Навь и Явь (СИ) - Инош Алана - Страница 68
- Предыдущая
- 68/305
- Следующая
Снегири испуганно взлетели с веток, когда Северга с рыком вцепилась в рябиновый ствол здоровой рукой. На гладкой коре остались полоски царапин от когтей.
– Ненавижу… Ненавижу… Умри… Сдохни, дрянь! – рокотал её рёв, отдаваясь эхом в зимнем лесу.
Проклятая игла, проклятые пальцы вышивальщицы. Если бы не они, сжала бы Северга сейчас меч, размахнулась и снесла бы голову княгине в белой шубе, чтобы эти тёплые карие глаза не мучили её, не выпивали душу, не терзали жаждой, как обезболивающий отвар. Трепетная, умирающая нежность сменилась ненавистью, ярость хлестнула меж лопаток бичом, и Северга, словно пришпоренная тысячей раскалённых игл, поднялась на ноги, держась за рябину. Птицы разлетелись от её звериного рыка, а видение Жданы растаяло, спугнутое оскалом стиснутых зубов. С той же исступлённой силой, с которой Северга мечтала о поцелуе, она теперь жаждала убить княгиню – виновницу своей скорой гибели.
Выжить и отомстить так, как только она, Северга, умела.
Соскальзывая по холодному стволу, женщина-оборотень во всех жестоких подробностях представляла себе свою месть. Она мысленно насиловала, рвала зубами плоть, хлестала кнутом, сдирала заживо кожу и в довершение всего насадила ещё живое тело на копьё, вкопанное в землю.
– Ты как сюда добралась?! А ну-ка, домой!
Голубовато-серые, широко распахнутые глаза с длинными рыжевато-каштановыми ресницами, чуть вздёрнутый носик, покрытый золотистой россыпью веснушек, свежий яркий рот и разрумяненные морозцем щёчки – совсем как грудки этих снегирей… Закутанная в тёплый платок девушка поставила корзину с выполосканным бельём и кинулась, чтобы подхватить оседающую в снег Севергу. Жалость в её глазах полоснула женщину-оборотня по сердцу, едко и остро напомнив о приближающейся смерти, и она из оставшихся сил отпихнула девушку от себя. От грубого толчка в грудь та не устояла на ногах и упала.
– Что, жалеешь меня? – на волне ещё не успевшей остыть ненависти прорычала Северга. – Рано! Рано меня жалеть… Я ещё вас всех переживу!
Силы утекли в стылую землю, и она завалилась на бок, а девушка, встав и деловито отряхнувшись, отломила прутик и принялась нахлёстывать им Севергу по заду – не злобная, но мило рассерженная.
– Вот тебе, вот! – пыхтела она. – Я ж тебе помочь хочу, а ты пихаешься, злюка! На-ка, получи! Будешь в следующий раз думать, прежде чем в лес убегать… Как я тебя назад-то потащу?!
Удары опоясывали поясницу и ягодицы Северги приятным согревающим жжением, напоминая о том, что она ещё всё-таки жива. Запыхавшись, девушка присела рядом на корточки.
– Ну, куда ты поползла-то? – огорчённо склонившись над Севергой, вздохнула она. – Ишь, чего удумала – в снегу замёрзнуть… Э, нет, так дело не пойдёт. Ох… Матушка-то с тёткой Малиной хворого лечить на три дня ушли, а я совсем ненадолго выскочила – бельё вот только прополоскать… А ты – вон чего! Шустрая какая!
Отхлёстанный зад Северги горел, а ненависть лопнула, как проколотый пузырь, с появлением этой девушки. Лёжа на снегу, женщина-оборотень пыталась выудить из замутнённых отваром глубин памяти её имя.
– Так, давай-ка вставать будем. – Кряхтя и пыхтя от натуги, девушка принялась тормошить Севергу, помогая ей подняться. – Уф… Тяжёлая ты! Хоть мало ешь и исхудала вся, а всё одно не лёгонькая… О чём ты думала-то, когда сюда ползла? Как вот мне теперь тебя до дому волочить?
От усилий у Северги потемнело в глазах, зимнее кружево леса уплыло за размытую пелену, а сердце жгла горечь.
– Она… жизнь мою отняла, ты понимаешь? – сорвалось с её сухих губ. – Это была моя жизнь… Какая-никакая, а моя!
