Навь и Явь (СИ) - Инош Алана - Страница 5
- Предыдущая
- 5/305
- Следующая
– Ты за кого меня принимаешь?
Хлоп! Ванда не успела уклониться от увесистой пощёчины, которую влепила ей Крылинка со всего размаху. Силой девушка была наделена немалой – хоть подковы и не гнула, но могла свить кочергу петлёй и распрямить снова.
– Эй, полегче, красавица! – отшатнулась холостячка, схватившись за пострадавшую половину лица. – Чего дерёшься? Вояте в роще дала побаловаться, а я чем её хуже?
– Чего-о-о?! – не обращая внимания на то, что все уже на них посматривают, взревела Крылинка.
Ярость кипящей смолой обварила нутро. Тёплый летний вечер удивлённо разомкнул свои объятия: никогда прежде он не видел Крылинку охваченной таким сильным гневом. Просторный навес с соломенной крышей, устроенный для общих гуляний, освещали жаровни и лампы, подвешенные на столбах, и в их рыжем отблеске девушка высматривала знакомое улыбчивое лицо… Боль раскалёнными клещами стиснула сердце: неужели за этим светлым и миловидным обликом могла скрываться подлость?
Ничего не подозревавшая Воята отплясывала в кругу девушек-односельчанок и нависшей над нею угрозы не чуяла. Хлопнув её по плечу, Крылинка дождалась, когда та обернётся, и от всей своей оскорблённой души ударила… Кулак, налившийся жаркой, чугунной силой, угодил Вояте в глаз, и если бы не девушки, подставившие руки, молодая холостячка растянулась бы на земляном полу во весь рост. Её приятельницы-кошки в предвкушении знатной драки обернулись было, но увидели совсем не то, чего ожидали. Турнув от себя испуганных девиц и оседлав Вояту, Крылинка впечатывала в её лицо удар за ударом с неженской силой и слепым бешенством.
– Лгунья! – перекрывая музыку, слышался её низкий, раскатисто-грудной рык. – Подлюка! Скотина! Будешь ещё про меня сплетни пускать? Будешь? Будешь?!
Столь страшна была она в ярости, что несколько мгновений к ней никто не решался приблизиться, и прежде чем трое сильных кошек её оттащили, поваленной навзничь Вояте крепко досталось. И не только ей: разнимающие тоже получили свою долю тумаков, царапин и укусов от неистово сопротивлявшейся Крылинки, но втроём они её всё-таки одолели и выволокли из-под навеса – освежиться на вечернем воздухе.
Исступление опутало девушку огненно-кровавой лентой, ослепило и оглушило, и только прохлада высокой травы и стрекот кузнечиков немного остудили это безумие. Чьи-то руки гладили её по плечам и щекам вдалеке от уютного золотистого света под навесом. Узнав в сумраке Ванду, Крылинка вновь ощутила испепеляющее дыхание гнева и сбросила её руки с себя.
– Не трогай меня! – раненым зверем рыкнула она.
– Крылинка, голубушка, прости, – с ласковой вкрадчивостью мурлыкала Ванда, ловко уклоняясь от пощёчин. – Ну, прости меня! Не знала я, что Воята тебя оговорила, небылиц наплела. Ты нас тоже пойми: не так-то просто до тридцати пяти ждать, любовь только в мечтах да снах видя… У меня вот скоро свой дом будет готов – как дострою, так, может, уговорю родителей позволить мне начать поиски своей суженой. Милая моя, хорошая, ну всё, всё…
Слёзы залили клокочущее жерло негодования, и бешеная сила в руках Крылинки иссякла. Только жалкие шлепки теперь доставались Ванде, которая нарочно подставляла лицо и грудь под удары:
– Ну, бей меня, бей… Выплесни гнев, успокойся, сердце остуди.
Осев в траву, Крылинка изнеможённо всхлипывала. Уже не осталось сил препятствовать Ванде, которая целовала мягкими губами её разбитые о зубы Вояты руки.
