаренных, православных икон, старинной

крестьянской утвари – конских уздечек и хомутов с бубенчиками, прялок,

деревянных детских наивно раскрашенных люлек и черных овчинных тулупов с

галунами и вышивкой, среди которых был один совсем крошечный. По мелочи –

закопченные ухваты, чугунки, крынки, вышитые «крестиком» рубахи и кружевные

подзоры на высокую послевоенную кровать. Особнячком стояли солисты –

граммофон с томно изогнутой геликон-трубой и швейная машинка «Зингер» на

ажурных чугунных ножках.

Товар не просто предлагал предаться светлой грусти, он вопил и нагло этого

требовал, беззастенчиво соблазнял реальной перспективой приобретения себя в

безраздельную и вечную собственность, и не просто как некой части чужой

ушедшей жизни и родной истории, а как вещественного генератора

невещественных эмоциональных состояний. Почему-то было понятно, что за один

гамбургер ты сможешь тут только все хорошенько рассмотреть.

В мягкой полутени просторных торговых кулис, которые, как оказалось, были

общие для всех трех лотков, окружив плотными телами шаткий столик с нарезкой

сырокопченой, расположились на складных табуретках несколько солидных дядек,

продавцов сей исторической ностальгии, и неторопливо, с пониманием кушали

коньячок из серебряных с чернением стопок.

Ни английской, ни какой другой иностранной речи вблизи не слышалось, и

дядьки благодушествовали, не обращая особого внимания на робких зевак из

«простых». Зеваки – пара пенсионеров и женщина средних лет – вели себя тихо,

не дыша, более всего опасаясь, что господа продавцы обратят на них свое

внимание и зададут дежурный вопрос.

Тетя Тамара, не подходя к прилавку вплотную, принялась вполголоса

втолковывать Алине:

– Вон, видишь того пузатого деда в шляпе и вязаной жилетке? Это Павел

Семенович, он немецкий неплохо знает. Руслан, в темных очках парень –

английский и кое-что по-китайски скажет, мало, конечно, но для торговли хватает.

Сюда, на «блошиный», иностранцы часто приезжают, ради них ребята здесь и

стоят. А Дмитрий Кузьмич – вон тот дядька лысый, в тельняшке, под морпеха косит

– он истории рассказывает. Чтобы вещь лучше ушла и подороже. Я как-то тут

топталась в стороночке, Шурика своего поджидала, так заслушалась, как Кузьмич

одной мамзели про трюмо купчихи Каштановой заливал. Впарил, подлец,

раскрутил ее спонсора на пятьсот «зеленых». Веришь, Лина, сказки свои он просто

ниоткуда рождает, по запросу – раз, и готово. Такой у человека необыкновенный

дар. А вон тот, четвертый…

– Вау! – взвизгнула вдруг с восторгом Ритка. – Мам, посмотри, там же у них

ваш сосед сидит! Ну, помнишь, я говорила? Который к дяде Саше тогда за дрелью

приходил! – и она схватила тетю Тамару за руку и принялась трясти, а потом

схватила за руку и Алину и тоже начала ее радостно трясти. – Классно, да, Алин?

Мы ж его нашли!

Находящиеся в прилавочной глубине мужчины отвлеклись от своих

стопариков и своей беседы и с одинаковым недовольным удивлением на важных

лицах неодобрительно воззрились на источник воплей.

Источником явилось небольшое стадце коз, состоящее из одной матёрой, в

которой они признали жену, а ныне вдову их теперь покойного поставщика, а также

двух помоложе, и вот именно одна из молодых особей топотала и мекала,

вовлекая в буйство своих более спокойных товарок. Еще и руками в сторону их

прилавка размахивала.

Один из них, столкнувшись взглядом с Тамарой Михайловной, слегка ей

кивнул, поприветствовав, а потом поочередно осмотрел ее спутниц. Затем

аккуратно опустил на хлипкую столешницу свой стопарик и больше голову в

сторону галдящих дамочек не поворачивал.

Кстати сказать, со стаканом он действительно монтировался не очень.

Больше ему подошла бы свернутая в высокий рулон потрепанная карта двух

полушарий. Типичный сельский учитель. Невзрачный, неяркий, узкоплечий,

сутуловатый. И возраста непонятного, и брежневские очки вкупе с натянутым по

самые уши коричневым драповым беретом внешний облик его не улучшали.

Трое остальных его сотрапезников тоже постепенно отвернулись к столу с

немудреной закусочной снедью, обменявшись язвительными взглядами и

репликами.

Тамаре Михайловне сделалось так неловко за свою невоспитанную дочь,

что она даже слегка расстроилась.

– Чего ты раскричалась-то? – зашипела она, вызволяя руку из цепких

Риткиных пальцев и искоса посматривая в сторону растревоженных антикваров. –

Какой еще сосед? Дмитрий Кузьмич, что ли? С чего ты взяла, что он мой сосед?

Он где-то в Гольяново живет. Да какая разница!

И решив, что вопрос исчерпан, она попыталась сосредоточиться и

вспомнить, что же такое важное еще не сказала Алине, но не тут-то было. Ритуся

вместо того, чтобы успокоиться и притихнуть, добавила децибелов, рассудив,

видимо, что ежели мамаша не соображает, то надо просто повторить все

• Предыдущая
• 37/72
• Следующая