– Ты про княгиню? – Девушка закинула руку Северги себе на плечи. – Так ведь оборонялась она от тебя – в чём её вина-то? Себя вини. Давай, потихоньку… Идём. Надо нам с тобой как-нибудь домой попасть.
Если на край леса Северга добралась на волне какого-то исступлённого восторга, сама не заметив преодолённого расстояния, то каждый шаг обратной дороги дался ей дорогой ценой. Она висла всей тяжестью слабого тела на плечах девушки, которая ещё и ухитрялась нести корзину с бельём; ноги спотыкались и волочились, дыхание то и дело перехватывало, а сердце, казалось, превратилось в тяжёлый камень, от ударов которого Севергу бросало из стороны в сторону. Этот маятник перевешивал, и в конце концов женщина-оборотень упала, увлекая за собой и девушку. Растянувшись на холодной снежной постели, она искала взглядом покой среди туч, ловила ртом белые хлопья, нежно щекотавшие ей щёки. Девушка тяжело переводила дух, сидя рядом.
– Ну что ж ты, – измученно и горько вздохнула она. – Уже ведь почти пришли… Совсем немного дошагать осталось!
Она попыталась поднять Севергу снова, но обессиленно рухнула на колени и поникла головой.
– Нет, не дотащить мне тебя… И матушка-то с тёткой далеко, как назло! Пока бегаю за ними, ты застынешь тут насмерть…
Северга хотела сказать, что холод ей не страшен, но отчаяние во взгляде девушки укололо сердце женщины-оборотня непонятным щемящим чувством. Та так старалась помочь, выбивалась из сил, волоча Севергу на себе, и вот так подвести её было… грустно.
– Прости… Я попробую собраться с силами и встать, – хрипло пообещала Северга.
Улыбка алых девичьих губ согрела её, а в голове наконец всплыло имя – Голуба, дочь Вратены. Не сказать чтобы красавица, но миленькая и светлая, ясноглазая, крепко сложенная – намного крепче своей двоюродной сестры, тоненькой, как юная берёзка. Та уж совсем невесомая и хрупкая, а эта девица – в теле, есть за что подержаться… А вот и разрешился сам собой занимавший Севергу вопрос о количестве девушек. Две. Похоже, у каждой сестры-ведьмы было по дочери.
Приказав своим нервам и мускулам сосредоточиться для победного рывка, Северга закрыла глаза. Голуба вновь закинула её руку себе на плечи, и одновременно с ней женщина-оборотень сделала усилие. Румянощёкое и светлоглазое тепло девушки помогло ей – Северга, пошатываясь, стояла босыми ногами на снегу, не чувствуя холода.
– Получилось! – Радость, сверкнув в зрачках Голубы, заронила в сердце Северги улыбчивую искорку. – Ну, вот и умница… А теперь пошли, пошли потихоньку.
Где-то в глубинах тела блуждал обломок белогорской иглы – семя смерти, готовое прорасти в любой миг, достигнув сердца. Маленький, незаметный глазу осколочек, доставшийся ей в подарок от женщины, ненависть к которой в душе Северги боролась с неясным, но могучим и властным чувством. Оно мягким живым комочком притаилось внутри, то сжимаясь в зовущей к небу тоске, то горячо расширяясь и заполняя собой женщину-оборотня без остатка. Оно не походило на обыкновенное плотское желание, которое – чего уж тут скрывать! – тоже присутствовало, мучая Севергу бесплодными мечтаниями; чувство это вызывало в ней нелепое стремление упасть к ногам Жданы и покрыть поцелуями её пальцы, шепча, как в бреду, её имя. Оно подстрекало угрюмую навью дождаться поры подснежников, нарвать целую охапку этих цветов и пересечь с ними границу Белых гор. Пусть кошки-пограничницы изрешетят её своими стрелами, пусть! Она всё равно дойдёт и рухнет к ногам княгини, протягивая ей окроплённые своей кровью подснежники… Ничего более глупого Северга и представить не могла. Эта зараза растекалась в её крови, как безумие, как болезнь рассудка. Похоже, этот осколок не только медленно разрушал её тело, но и что-то сделал с разумом.
- Предыдущая
- 68/305
- Следующая