– Однако, и силища же у тебя! – посмеивалась она. – В кулачном бою тебе б цены не было… Да только не девичья это забава. И обидчице морду чистить – тоже не девичье дело… Ну, скажи, как мне свою вину перед тобою загладить? Хочешь, я Вояту прощенья у тебя просить заставлю? Ежели считаешь, что мало она от тебя получила, так я ей ещё горяченьких отсыплю. Будет знать, как девушку бесчестить, молву о ней пускать!
С этими словами Ванда исчезла неслышной тенью, и Крылинка осталась наедине со звенящей травой и звёздным небом. Костяшки кулаков саднили, а в груди засела безысходная и бескрайняя, как эта тёмная бездна над головой, горечь. Низко пала в её глазах Воята, поступком своим навек подорвав доброе к себе отношение. Мало, видать, её воспитывали, всю дурь из головы не выбили – вот и выросла она такой…
А между тем к ней приближались рослые, стройные тени шестерых или семерых кошек, и сердце девушки загнанно трепыхнулось в недобром предчувствии – а чего хорошего от этих шалопаек ожидать? Веры им больше не было.
– Крылинка, ты тут? Не бойся, голубка, это я, Ванда, – мурлыкнул знакомый голос, а одна из теней, получив тычок в спину, бухнулась наземь – на колени. – Ну что, Воята, проси прощенья у Крылинки! При свидетельницах проси. Кому небылицы свои болтала, перед теми теперь и повинись в лжи своей. Ну? Не слышу!
В носу у Вояты булькала кровь вперемешку с соплями. Несколько раз шмыгнув, она прогнусавила:
– Крылинка, прости меня… И вы, подруги, простите. Набрехала я всё. Неправда это.
– Что неправда? – сурово потребовала уточнений Ванда.
– Ну… что Крылинка в роще… отдалась мне, – пробубнила в ответ Воята. – Не было такого.
– Осознаёшь, что честь её чуть не запятнала?
– Да… Простите… Не со зла я… По дурости.
– Ладно, встань.
Воята неуклюже поднялась, зажав расквашенный нос, а Ванда заняла её место у ног Крылинки. Мягко завладев её пальцами, она приложилась к ним губами.
– И я прошу прощения, что попалась на эту удочку и обидела тебя словами недостойными, – произнесла она проникновенно, и её голос бархатной лапкой тронул сердце девушки. – Ты честная и чистая, и всякий, кто посмеет чернить твоё имя, будет иметь дело со мной. Клянусь в этом!
В ту ночь Крылинка пришла домой тихая и задумчивая. На словах она помирилась с кошками и приняла дружбу Ванды, пообещавшей опекать её по-сестрински и стоять на страже её чести, но в глубине сердца её доверие к ним пошатнулось. Мать сразу почуяла неладное и пристала с расспросами, и Крылинка, не желая рассказывать всей неловкой правды, отделалась выдумкой:
– Да ничего не случилось… С подружкой поссорилась, а потом помирилась. Устала я, матушка. Дозволь спать идти.
О том, чтобы поведать о случившемся другой своей родительнице, Крылинка и помыслить не смела. Из опочивальни доносился храп: то спала уставшая от дневной работы мастерица кожевенных дел Медведица. Крылинка и две её старшие сестры уродились в неё и выросли такими же кряжистыми и могутными; однако если сёстрам-кошкам такая стать была вполне к лицу, то Крылинке как белогорской деве не помешало бы чуть больше изящества, но чем уж наделила природа, тем и приходилось довольствоваться. Щупленькая и хрупкая, низкорослая матушка Годава всё жалела, что дочь не пошла в её тонкокостный род, а Медведица в ответ на такие воздыхания шутливо шлёпала младшенькую по попе и говорила: «Чего тебе не нравится, мать? Красавица она. А широкая кость – это сила жизненная! И рожать легко будет. Крепок наш корень». Сама она походила на тяжёлый дубовый стол, стоявший у них на кухне. Впрочем, иной и не выдержал бы страсти, с которой Медведица зачала всех своих дочерей – сломался бы в самый ответственный миг.
- Предыдущая
- 5/305
- Следующая
